Я сглотнула, пытаясь избавиться от тошнотворного комка в горле, и подумала, что Михалну, вот, никто на берег не ссадит, хоть она и вовсе из запоя не вылезет. Так и будут катать туда-сюда по реке, пока навигация не закончится. За нее есть, кому словечко замолвить. Снова стало себя жалко. Прямо до слез, до сиротских подвываний. Отвлеклась, называется.

Парикмахерша постояла еще пару минут у двери мутной, неопрятной кучей, шумно вздохнула и вышла, пятясь, в коридор. Пока дверь за ней не закрылась окончательно, слышны были ее шаркающие шаги и тяжелые вздохи. А в столовой осталось легкое облачко перегара. Даже слишком легкое для двух-то дней. Или я просто совсем не разбираюсь в запоях?


В ресторан я пришла, полностью готовая к увольнению. Сто раз прокрутила в голове предстоящую неприятную сцену, двадцать раз себя пожалела, хорошенько подумала, как же я буду добираться до дома, и, заодно, как буду объяснять на работе, почему вышла из отпуска раньше на полтора месяца. Скажу, соскучилась. Валера, мой начальник и по совместительству хороший знакомый, должен быть несказанно рад такому трудовому порыву. Он меня и отпускать-то не хотел на все лето, но я, загоревшаяся идеей заработать за лето сверхплановых деньжат в твердой валюте, его уговорила, делая упор главным образом на необходимость отдыхать от постоянной работы хотя бы время от времени. А то, мол, не смогу плодотворно трудиться следующие три года. Валера, человек мягкий и внушаемый, как обычно, поддался на уговоры и отпустил. Может, и пожалел потом об этом, не знаю. Я на работе не появляюсь даже когда теплоход в городе стоит. Отпуск так отпуск, а то заскочишь на минутку, и окажется, что без тебя ничего не спорится и не ладится, а начальник уже не раз пожалел о своей минутной слабости.

Валера обрадуется, если я на работу выйду. И девчонки обрадуются. И сына можно забрать от бабушки пораньше — в парк с ним сходить и на озеро съездить. Вот и получается, что увольнение мне только на пользу пойдет, раз стольким людям можно радость доставить.

В общем, не так уж тошно и муторно было, спустя каких-то пару часов. Я даже вещи в каюте собрала, чтобы завтра не возиться. Буду с утра на палубе стоять и всматриваться в туманную даль. А еще лучше с вечера на палубе обосноваться — глупо спать в последнюю ночь на корабле. Можно даже с Димычем договориться, пусть он из бара чего-нибудь горячительного принесет, раз Серега-олигарх всех угощает, и просидеть всю ночь на корме, на звезды смотреть и романтические разговоры разговаривать. Димыч не откажет, если попросить хорошо и ситуацию грамотно обрисовать.

Но увольнять меня никто не собирался. Напрасно я попадалась Володину на глаза, чтобы решить этот вопрос разом. Пусть скажет сейчас, что в моих услугах фирма больше не нуждается, и можно не терзаться больше.

Володин молчал. Сначала я подумала, что он решил объявить мне об увольнении после ужина, чтобы я доработала этот день, а не вздумала уйти прямо сейчас, когда каждая пара рук на счету. Но он вел себя так, будто ничего не случилось. Даже шутить пытался, и со мной в том числе. А про несчастье с Мартой ни словом не обмолвился, как будто и не было ничего. Как будто это не он орал, весь красный от ярости, и обещал с нами «разобраться». Словно подменили человека. Ну, просто сама любезность в дурацком галстуке.

Я поделилась своим недоумением с Катей.

— Может, ему Нечипорук внушение сделал? — предположила она, немного подумав. — Это, как ни крути, несчастный случай, увольнять тебя не за что. А если виноватых искать, так первого надо Володина наказывать. Он метрдотель, между прочим, значит, первым и отвечать будет. Нечипорук — мужик неглупый, просто так головы рубить не станет. Скорее всего, это он Володина образумил. Так что, работай спокойно, никто тебя не уволит, и не мечтай.

Пару часов назад я бы обрадовалась такому повороту событий, а теперь, когда мысленно была уже дома со всеми вытекающими приятными подробностями, даже немного расстроилась. Не получится у меня захватить кусочек лета, не будет ни озера, ни парка. Придется и дальше грязную посуду убирать, улыбаться изо всех сил и мечтать переобуться из тесных туфель в тапочки. Зря только вещи собирала.

Марты не было. Анна с Алексом сидели рядышком и на другой край стола не смотрели. Напитки им принесла Карина. Анна что-то долго-долго говорила ей, как будто жаловалась. Карина кивала и улыбалась. Алекс недовольно хмурился. Может, Анна про их непонятные отношения всем подряд рассказывает? Сначала Марте, теперь вот Карине.

— Да ничего такого она не рассказывала, — разочарованно сообщила Карина после ужина. — Марту ей жалко, про здоровье ее пыталась узнать, а «русского доктора» найти не удалось. (Это они все теперь Вадика «русским доктором» зовут, прониклись уважением, можно сказать). Очень испугалась, когда с Мартой приступ случился, думала, что та умереть может. Теперь плачет все время, как вспомнит. Жалеет, что поехала в Россию — это Алекс ее уговорил, а она послушалась. Парик у нее пропал куда-то — тот симпатичный, в котором в первый день была — теперь приходится в этом рыжем ходить, а он неудобный. Ерунда, в общем, перепугалась тетка, теперь всякая дрянь ей в голову лезет про смерть да про парики. Кому нужен ее парик? А она думает, что горничная украла. Еще пожалуется, чего доброго.

Карина у нас сегодня на перетирке — от каждой станции по одному человеку каждый раз приборы и бокалы перетирают. Тут главное — успеть захватить достаточное количество горячих после посудомоечной машины ножей и вилок. А потом уже перетирать себе спокойненько. Не совсем, конечно, спокойно — нужно поторапливаться, пока они не остыли. Иначе до зеркального блеска не натрешь. Так что, размышлять о смысле бытия на перетирке не получается. А вот болтать о том о сем можно. Руки сами работают, по привычке, стоять молча вокруг стола скучно, вот и делимся новостями и наблюдениями.

Я как раз занесла в сервировочную пылесос и остановилась на минутку послушать, о чем девчонки оживленно беседуют. Пожалуй, даже слишком оживленно.

— Что ты так нервничаешь? Я же правду сказала, ничего не придумала, — Карина смотрела на Светку Зотову с искренним удивлением.

— Засунь себе свою правду знаешь куда! — парировала взвинченная Светка. — Кому нужна твоя правда? Что ты вынюхиваешь все?

— Я не вынюхиваю! Я говорю то, что своими глазами видела. А если тебе за что-то стыдно, так не надо этого делать, вот и все.

Карина опять в своем репертуаре. В темных глазищах слезы, а на лице решимость и готовность идти до конца. Правдолюбица, блин! Девчонка наблюдательная, но совершенно не предусмотрительная — брякает все, что видит. А видит она многое. Мы все поражаемся, как она ухитряется все замечать и все про всех знать. Другая бы при таких способностях шантажом промышляла вовсю. Но Карину деньги не интересуют, она все замечает просто так, бескорыстно. И рассказывает о том, что видит, тоже без всякой задней мысли. Просто так, из любви к искусству.

— Мне не стыдно, — глядя в упор на Карину, заявила Светка. — А вот тебе я посоветую язычок свой попридержать, пока я его тебе не укоротила. И глазками лучше по сторонам не зыркать, не доведет это тебя до добра.

Двое других девчонок помалкивали на всякий случай, но на готовую заплакать Карину смотрели неодобрительно. Если что, они будут на Светкиной стороне, Карина со своим простодушным любопытством многим уже успела насолить. Надо спасать, пока не поздно — Зотова в гневе почище всякого торнадо.

— Светик, ты чего ругаешься? — поинтересовалась я, скроив легкомысленную улыбку. — Что такое страшное у вас тут случилось?

— Ничего у нас не случилось, — опомнилась Зотова, — все нормально у нас, не обращай внимания.

Все согласно закивали головами и стали перетирать приборы с небывалым усердием. Все, кроме Карины. Она покраснела от возмущения и завопила:

— Нет, случилось! И нечего тут! Я правду говорю. Что видела своими глазами, то и рассказываю. А если кому-то не нравится правда, пусть не совершает поступков, за которые потом стыдно.

Когда Карина волнуется, у нее появляется еле заметный акцент, хотя выросла она в Сибири. В обычной речи этого не заметно, а в такие вот пафосные моменты сразу вспоминаешь, что папа у нее армянин. Горячая кровь, южный темперамент. Черные волосы растрепались, глаза сверкают уже не от слез, а от возмущения, указательным пальцем над головой потрясает — фурия, достойный противник для Зотовой.

— Света на меня кричит, потому что я рассказала, как она после завтрака полкоробки порционного масла к себе в каюту унесла. А ей не нравится, что все про нее правду узнают. Воровка, вот она кто! Воровка!

— Заткнись, сука! — зашипела Зотова и с грохотом бросила ножи в лоток. — Я тебя урою сейчас!

Девчонки тоже сложили приборы в лотки и, на всякий случай, отошли на пару шагов от стола. Драки у нас случаются редко. На моей памяти еще ни одной не было, нас только старожилы пугают рассказами о «битвах в сервировочной» в прошлые годы. А сейчас, похоже, назревает как раз драка. Вот что значит замкнутый коллектив и работа без выходных. Может, за помощью сбегать?

— Сама сука! — не осталась в долгу армянка по папе. — Сама заткнись!

— Убью! — пообещала Светка и ринулась на Карину через стол.

Девчонки вцепились в Светку, я, малодушно решив не лезть под основной удар, схватила в охапку Карину. Не тут-то было! Карина царапалась и вырывалась, как кошка, пару раз заехав мне локтями по ребрам. Лучше бы я тоже Зотову держала — та вырывалась аккуратно, не калечила сочувствующих зрителей, гнев изливала на словах:

— Тварь малолетняя! Тебе все равно здесь не работать, обещаю! Вали к своей мамочке богатенькой, чего ты здесь забыла? Чего ты вообще в жизни понимаешь, мажорка чертова? Правду она любит, падла! Рассказывай свою правду дома! Я тебя убью, тварь!

На Светкины крики, Каринины нечленораздельные вопли и наши просьбы перестать сбежались, побросав дела, все девчонки. Даже Леша пришел. Даже посудомойщицы вышли из своего закутка и качали осуждающе головами. Если сейчас еще и Володин явится некстати, меня точно на берег ссадят. Второй раз за день я оказываюсь втянутой в безобразные сцены.