Рядом с ней встал Адриан Авигдор и начал читать надписи на иврите. Он вспомнил буквы, которые учил когда-то. Как выяснилось, они никогда не уходили из его памяти.

— «Песах», — сказал он громко, глядя на первую картину.

— Праздник исхода, — добавил эксперт из Парижа. — В память о выходе из Египта. Мистраль использовал символы «Песни песней».

— «Шавуот». — Авигдор повернулся ко второй картине. И снова последовало объяснение парижанина:

— Праздник первых плодов, когда в храм приносят первые снопы и плоды, в память о том дне, когда на горе Синай Господь дал Моисею Тору.

— «Суккот», — прочитал Авигдор третью надпись и замолчал.

— Праздник собирания плодов или праздник скиний, — вновь разъяснил эксперт. — Скинии, или шатры сделаны из веток и соломы в память о скитаниях по пустыне. В них следует ночевать под открытым небом в течение семи дней.

Фов покачнулась. Стены расступились, краски вспыхнули ярче, она услышала пение звезд и смех пальмовых ветвей, ее подхватили крылья ветра. Что-то в самой глубине ее души раскрылось навстречу этой музыке, и Фов поняла: Жюльен Мистраль сумел преодолеть преграду времени и оказаться в древнем Иерусалиме. Кисть язычника преобразилась, и он потратил последние силы на то, чтобы воспеть народ, поклонявшийся невидимому богу и славящий его до сих пор.

Фов закрыла глаза и прислонилась к Эрику.

— С тобой все в порядке? — встревожился он.

— Давай выйдем на минутку… Остальные картины я посмотрю позже.

У самых дверей к ним подошел Адриан Авигдор и вопросительно посмотрел на Фов. Он все понял по ее глазам. Авигдор удовлетворенно вздохнул и отошел в сторону. Фов уже прошла мимо мольберта Мистраля, но вдруг вернулась к нему. Ее внимание привлек листок бумаги, засунутый в щель деревянной рамы. На нем знакомым почерком отца была написана всего одна строчка. Листок пожелтел, чернила потускнели, но все же он держался на мольберте, как флаг с девизом.

— Услышь, о Израиль, господь наш бог, бог един, — вслух прочитала она. — Только это.

— Разве этого не достаточно?

34

— Я не смогу описать тебе эти картины по телефону, Магали! Ты не могла бы прилететь сюда и сама взглянуть на них? — взмолилась Фов.

— Я обязательно их посмотрю, но сейчас это невозможно. Здесь просто сумасшедший дом. Самое главное, что твой отец захотел написать их, создать что-то такое, что позволило бы ему примириться с прошлым. Я думаю, это можно назвать искуплением, хотя обычно я таких слов не употребляю. Слава богу, что у него хватило на это времени.

— Дело не только в этом, Магали. Ты поймешь, когда сама их увидишь. Он написал эти картины собственной кровью. Авигдоры поражены больше остальных, ведь они знали, как отец раньше относился к евреям. Эксперты просто потеряли дар речи, хотя они постоянно имеют дело с шедеврами. Но больше всего меня тронул чиновник из налогового ведомства. Он ничего не понимает в живописи, но он ходил и наслаждался. Его так увлекла серия «Кавальон», что он совершенно забыл обо всех остальных картинах в хранилище. Я хотела сразу же тебе позвонить, но, к счастью, вспомнила, что в Нью-Йорке середина ночи. Так что я дождалась, пока ты появишься в офисе.

— Ну хорошо, ты хотела рассказать мне о картинах или есть что-то еще? — спросила Маги.

— Дело в том, что я не могу немедленно уехать из Прованса. Все проявляют очень большой интерес к картинам, а так как они принадлежат мне, то я должна задержаться здесь. Я не уверена, когда именно я смогу отсюда вырваться. Магали. Мне очень неприятно вот так бросать тебя…

— Не беспокойся обо мне. Все под контролем.

— Но как же твои выходные? — запротестовала Фов.

— Забудь о них. В саду почти все уже отцвело, и пока ты не вернешься, мы будем ездить туда только на субботу и воскресенье. Дарси поймет.

— О Магали, спасибо тебе, и поблагодари Дарси. Я буду часто звонить. Поцелуй всех, особенно Кэйси и Лулу… Я люблю тебя, Магали. Я так счастлива.

— Я слышу это по твоему голосу, дорогая. Не торопись, подумай обо всем хорошенько и не бросайся ни во что очертя голову. Я люблю тебя, Фов.


Маги положила трубку и откинулась на спинку кресла. Как и Фов, она была счастлива. Даже по описанию Фов, ей стало ясно, что в серии «Кавальон» Мистраль наконец воспользовался данным ему богом талантом и принес в мир не только красоту. Маги почувствовала, что счастлива не только за свою внучку, но и за Жюльена Мистраля, которого она любила и ненавидела многие годы. Между ними остались старые счеты, которые им так и не удалось уладить. Но теперь Маги могла сказать ему с чистым сердцем: «Покойся с миром». Она надолго задумалась. Случайный взгляд на часы заставил ее очнуться и вызвать в свой кабинет Кэйси и Лулу.

— Я только что говорила с Фов. Она передает вам привет и поцелуи, но ей придется остаться во Франции на какое-то время. У нее еще есть там дела.

— Как она там? — с тревогой спросила Кэйси.

— Просто великолепно! Лучше и желать нельзя. А теперь к делу. Кэйси, я посмотрела фотографии девушки, которую ты разыскала. Она нам не подходит. — Маги покачала элегантно причесанной головой.

— Но, Маги, она была самой лучшей на конкурсе, — запротестовала Кэйси.

— Ты попала в ловушку. Ты пошла, посмотрела сотню красивых девушек и выбрала самую привлекательную из них. Но разве ты взяла с собой фотографии наших девушек для сравнения?

— Нет, но я провела целых три дня в жюри.

— В этом-то и проблема. Когда три дня подряд смотришь одну девушку за другой, поневоле выбираешь лучшую среди них. Глаза обмануть очень легко, и ты уже готова на компромисс, ты не помнишь, насколько совершенной должна быть наша модель. Я и сама не раз ошибалась. Она красивая девушка, Кэйси, но для «Люнель» все же недостаточно красива. — Маги подвинула к ней серию снимков. Кэйси внимательно посмотрела на них и согласно вздохнула.

— Я все поняла, — призналась она. — И в любом случае эта красотка уже помолвлена. Возможно, наш отказ ее не очень огорчит. А жениха только обрадует.

— Лулу, — Маги повернулась к ней, — я присутствовала на одном из открытых кастингов и заметила, что в нашей приемной всегда полно народа. Тебе известно, что у Бобби-Энн развился комплекс Пигмалиона?

— О боже, она занимается кастингами пару месяцев, а я была слишком занята, чтобы за ней проследить. Что случилось?

— Существует миллион способов отказать и при этом никого не обидеть. Но Бобби-Энн не говорит: «Извините» — и не выпроваживает девушку за дверь. Сегодня утром она целых семь минут показывала одной из претенденток, как правильно пользоваться румянами, прежде чем отказать ей. Еще восемь минут она проговорила с другой кандидаткой, объясняя, почему той необходимо сменить прическу. Ей Бобби-Энн тоже отказала. Нельзя подавать ложную надежду, пусть и на несколько минут, — сурово сказала Маги. — Поговори с ней, Лулу. Если Бобби-Энн не может работать у нас, у нее есть возможность открыть школу красоты. Если девушке необходимо отказать, то это следует делать при минимальном личном контакте и до того, как она успеет подумать, что обрела новую подругу в лице Бобби-Энн. Уверяю, так будет лучше.

— Да, разумеется! Я объясню Бобби-Энн. Послушай, Маги, Бэмби-два меня беспокоит. Она говорит, что тоскует по дому и все время ест. Я вчера ее на этом поймала.

— Я сама с ней поговорю. Возможно, если ты перестанешь называть ее Бэмби-два, это поможет. Попытайся.

— Что-нибудь еще? — озабоченно спросила Кэйси.

— Пока все. Я не забыла вам сказать, что вы мне абсолютно необходимы? Забыла? Хорошо, считайте, что я вам об этом говорю сейчас. Кстати, нельзя ли кого-нибудь послать за одной красной гвоздикой? Мне нужен цветок в петлицу.

Когда Кэйси и Лулу вышли, Маги набрала номер Дарси.

— Гм-м, — проворчала Кэйси, когда они оказались в коридоре.

— И что значит этот нечленораздельный звук? — Лулу даже порозовела от неожиданной и непривычной похвалы Маги.

— Хорошо, что «Мария-Антуанетта» снова у руля.

— А разве не мы с тобой только что получили хорошую трепку?

— Нам всыпали как раз в меру, Лулу, — улыбнулась Кэйси, — если ты меня понимаешь.


Надин Дальма решила сменить парикмахера и попытать счастья у Александра. Так всегда бывает. Если быть милой с людьми, они становятся фамильярными, забывают о черте, разделяющей клиента и мастера, предоставляющего услугу, границу невидимую, но реальную, которую нельзя нарушать ни при каких условиях.

Когда на прошлой неделе Надин пошла подкрасить корни волос, месье Кристоф, который этим обычно занимался, решил развлечь ее рассказом о том, как его дедушка умер, не оставив завещания. Трое наследников, одним из которых был отец месье Кристофа, так упрямо сражались за раздел семейной фермы, что собственность пришлось продавать с аукциона. Надин не могла просто встать и уйти. Она даже не могла показать, что шокирована его обращением к ней, как к попавшей в плен слушательнице. Когда у вас на волосах краска, с мастером не следует спорить, кем бы вы ни были.

— Так что, видите, мадам Дальма, мой дедушка ошибся, решив, что его сыновья все решат полюбовно. Ему следовало изложить свою последнюю волю на бумаге. Но раз он этого не сделал, собственность навсегда ушла из семьи. Жаль, правда? — С абсолютно спокойным, невозмутимым лицом Надин склонила голову, давая понять, что слушает. Но ради всего святого, по какому праву месье Кристоф делится с ней личными переживаниями? — Да, мадам, лучше плохое завещание, чем вообще никакого, — заключил месье Кристоф и принялся смывать краску.

Как посмел этот человек говорить с ней таким тоном? Кто он такой, чтобы сочувствовать ей?! Нахальство этого субъекта лишило Надин дара речи.

Нет, у Александра, где Надин ни разу не бывала раньше, к ней отнесутся с должным почтением. И потом, раз она теперь богата, вполне уместно сэкономить на чаевых. Надин размышляла об этом, сидя на слишком мягком диване с обивкой под леопарда. Этот предмет интерьера уместнее выглядел бы в гареме.