— Почему это смущает тебя?

— Я не смущена, просто… мне нелегко говорить о таких вещах.

— Ты пишешь об этом все время.

— Да, но не тогда, когда это касается моих собственных чувств.

— Ты думаешь об этом, как о ловушке?

— О-о, не как о ловушке. Но она становится помехой для многих вещей.

Я заметила его мимолетную усмешку:

— Для чего же любовь становится помехой, Элла?

— Например, когда я порвала с Дэйном. Разрыв был бы трудным и малоприятным, если бы мы сказали, что любим друг друга. Но так как этого не было, расставание было намного легче.

— Когда-нибудь тебе придется отдалиться от Люка, — сказал Джек. — Возможно, тебе не следует говорить это ему.

— Он — ребенок, — парировала я с негодованием. — Он должен слышать это от кого-то. Как бы тебе понравилось прийти в этот мир, и не иметь никого, кто сказал бы, что любит тебя?

— Мои родители никогда не говорили этого. Они считали, что не следует зря разбрасываться словами.

— Но ты не согласен с этим?

— Нет. Если чувство есть, можно признать его вслух. Скажешь ты об этом, или нет, ничего это, черт возьми, не изменит.

Это был жаркий, подернутый дымкой день. Пристань была полна народу, обветренные серые доки скрипели под весом сотен ног. Повсюду были парни в шортах, но без рубашек, девушки в купальниках, состоящих из стрингов и лоскуточков ткани сверху, мужчины в футболках с надписями типа "Заткнись и рыбачь" или "Поцелуй моего окуня". Мужчины постарше были в шортах из полиэстера и кубинских рубашках с вышивкой по обе стороны груди, а женщины постарше были в юбках-шортах, блузках тропических расцветок и шляпах с широкими полями. Несколько дам с начесанными и застывшими пышными прическами были в козырьках, поверх которых волосы вздымались как небольшие атомные грибовидные облачка.

В воздухе висел запах воды и морских водорослей, который смешался с ароматами пива, дизельного топлива, приманки, и кокосового крема для загара. Беспокойная собака, носившаяся вперед и назад от пристани до доков, казалось, никому не принадлежала.

Как только мы вошли в пристань, служащий яхты, одетый в красное и белое, подошел, чтобы восторженно приветствовать нас. Он сказал Джеку, что судно заправили и почистили, батарею зарядили, едой и напитками запаслись, все было готово к отплытию.

— Что насчет спасательного жилета для ребенка? — спросил Джек, и служащий ответил, что они нашли один, он уже на борту.

Транец лодки Джека был украшен названием «Последний бросок». Судно было вдвое больше, чем я ожидала, по крайней мере, тридцать пять футов, гладкое и белое, словно только что из выставочного зала. Джек помог мне перешагнуть через открытую дверь транца, и повел на краткую экскурсию. Здесь были две каюты и уборные, хорошо оборудованный камбуз, с печью, духовкой, холодильником, и раковиной, основной салон, декорированный блестящим деревом и дорогими тканями и с телевизором с плоским экраном.

— Боже мой, — ошеломленно произнесла я. — Когда ты говорил о каюте, я думала, что ты имеешь в виду комнату с несколькими стульями и виниловыми окнами. Это — яхта, Джек.

— Скорее это, так сказать, карманная яхта. Хорошая универсальная лодка.

— Это смешно. У тебя могут быть карманная мелочь или карманные часы. Ты не можешь поместить яхту в свой карман.

— Мы обсудим то, что находится в моих карманах, позже, — ответил Джек. — Примерь жилет Люку и проверь его.

На крейсерской скорости плавание было тихим и гладким, корпус «Последнего броска» решительно прорезал темно-синюю воду. Я сидела на штурманском мостике, у одного из двух штурвалов, на широкой удобной скамье, рядом со стулом шкипера. Люк был упакован в синий спасательный жилет из нейлона с огромным округленным воротником. Либо это было более удобно, чем выглядело, либо ребенка отвлекали новые звуки и ощущения от пребывания на яхте, потому что он был удивительно спокоен. Держа его на коленях, я положила ноги на скамью.

Пока Джек вел нас вокруг озера, показывая дома, мини-острова, охотящегося на зубатку орлана, я потягивала из бокала охлажденное белое вино, которое на вкус напоминало грушу. Мной овладела такая легкость, которую могли вызвать только пребывание на лодке в солнечную погоду, влажный и благотворный воздух в моих легких и непрерывные порывы теплого бриза.

Мы бросили якорь в бухте, скрытой широкой сосной и кедром, и с все еще неосвоенным берегом. Я распаковала огромную корзину для пикника, и обнаружила банку взбитого меда, хрустящие белые багеты, головки снежно-белого сыра из козьего молока и полголовки козьего сыра «Гумбольдт» с тонкой линией «вулканического пепла», контейнеры с салатом, коробочки с деликатесными бутербродами, и печеньями размером с покрышку. Мы ели медленно и прикончили бутылку вина, я накормила Люка и поменяла ему подгузник.

— Он готов вздремнуть, — сказала я, обнимая сонного ребенка. Мы понесли его через прохладный салон к одной из кают. Я осторожно положила его в центре двуспальной кровати. Люк смотрел на меня, моргая, с каждым разом его глаза оставались закрытыми все дольше и дольше, пока, наконец, он не заснул крепко. — Сладких снов, Люк, — прошептала я, целуя его голову.

Выпрямляясь, я потянулась и посмотрела на Джека, который ждал около дверного проема. Он подпирал стену, и стоял, засунув руки в карманы.

— Иди сюда, — прошептал он. Звук его голоса в темноте вызвал приятную дрожь в моем теле.

Он повел меня в другую каюту, прохладную и темную, с запахом полированного дерева, свежего воздуха и легким намеком на дизель.

— Получу я причитающуюся мне долю сна? — спросила я, сбрасывая туфли и забираясь на кровать.

— Ты получишь все, что пожелаешь, Синеглазка.

Мы легли на бок, лицом друг другу, кожа источала жар, сохраняя аромат соли, когда пот высох. Джек не отрывал от меня взгляда. Его рука поднялась к моему лицу, кончик его среднего пальца провел по моей брови, мягкой линии скулы. Он дотрагивался до меня с абсолютной сосредоточенностью, как исследователь, который обнаружил редкий и хрупкий артефакт. Вспомнив дьявольское терпение этих рук, все интимные способы, которыми он трогал меня вчера, я вспыхнула в полумраке.

— Я хочу тебя, — прошептала я.

Все мои чувства обострились, пока Джек медленно раздевал меня. Он накрыл губами затвердевшие соски, и слегка обводил их языком. Его рука переместилась на мою поясницу, найдя чувствительные впадинки на моем позвоночнике, и ласкала, пока я не переполнилась горячими искрами.

Джек сбросил свою одежду, его тело было гладким и невероятно сильным. Он укладывал меня в откровенных положениях, каждое из которых было более открытым и уязвимым чем предыдущее, исследовал руками и ртом, пока я не начинала задыхаться. Прижав мои запястья к постели, он пристально глядел на меня. Я застонала и приподняла свои бедра, напряженно ожидая, мои руки напряглись в его хватке.

Я затаила дыхание, когда почувствовала глубокое, сильное проникновение, его тело слегка касалось моего, пока меня ласкали снаружи и внутри. Твердая плоть по мягким изгибам, жар против прохлады. Каждый толчок передавал коже ощущения, бросал в огонь. Джек все еще сдерживался, тяжело дыша, пытаясь оттянуть оргазм, заставить его продлиться. Отпустив мои запястья, он неспешно переплел свои пальцы с моими.

Я потянулась к нему, желая продолжения, а он резко выдохнув, пытался сдержаться. Но я продолжала слегка приподниматься, толкая его, пока, наконец, он не потерял всю сдержанность, и не начал глубоко и твердо вонзаться, вбирая ртом мои всхлипывания, как будто мог испробовать их на вкус. Раз я не могла обнять его руками, я воспользовалась ногами, скрестив их вокруг его спины. Он стиснул зубы, и раз за разом погружался, продлевая ощущения, доведя меня до продолжительных, нежных конвульсий, и затем он дал и себе волю, прорычав свое удовольствие рядом с моей шеей.

Позже мы лежали вместе, со сплетенными руками и ногами, моя голова покоилась на его плече. Как это было странно, лежать там с мужчиной, который не был Дэйном. Более странным было то, что это казалось настолько естественным. Даже Дэйн принимал нашу связь, хотя не верил в традиционные отношения.

— Джек, — сонно произнесла я.

— Что? — Его рука, медленно проходила сквозь мои волосы.

— У нас традиционные отношения?

— В противоположность тому, что было у вас с Дэйном? Да, я сказал бы, что это — то, что между нами.

— Значит… это вроде обязательств между нами?

Джек колебался, перед тем как ответить:

— Это — то, чего я хочу, — сказал он, наконец. — Как насчет тебя?

— Меня немного беспокоит то, что все происходит так быстро.

— Что говорит твой внутренний голос?

— Мой внутренний голос и я в настоящее время не разговариваем друг с другом.

Он улыбнулся:

— Мой почти всегда бывает прав. И он говорит мне, что это стоящее дело. — Джек провел пальцами вдоль моего позвоночника, от чего мое тело покрылось гусиной кожей. — Давай попробуем это только между тобой и мной. Никаких других людей, никаких развлечений на стороне. Давай узнаем, на что это похоже. Хорошо?

— Хорошо. — Я зевнула. — Но только для ясности, у нас с тобой не может быть ничего серьезного. У этого нет никакого будущего.

— Спи, — прошептал он, укрывая мне плечи.

Мои глаза уже слипались:

— Да, но ты слышал, что я…

— Я слышал тебя. — И он обнимал меня, пока я спала.

Мое расслабленное расположение духа было разрушено, как только мы возвратились на Мейн 1800, и я прослушала автоответчик. Тара звонила трижды, и с каждым разом ее голос звучал все более возбужденным, когда она просила перезвонить ей неважно как поздно это будет.

— Это о нашей встрече с Марком Готтлером, — хмуро сказала я Джеку, когда он поставил люльку малыша и поднял ребенка к своему плечу. — О договоре. Я уверена в этом. Мне было интересно, скажет ли он что-нибудь ей.