— Прямо в точку, босс. Бронзовый херлитцер с черной бархатной обивкой.

— Ладно, ладно, — нервно закивал он, вспомнив, как обворожительно выглядела Флинг в черном. — Так кому же заблагорассудилось взглянуть на мертвую Флинг в черном?… Постой, так гроб открыт? И на нее будут смотреть? О Господи! И это после падения с такой высоты? Кому взбрело в голову положить ее в открытый гроб?

Он даже не успел еще увидеть ее. Самолет из Ниццы приземлился в аэропорту только два часа назад. Последние четыре дня он мотался между Лондоном, Токио и Югом Франции. Рейс задержался, и он, убитый горем и раздавленный мыслями, никак не мог собраться и вспомнить, когда же в последний раз видел жену.

— Лицо у нее — как конфетка. С телом, конечно, хуже… Но о макияже Гарсиа позаботился, — заверила его Джойс.

— «Кармен Косметикс»? — оживленно спросил бизнесмен, с радостью переходя на любимую тему.

— Разумеется, босс, — вздохнула Джойс. — Вид у нее был просто ужасный.

На глазах у Джойс выступили искренние слезы.

— Чертова Флинг! Черт бы побрал этот нью-йоркский транспорт! — выкрикнул Кингмен: лимузин полз с черепашьей скоростью, все эти машины, за рулем которых сидели в основном фанаты Флинг и движимые болезненным любопытством зеваки, образовали жуткую пробку. Кингмен нервно высунул голову в окно, чтобы взглянуть на сцену, напоминающую буйство болельщиков после победы «Янкиза» или «Пеннанта». Окрестности собора Св. Патрика были наводнены репортерами; они толкались локтями, пихали друг друга с невероятной для июльской духоты энергией, производя такой бедлам и сутолоку, что приглашенные на траурную церемонию с трудом пробивались вверх по ступенькам лестницы к главному входу в импозантное, выдержанное в готическом стиле сооружение. Время от времени тяжелые бронзовые двери с барельефами святых раздвигались, пропуская внутрь лишь избранных. Кое-кто из репортерской своры, словно обезьяны в городских джунглях, сумели вскарабкаться на фонарные столбы, другие забрались на крыши автомобилей и теперь стояли поверх потока машин, идущих в никуда. Фоторепортеры-подельщики в джинсах в обтяжку, потеряв всякий стыд, орали и пихали кулаками в спины полицейских, которые, взявшись за руки, образовали живое оцепление у входа в храм. В воздухе висело странное ощущение мрачной торжественности, перемешанной с праздной оживленностью. Разносчики холодного пива и толкачи дамских сумочек, сработанных под «Шанель», шныряли в многотысячной толпе тех, кто пришел отдать долг памяти фотозвезде, носились прямо перед носом черных лимузинов, безуспешно пытающихся пробраться к цели.

— Так, так, Лайза! Изобрази нам улыбку! — взревели сразу со всех сторон фоторепортеры, когда звезда кино и эстрады, вынырнув из машины, устремилась к арочным воротам церкви.

— Пригласительный билет! — кричали накаченные охранники на верхнем марше лестницы, если не узнавали кого-то с первого взгляда. Тем, кого знали все, вопросов не задавали. Клайда Сэнгстера, хозяина самой модной дискотеки города, отсидевшего два года за неуплату налогов — в его шикарном клубе Флинг давала свой первый званый обед, — протолкнул через оцепление не кто иной, как сам министр юстиции. Компания подбиралась классная: один экс-президент, два экс-губернатора и четыре экс-конгрессмена. Вряд ли бы удалось собрать под одной крышей всех этих людей, если бы не повод: похороны самой знаменитой фотомодели мира, состоявшей в браке с самым могущественным и эксцентричным финансистом Нью-Йорка. В сообщение о смерти Флинг сперва никто не поверил: этого просто не могло быть! Подавленные и молчаливые, люди собирались в толпы на улицах, как это уже было однажды, в тот день, когда плачущие ведущие новостей сообщили о подлом убийстве президента Кеннеди. Когда похожая на утку весть о том, что Флинг упала с крыши небоскреба, обрела черты неотвратимой реальности, все оросились на улицы, к друзьям, которые в свою очередь не желали этому верить, пока не увидели репортаж по Си-Эн-Эн или не прочли о трагедии в передовице «Нью-Йорк таймс».

Теперь же в проходах между церковными скамьями толпились самые известные брокеры с Уолл-стрит, бешено торгуясь и переводя событие светской хроники в проценты по акциям. Вовсю крутилась мельница слухов. Говорили, что ведущая рубрики светской хроники Сьюки назвала трагическую гибель Флинг символом заката восьмидесятых.

Вездесущий фоторепортер из «Женской одежды на каждый день» ухитрился пробраться в собор и, усевшись в третьем ряду, заработал фотоаппаратом, запечатлевая для истории эту церемонную великосветскую тусовку. В отличие от длинноногих манекенщиц представители бомонда не были охочи до интервью, поскольку выглядеть одновременно убитыми горем, как подобает, и цветущими требовало немалого напряжения сил. Политики были серьезными, но отнюдь не подавленными — ведь снимки с мрачными физиономиями могли быть использованы против них в год выборов, поэтому многие приветственно махали и улыбались. Под руку вошли мэр Нью-Йорка и архитектор Филипп Гладстон; их появление толпа снаружи встретила вежливыми аплодисментами. Братьев Форб из «Тайм» усадили на четвертую скамью. Одетый в твид юнец из «Экономиста» пролез в зал вслед за разряженным в пестрые тряпки от «Версаче» редактором «Роллинг стоунз». Конечно же, этой экстравагантной церемонии были посвящены первые страницы «ОБИТ-мэгэзин», самого модного журнала девяностых годов. Портрет спящей Флинг с рекламы ночного крема украсил обложку только что презентованного журналом «Тайм-лайф» приложения «ОБИТ-мэгэзин» наряду с портретами других мертвецов года.

Джойс Ройс поработала на славу. Как личный секретарь Кингмена Беддла, она все согласовала до мелочей: переговорила с «женщинами» Кинга, составила и выверила список приглашенных на траурную церемонию — речь шла все-таки о самом печальном происшествии сезона. Она даже уговорила владельца шикарного нью-йоркского ресторана «Ле Сирк» организовать для особо важных гостей небольшой а ля фуршет, как это было на похоронах Малколма Форбса. Джойс Ройс и Гейл Джозеф, президент «Кармен Косметикс», буквально-таки сроднились за эти дни, устраивая это похоронное шоу, которое позже было названо «отмазыванием „Кармен“.

Джойс выглянула из окна лимузина и повернулась к Кингмену.

— Мне кажется, лучше воспользоваться запасным входом. Согласны, босс? — И она приказала шоферу рулить к повороту на Пятьдесят первую улицу. Кингмен ошеломленно повалился на заднее сиденье.

— Какого дьявола эта публика здесь делает? — взорвался он. Ему вспомнилось наконец, что он не видел Флинг больше месяца. Уж не для того ли она бросилась с крыши, чтобы собрать на свои похороны пол-Нью-Йорка? Он приспустил на дюйм боковое стекло, и частица этого вавилонского столпотворения смогла проникнуть внутрь. Город гудел, как встревоженный улей, а причина тому была все та же — смерть Флинг.

„Какой позор для нации! — услышал он. — Какой неслыханный позор!“ Позор, что Флинг умерла в возрасте двадцати четырех лет. Как такое вообще могло произойти? Она была так знаменита, что ей следовало дожить хотя бы до тридцати. И вот мертва. Сама ли она шагнула с верхушки небоскреба или это все случайность? Слухи, слухи, слухи расползались по раскаленным, запруженным людьми и машинами улицам: Флинг прыгнула с крыши сооружения на площади Четвертого июля не одна, а с пит-бультерьером мужа в руках, и на груди у нее была приколота булавкой предсмертная записка, прямо-таки как у девчонки, которую отпустили домой из детсада; Пит Буль, любимец Кингмена, перепугавшись, сумел вырваться из предсмертных объятий Флинг и приземлился на балкончике двумя этажами ниже крыши. Кингмен не раз хвастался, что его Пит Буль при случае одолеет быка, поскольку у него самые мощные челюсти среди собак его габаритов. Свинцовый туман отчаяния, толкнувший Флинг за край крыши, был совсем непонятен бойцовской собаке, и инстинкт самосохранения взял верх над привычкой во всем слушаться хозяина или хозяйку.

Кингмен сгреб с мягких кожаных подушек собаку, симпатичный профиль которой красовался в передаче „60 минут“ после того, как власти Манхэттена попытались запретить содержание в домашних условиях этой породы на том основании, что ее представители крайне злобны и представляют опасность для окружающих; собаку, ставшую главным героем целого раздела передачи „Как живут богачи и знаменитости“ после возвращения в нью-йоркскую бухту из „медовой поездки“ на 260-футовой яхте Кингмена Беддла и его красавицы-жены Флинг, когда этот самый Пит Буль вместе с хозяевами перебрался на один из тех сигарообразных катеров, пришвартовавшихся к борту яхты, которые меткие газетчики окрестили „Бульдожья какашка-1“ и „Бульдожья какашка-2“. Молодожены, уверенно стоя на верхней палубе качающейся яхты, позировали телекамерам в своих идеально гармонирующих друг с другом харш-дэвидсоновских летних костюмах, а между ними виднелась фотогеничная морда их призового пса.

На Пятьдесят первой улице, при подъезде к церкви, Кингмен Беддл вышел из автомобиля и двинулся вверх по лестнице, ни на секунду не забывая о том, что должен соответствовать созданному им для окружающих образу: выправленный из кармана ослепительно-белый платок, Пит Буль под мышкой. Рейбэновские солнечные очки так и остались в кармане: он даже не пытался хоть как-то замаскироваться. Серые глаза Кингмена были прищурены и напоминали две темные щелочки под кустиками бровей: фокус, безотказно служивший ему при переговорах с особенно опасными соперниками — поди, разбери, куда он смотрит и о чем думает. И тут чья-то ловкая рука неожиданно сорвала с лацкана его пиджака веточку жасмина, приколотую вместе с черной шелковой ленточкой предусмотрительной и обо всем помнящей Джойс. Похитителями оказались две долговязые фотомодели, из тех, что толкались у запасного входа в собор, девчонки школьного возраста, которым гораздо больше подошла бы роль двух подростков из „Приключений Тома Сойера и Гекльберри Финна“.

— А я слышала, что ее убили. Убили и сбросили вниз, — сказала та, что повыше, крутя пальцами веточку жасмина — свой трофей.