Он мало-помалу очистился от прошлого, стал финансистом международного класса. Стал даже коллекционером произведений искусства. Однажды он будет богатым, как Гордон Солид.

Кингмен забежал в душ. Намыливая голову карменовским шампунем, благоухающим, как сандаловое дерево, он прокручивал в голове колонки цифр. Дела идут на удивление хорошо. Ему нужно лишь совсем немного капитала, и тогда он завершит действительно колоссальный проект. Сам о себе, в духе последнего выпуска "Интрепренера", он думал как о "Сесиле Б. де Милле финансового мира. Все, с точки зрения "Кинга" Беддла, должно быть больше и грандиознее, чем сделанное им или кем-либо ранее. Он идет на беспримерные траты наличности, и его карманы кажутся бездонными. Он взял Уолл-стрит штурмом, обрушившись, как ураган, платя порой сумасшедшие суммы, но всегда оказываясь наверху, захватывая трофейную добычу и выигрывая трофейные призы". Рядом журнал напечатал роскошную фотографию Флинг на целую страницу с подписью: "Самая трофейная из жен и величайшее достояние компании "Кармен Косметикс".

Потянувшись за розовым полотенцем, он испугался, потому что увидел Тенди: та стояла нагишом в флюоресцентном свете ванной комнаты и смотрела на него с диким выражением. Неожиданно он ощутил опасность. От нее НЕСЛО угрозой. Именно это всегда притягивало его к ней. Она возбуждала его больше, чем любая другая из знакомых женщин Вела его по краю пропасти. С ней он обретал способность выплеснуть наружу свои самые темные страсти, изгнать из себя демонов. Теперь, голая и исцарапанная, странно подавленная, с почти сумасшедшим блеском в глазах, она выглядела очень опасной. Слишком опасной для уважаемого бизнесмена, обхаживающего иностранных инвесторов, и особенно опасной сейчас, когда по его следу идет эта легавая ищейка, сующая нос в детали его славной, почти исторической биографии. Он натянул на себя одежду. Она стояла, что-то держа за спиной. Ничего не говоря, Кингмен отпихнул ее и вышел.

Чтобы никогда больше не вернуться сюда.


После ухода Кингмена она полчаса валялась в ванной, куда вылила почти целый флакон пены "ФЛИНГ". Выпив четыре бутылочки своей любимой русской "Столичной", она вспоминала обо всем, что произошло за девять лет отношений с Кингменом Беддлом. Тенди чувствовала себя отвратительно. Она ощущала себя жертвой не меньше, чем бедная Келли Кролл, убитая и изуродованная вчера в Косметическом центре. Келли оказалась не единственной жертвой. Другой стала Тенди. Совсем как тот парнишка в Канаде. Она уселась, трясущаяся в горячей ванне, расцарапанная и иссеченная в кровь, и слезы катились по ее в синяках и красных пятнах распухшим щекам. "Побитая, оскорбленная и брошенная, — думала она, отхлебывая из новой бутылочки "Столичной". — И это после всех лет, которые он манипулировал мной, забирая из меня все хорошее, не оставив ничего, кроме ненависти и злобы".

Она осторожно приложила губку к большому кровоподтеку на лице — следу его сильного удара во время противоестественных и жестоких занятий любовью. Она ненавидела его. Она ненавидела все, что с ним связано. Она спустила воду из ванны и вылила остатки пены "ФЛИНГ!" в канализацию. Затем разорвала в клочья проездную карточку "КИНГАЭР". Ей бы очень хотелось разрядить в тело Кингмена Беддла свой "магнум". Она закрыла глаза и почти почувствовала, как пальцы сжимают спусковой крючок, как пули медленно вырываются из дула, поражая цель — деланно ухмыляющегося Кингмена Беддла, на лице которого самоуверенность сменяется выражением "Ты-не-посмеешь-в-меня-стрелять". Она будто воочию видела, как пули с глухим треском взрываются в Кингмене и его внутренности и органы разлетаются во все стороны, обрызгивая кровью стены и потолок. Она облегченно вздохнула, будто и впрямь его застрелила. Завернувшись в розовый махровый халат, она посмотрела на женщину в зеркале. Интересно, придет ли кому-нибудь в голову искать корни ее родословной в женской тюрьме?

А может быть, просто позвонить Сьюки и рассказать ей, что Кингмен Беддл — не более чем паршивый шарлатан, дрянной Карни Эббл, низкопробный жулик, сорвать розовую повязку с очарованных глаз окружающих? Если подмочить ему репутацию, кто знает, может быть, она стащит его с олимпийских высот и лишит дружбы его модных друзей? Если она навредит ему настолько, что он лишится всего, ему ничего не останется, как вернуться к ней. Она взглянула в зеркало. Ее веки распухли, и глаза превратились в две щелки.

— Интересно, что скажет нью-йоркское общество, если узнает, что Кингмен Беддл в прошлом грязный убийца?

11

Коммодор Вандербильт под жгучим впечатлением неудачной стычки с "самым плохим парнем Уолл-стрита XIX века" — Джеем Гоулдом предостерегающе изрек: "Никогда не пинай скунса" Сержант Буффало Марчетти пнул скунса, бросив вызов Кингмену Беддлу, и на ближайшие дни был обречен барахтаться в его вони. Начальство устроило ему выволочку и строжайше предупредило, что доступ в Беддл-Билдинг, Беддловский дом престарелых и лично к мистеру Кингмену Беддлу ему категорически запрещен, иначе его переведут в другой район, в Куинс. В департаменте полиции, однако, не решились отстранить его от дела, ибо все газеты и сводки теленовостей наперебой вопили об "убийстве маникюрши". Можно было подумать, что Чарлз Мэнсон и Сэмов Сын на пару сбежали из тюрьмы и обосновались в мужском отделе одного из Блюмингдейловских универмагов! Обстоятельства требовали, чтобы во главе расследования стоял лучший из полицейских ищеек. Наплевав на тех и на других, Марчетти затратил два дня на то, чтобы постичь склад натуры магната Кингмена Беддла и окунуться в мир быстрых денег и колоссального риска.

Изучая "Форчун" и "Энтерпренер", Марчетти пришел к любопытному заключению: с одной стороны, кингменовская стратегия основывалась на обделывании делишек, подчас самого невысокого пошиба. Но, с другой — Кингмену как воздух нужны были гигантские небоскребы, названные его именем, постоянное мелькание на экране, миллионное и миллиардное размножение своего глыбистого облика на обложках развешанных по киоскам журналов и обладание "глядите-и-завидуйте-кого-я-трахаю" женой. А где же Беддловский отец, где его дед? Откуда он взялся? Марчетти интуитивно чувствовал, что труп придушенной Келли Кролл, лежащий в Манхэттенском морге, такой обезображенный и жуткий, имеет НЕКОЕ отношение к живому телу, пускающему кольца табачного дыма на верхнем этаже Беддл-Билдинга.

Буффало Марчетти, никогда не носивший носков, люто ненавидевший богачей и в жизни не читавший светских новостей, ныне стоял около кирпично-терракотового здания в южной части Центрального Парка, возле дома самой читаемой светской хроникерши Америки. Он тряхнул головой и собрался с духом, прежде чем шагнуть в этот курятник довоенных времен. Был полдень, и он проявлял пунктуальность, ни на минуту не опоздав на заранее оговоренную встречу со Сьюки. Эмили Поуст это понравилось бы. Отвратительно бледный, сухой и самодовольный ассистент холодно поприветствовал его у входа и молча указал в направлении "Солнечной гостиной", комнаты, завешенной каким-то темно-зеленым дамастом, с наглухо задернутыми бархатными шторами и сплошь заставленной орхидеями. Единственное освещение исходило от ароматических свеч, сгрудившихся на круглом столе, заставленном также примерно двадцатью фотографиями знаменитых, но уже мертвых людей. Упершись ногами в мраморный мозаичный пол, он взглянул наверх. Оттуда на него смотрели херувимы, окруженные розетками и орнаментом из листьев, вырезанными из красного дерева. Оглушенный тяжелым ароматом пышных букетов роз сорта "Навеки ваш", Марчетти почувствовал себя, как человек, ждущий приема в причудливо-фантастическом мавзолее. Он уже решил, что Сьюки явится перед ним, как привидение, в белом саване, когда внутрь вдруг вплыл второй — тоже бледный, тощий и противный ассистент и объявил, что Сьюки грядет. От неожиданности Буффало чуть не осенил себя крестным знамением и не произнес: "Свят! Свят!". Но на что мог рассчитывать детектив, занимающийся нашумевшим убийством, придя в гости к собирательнице светских сплетен, от которой так и веяло временами Уолтера Уинчелла? Впрочем, очень даже на многое. Маникюрши, которых он допрашивал, и даже сама Тенди, все, как одна, ссылались на Сьюки, будто та была личным биографом Кингмена Беддла и его светским историком, этаким беддловским Босвеллом. Но, стоя теперь в этой жуткой комнате, свалке воспоминаний, Марчетти решил, что ничего у него не выгорит и вообще это дело дохлое. Пожалуй, ему следует проявить минимум вежливости и отчалить.

Он оказался совершенно не подготовлен к появлению яркого масляно-желтого шара не более чем пяти футов высотой, затянутого в желтый в цветочках халат с немыслимым тюрбаном на голове, который величественно, как королева Англии, проплыл в темную "Солнечную гостиную". Сьюки, а это была именно она, протянула ему миниатюрную руку, демонстрируя чудовищный, размером с кубик льда, кричаще-зеленый изумруд. Сержант не совсем понял, что от него требуется: поцеловать руку или оценить стоимость камня. Сержант Марчетти решил сразу же брать быка за рога:

— Вы японка?

— Простите?

— Сьюки, имя "Сьюки" разве не японское?

— Я бы не сказала. Вот вы — коренной американец?

— А?

— Неужели Буффало — "Буйвол" — не индейское имя? "Соколиный глаз", "Пляшущий Волк", "Красный Буйвол". Позволю себе предположить, все это индейские имена.

— Ну нет, я итальянец. "Буйвол" — это из-за курчавых волос, взгляните. Дворовая кличка, просто приклеилась. — Он шагнул к ней, так что оказался почти вплотную, и нагнул свою взъерошенную голову. В ее переделанные хирургом-косметологом ноздри пахнуло чесноком и свежим базиликом. — По-настоящему меня зовут Джо.

Фараон дружески ухмыльнулся светской хронике.

— О, Джо! Тем не менее в "Буффало" — что-то есть, какое-то звериное начало. — Она оценивающе оглядела его. — Буффало вам больше идет.