Я говорила со своей сестрой один раз в неделю. У нас было несколько длинных, довольно неуклюжих бесед, неизбежно касающихся ее психологического состояния, и методов лечения ее врача.

— Я приеду в Хьюстон на следующей неделе, — наконец, сказала мне Тара. — В пятницу. Я покидаю клинику. Доктор Джеслоу говорит, что я получила хороший старт, но я должна, вероятно, заботиться о ком-то, если я хочу двигаться дальше.

— Я очень рада, — сумела сказать я, чувствуя холод во всем теле. — Я рада, что тебе лучше, Tара. — Я сделала паузу, прежде, чем смогла продолжить. — Ты захочешь сразу же забрать Люка, я полагаю? Поскольку, в противном случае, я всегда могла бы…

— Да, я хочу забрать его.

Действительно хочешь? Хотела я спросить ее. Поскольку ты никогда даже не спрашивала о нем, и, кажется, он тебе совсем неинтересен. Но, возможно, я несправедлива к тебе. Возможно, он значил слишком много для нее… возможно, она не могла заставить себя обсудить источник такой мощной тоски.

Я подошла к кроватке Люка, в которой он спал. Я дотронулась до него, и судорожно сжала свой мобильный телефон. Мои пальцы дрожали. — Я могу встретить тебя в аэропорту?

— Нет, я… об этом позаботились.

Марк Готтлер, подумала я. "Слушай, не хочу быть надоедливой, но… тот обещанный контракт, мы говорили о… он здесь, в моей квартире. Я надеюсь, что ты, по крайней мере, посмотришь его, пока ты здесь.

— Я посмотрю его. Но подписывать не буду. В этом нет необходимости.

Я кусала губы, чтобы удержаться от спора с ней. Поспешишь — людей насмешишь, сказала я себе.

Джек и я спорили о перспективе возвращения Тары, потому что он хотел быть здесь, со мной, а я хотела оказаться перед всем этим одна. Я не хотела, чтобы он был частью чего-то, столь болезненного и личного. Я довольно хорошо представляла себе, насколько сильно потеря Люка ранит меня, и я не хотела бы, чтобы Джек видел меня в момент такой слабости.

Кроме того, та пятница была днем рождения Джо, и они планировали поехать на ночную рыбалку в Галвестон.

— Ты должен быть там ради Джо, — сказала я Джеку.

— Я могу перенести поездку.

— Ты обещал ему, — сказала я, зная об эффекте, которое это слово имело для Джека. — Не могу поверить, что ты всерьез собираешься пропустить день рождения своего брата.

— Он поймет. Это более важно.

— Все это очень здорово, — сказала я. — Но мне нужно остаться с моей сестрой наедине. Тара и я не сможем поговорить, если ты будешь здесь.

— Черт побери, она, как предполагалось, не должна была возвратиться до следующей недели. Какого черта она выходит так рано?

— Я не знаю. Я не думаю, что она предполагала, что проблемы ее психического здоровья как-то отразятся на твоих планах поехать на рыбалку.

— Я не поеду.

Сердитая, я кружилась по его квартире. — Я хочу, чтобы ты поехал, Джек. Я могу быть более сильной в этой ситуации без тебя. Я должна сделать это сама. Я собираюсь вручить Люка Таре, выпить большой бокал вина, принять ванну, и пораньше лечь спать. Если я действительно захочу быть с кем-то, я поднимусь наверх и зайду к Хэйвен. И ты вернешься на следующий день, и мы сможем сделать вскрытие моего трупа.

— Я предпочитаю назвать это анализом последствий. — Он пристально наблюдал за мной, видя слишком много. — Элла, перестань, черт возьми, кружиться, и подойди ко мне.

Я еще металась по комнате, течение приблизительно десяти секунд прежде, чем подошла к нему. Его руки обняли меня, он прижал мое напряженное тело к своему, казалось, обнимая все сразу: мои плечи, ягодицы, талию, бедра.

— Прекрати притворяться, что все прекрасно, — сказал он около моего уха.

— Это все, что я могу сделать. Если мысленно притворяешься, что все прекрасно, достаточно долго, все, в конечном счете, становится прекрасным.

Джек молча держал меня в течение нескольких минут. Его рука продолжала медленно двигаться по моему телу, прижимая меня все ближе, сжимала, успокаивала, как скульптор, формующий глину. Я дышала глубоко, позволив себе расслабиться, почувствовать себя избалованной и захваченной в нежный плен, мои нервы подпрыгнули, когда он притянул мои бедра к своему паху, позволяя мне почувствовать, как он возбужден.

Он снял мою одежду, затем свою собственную, каждое движение было намеренно неторопливым, и когда я попробовала что-то сказать, он взял мою голову в свои руки, и поцеловал меня, жадно прильнув к моим губам в иссушающем поцелуе. Опустив меня на пол, он широко раздвинул мои бедра, его рот горячо впился в мои губы. Я тянулась вверх, пробуя стать ближе, напрягаясь от удовольствия ощущать его сильное тело. Мы медленно перекатывались, сначала я была сверху, потом он, и он схватил мои бедра и скользнул в меня, глубже, еще глубже, пока не утонул в моей влажной жаре. Я стонала от удовлетворения, ощущая его вес, и то, что он слился со мной в единое целое, чувствовала нажим его плоти, и свою полную открытость.

Он схватил диванную подушку, подложил мне под бедра, и стал двигаться во мне тяжелыми толчками, подталкивая, настаивая, чтобы заставить меня испустить протяжный крик. И даже тогда он не перестал двигаться, заставляя это длиться и длиться, задерживая свой собственный оргазм, пока не сломался сам. Он оставался во мне в течение долгого времени, его сильные пальцы, запутанные в моих волосах, не позволяли мне оторвать мой рот от его губ. Казалось, что он хотел доказать что-то, продемонстрировать что-то, что мое сердце и разум не желали принимать.

Было все еще темно, когда Джек проснулся утром пятницы. Он сидел около меня на кровати, и тянул мое спящее тело вверх, держа меня. Я, ворча, проснулась, он держал мою голову в одной руке, длинными пальцами твердо охватив мою голову. Его роскошный баритон мягко звучал в моем ухе. — Ты сделаешь то, что считаешь нужным. Я не буду стоять на пути. Но когда я вернусь, ты не будешь отталкивать меня, слышишь? Я собираюсь взять тебя куда-нибудь… на хорошие длинные каникулы… мы серьезно поговорим, и я буду держать тебя в объятьях, пока ты кричишь и плачешь, до тех пор, пока ты не почувствуешь себя лучше. И мы пройдем через все это вместе. — Он поцеловал мою щеку, пригладил мои волосы, и опустил меня назад, на кровать.

Я лежала тихо, мои глаза оставались закрытыми. Я чувствовала ласковое движение кончиков его пальцев по моему лицу, по моему телу, и затем он натянул покрывало на мои плечи и уехал.

Я не думала, что был какой-нибудь способ убедить Джека, что он хотел больше, чем я могла дать, что люди, которые были искалечены, как я, страхами и желаниями, но смогли выжить, всегда будут избегать сильных привязанностей. Я могла любить только какой-то частью своей души, и если бы не Люк, не случилось бы этого чуда, на которое я никогда не рассчитывала.

Но я теряла Люка.

Я и раньше получала этот урок, и очень много раз. Это было огромное интуитивное знание, которое не требовало логического обоснования. Каждый раз, когда я любила кого-то, я теряла это, и потихоньку умирала от этих потерь.

Я спрашивала себя, что останется от меня после завтрашнего дня.

Пока я одевала Люка в костюмчик моряка и крошечные белые ботиночки, я пробовала вообразить, каким он представится Таре, ведь столько различий между трехмесячным ребенком и новорожденным малышом. Люк мог теперь схватить цель своей рукой, или бить ручкой по предмету, который свисал над ним. Он улыбался мне, и он улыбался при виде себя в зеркале. Когда я говорила ему, он булькал и производил в ответ звуки, как будто мы имели совершенно очаровательную беседу. Когда я держала его, и позволяла его ножкам касаться пола, он толкал пол ногами, как будто хотел стоять.

Люк был в самом начале бесконечных открытий и развития своих способностей. Скоро должны были состояться важные вехи его жизни: его первое слово, в первый раз он смог бы сесть, первый шаг. Я пропущу все это. Он не был моим где-нибудь еще, кроме как в моем сердце.

Я чувствовала жгучий вкус подступающих слез, как чихание, которое настигает некстати. Но казалось, что механизм для выработки слез был отключен во мне. Я чувствовала себя ужасно, хотелось кричать, но не было сил. Ты будешь навещать его, сказала я себе серьезно. Ты можешь найти путь, чтобы стать частью его жизни. Ты будешь самой замечательной тетей, которая всегда будет делать ему лучшие подарки.

Но это было совсем не то же самое.

— Люк, — сказала я скрипуче, закрепляя липучки на его ботинках, — сегодня приезжает твоя мама. Ты, наконец, получишь свою маму назад.

Он улыбнулся мне. Я нагнулась, провела губами по его мягким, как лепестки, щекам, и почувствовала, как его малюсенькие пальчики схватили мои волосы. Мягко распутывая его кулачки, я собрала его и принесла на диван. Я держала его на своих коленях, и начала читать его любимую книгу сказок, о горилле, которая однажды ночью позволяет всем животным в зоопарке выйти из их клеток.

На середине истории, я услышала звуковой сигнал селекторной связи. — Мисс Варнер, к вам посетитель.

— Пожалуйста, пропустите ее.

Я нервничала и чувствовала себя совершенно разбитой. И я знала о где-то, глубоко внутри, скрывающемся гневе. Небольшом гневе; только маленькое, но мощное пламя, достаточное, чтобы сжечь любой остающийся намек оптимизма о моем собственном будущем. Если бы Тара никогда не попросила меня сделать это, я никогда не узнала бы эту обжигающую боль. И если я, когда-нибудь, должна буду пройти это снова, то пусть лучше засунут меня в заполненный грязью горшок, и поливают три раза в неделю.

Раздался стук в дверь, трех мягких удара.

Неся Люка, я пошла, чтобы открыть дверь.

За дверью стояла Тара, еще более красивая, чем я помнила, с несколькими новыми гранями, которые никак не умаляли ее внешность. Она была стройна, красиво одета, в белом шелковом топе и тонких черные брюках, и черных туфлях с серебряными каблуками. Ее белокурые волосы свободно падали небрежными волнами, в ушах качались золотые обручи. На ее запястье блестело что-то, что должно было быть пятнадцатикаратным браслетом.