Лиза Клейпас - Сладкоречивый незнакомец

— Не отвечай, — сказала я, когда услышала музыкальные трели телефонного сигнала в нашей квартире. Назовите это предчувствием, паранойей, но мне почудилось в этом звуке что-то зловещее, что разрушит мое комфортное существование, которое мне удалось создать для себя.

— Начинается с 281, — сказал мой бой-френд Дэйн, добавляя натуральный томатный соус в блюдо из тофу, которое готовил. Дэйн был убежденным вегетарианцем, а это означало, что мы использовали соевый белок вместо говяжьего фарша в лазанье. Это могло довести любого коренного техасца до слез, но ради Дэйна я старалась к этому привыкнуть. — Высветилось на определителе номера.

281. Хьюстон. Этих трех цифр хватило, чтобы привести меня в состояние паники.

— Это моя мама или сестра, — в полном отчаянии сказала я. — Пусть сработает автоответчик. — Я не общалась ни с одной из них, по крайней мере, последние два года. Замкнутый круг.

Замерев с горстью замороженных овощей для соуса в руке, Дэйн сказал:

— Ты не сможешь просто так убежать от своих страхов. Разве не это ты всегда говоришь своим читателям?

Я вела колонку советов в «Vibe». Этот журнал специализировался на статьях о человеческих отношениях, и влиянии на них городской культуры. Свою колонку, которая называется «Спросите мисс Независимость», я придумала еще тогда, когда была студенткой и публиковалась в студенческой газете — там она довольно скоро стала очень популярной. После получения высшего образования, я предложила мисс Независимость в «Vibe», и получила еженедельную колонку. Большинство советов печатались публично, но были так же частные платные услуги — для ответов тем, кто хотел конфиденциальности. Чтобы увеличить свои доходы, я также писала статьи и в другие женские журналы как внештатный сотрудник.

— Я не бегу от своих страхов, — ответила я Дэйну. — Я убегаю от своих родственников. Замкнутый круг.

— Просто возьми трубку, Элла. Ты всегда советуешь людям встречать проблемы лицом к лицу.

— Да. Но сама предпочитаю игнорировать раны и позволять им нагнаиваться, — я осторожно подошла к телефону и украдкой взглянула на светящиеся цифры. — О, Боже. Это — мама.

Замкнутый круг.

— Ответь, — сказал Дэйн. — Что такого плохого может произойти?

Я уставилась на телефон с тихой ненавистью.

— Она может в течение тридцати секунд сказать такое, что пустит насмарку всю ту терапию, что я прошла.

Замкнутый круг.

— Если ты не узнаешь, чего она хочет, то будешь переживать из-за этого всю ночь, — сказал Дэйн.

Я глубоко вздохнула и взяла трубку.

— Алло?

— Элла, чрезвычайная ситуация!

Для моей мамы, Канди Варнер, все было чрезвычайной ситуацией. Она была из тех мамочек, которые всегда пребывали в состоянии шока и страха, по-актерски драматизируя любую ситуацию. Но она делала это настолько умело, что очень немногие из окружающих подозревали, что на самом деле происходило за закрытыми дверями. Она требовала от своих дочерей поддерживать миф о нашей счастливой жизни, а я и Тара не могли ей отказать.

Время от времени мама хотела полного родства душ со мной и моей младшей сестрой, но очень быстро становилась нетерпеливой и неприветливой. Мы научились определять признаки изменения ее настроения. Мы были, своего рода, исследователями торнадо, которые должны быть рядом с ним, но стараются не попасть в его эпицентр.

Я направилась в гостиную, подальше от Дэйна и грохота кастрюль.

— Как дела, мама? Что случилось?

— Я тебе только что сказала. Катастрофа! Сегодня приезжала Тара. Без предупреждения. И у нее есть ребенок.

— Ее собственный ребенок?

— Зачем ей нужен чужой ребенок? Конечно, ее. Ты не знала о том, что она беременна?

— Нет, — удалось сказать мне, когда я на ощупь дотянулась до спинки дивана. Я прислонилась к ней: наполовину присев, наполовину согнувшись. И почувствовала нервную тяжесть в животе. — Я не знала. Мы не созванивались.

— А когда ты вообще в последний раз брала телефон в руки, чтобы ей позвонить? Или подумала о ком-то из нас, Элла? О своей семье? Мы вообще есть в твоем списке приоритетов?

Я онемела, а сердце застучало, как электрическая сушилка полная мокрых тапочек из воспоминаний моего детства. Но я больше не была ребенком. Вспомнив, что я женщина со степенью бакалавра, успешной карьерой, постоянным приятелем и широким кругом хороших друзей, я смогла спокойно ответить:

— Я присылала открытки.

— Они были совершенно не искренние. В открытке к последнему Дню Матери не было ни слова обо всем том, что я делала для вас, когда вы росли. О счастливых временах.

Я прижала руку ко лбу в надежде, что мой мозг не разлетится на кусочки.

— Мама, Тара с тобой?

— Я звонила бы тебе, если бы она была здесь? Она… — моя мама была прервана громким младенческим воплем. — Слышишь, с чем я имею дело? Она оставила его здесь, Элла! Она ушла! И, что, собственно говоря, я должна делать?

— Она сказала, когда вернется?

— Нет.

— Она была без парня? Она сказала, кто отец ребенка?

— Я думаю, она сама не знает. Она разрушила свою жизнь, Элла. Ни один мужчина не захочет ее после этого.

— Может, ты удивишься, но многие незамужние женщины имеют детей в наше время, — сказала я.

— Это же такое клеймо! Ты знаешь, через что мне пришлось пройти, чтобы уберечь от него тебя и Тару?

— После твоего последнего мужа, я думаю, мы предпочли бы иметь клеймо, — отозвалась я.

Ее тон стал ледяным.

— Роджер был хорошим человеком. Наш брак мог продлиться дольше, если бы вы приложили усилия, чтобы мы были вместе. В этом нет моей вины, что мои собственные дети изгнали его. Он вас, девочек, любил, но вы не дали ему ни малейшего шанса.

Я закатила глаза.

— Роджер любил нас слишком сильно, мама.

— Что ты имеешь в виду?

— Нам приходилось спать со стулом в дверной ручке, чтобы держать его подальше от нашей спальни. И я не думаю, что у него на уме было поправить нам одеяла.

— Это все только плод воображения. Никто не поверит в то, что ты говоришь, Элла.

— Тара мне верит.

— Она ничего не помнит о Роджере, — торжествующе заявила мне мама. — Вообще ничего.

— Ты считаешь, что это нормально, мама? Огромные временные промежутки детства, которые полностью исчезли? Разве ты не думаешь, что она должна хоть что-то помнить о Роджере?

— Я считаю, это из-за того, что она употребляет наркотики или алкоголь. Это из-за наследственности вашего отца.

— Это также признак детской психологической травмы или насилия. Мама. Ты уверена, что Тара просто не ушла в магазин за чем-то?

— Я уверена. Она оставила прощальную записку.

— Ты пробовала позвонить ей на сотовый?

— Естественно, я звонила! Она не отвечает, — моя мама почти задыхалась от негодования. — Я потратила лучшие годы своей жизни, заботясь о вас. Я не собираюсь повторять это снова. Я слишком молода, чтобы иметь внуков. И я не хочу, чтобы кто-нибудь об этом узнал. Приедь и забери его, прежде чем кто-нибудь увидит, Элла! Сделай что-нибудь с этим ребенком, или я отдам его Социальной Службе.

Я побледнела, потому что услышала в ее голосе истеричность и знала, что это была не пустая угроза.

— Ничего не предпринимай, — сказала я. — Не отдавай никому ребенка. Я буду через несколько часов.

— Мне придется сегодня отменить свидание, — мрачно констатировала она.

— Мне очень жаль, мама. Я приеду. Прямо сейчас выезжаю. Продержись еще немного. Подожди, хорошо?

Телефон отключился.

Я беспокойно задрожала, когда моей шеи коснулся порыв свежего воздуха из кондиционера. Ребенок, подумала я несчастно. Ребенок Тары.

Я поплелась на кухню.

— До этого момента, я думала, что худшее, что может сегодня вечером со мной случиться — это необходимость есть твою стряпню.

Дэйн снял неглубокую сковороду с горелки. Затем налил ярко-оранжевую жидкость в стакан для мартини. Повернувшись, он вручил его мне. Его зеленые глаза смотрели на меня с дружеской симпатией.

— Выпей это.

Я сделала глоток сладкого густого напитка и скривилась.

— Спасибо. Я так и подумала, что сейчас мне просто необходим хороший свежевыжатый морковный сок. — Я отложила стакан. — Но мне нужно успокоиться. Сегодня вечером я должна уехать.

Когда я увидела, как сочувственно смотрит на меня Дэйн, его спокойствие и здравомыслие дали мне возможность почувствовать себя защищенной, как будто завернутой в мягкое одеяло. Он был симпатичным белокурым худощавым слегка отрешенным, будто не от мира сего. Большую часть времени Дэйн носил свободную одежду из хлопка и сандалии, имея вид человека, который в любую минуту готов отправиться в тропики. Если бы вы попросили, чтобы Дэйн описал, как он предпочитает провести отпуск, он бы ответил, что это был бы поход сёрвайвелистов — участников борьбы за выживание в экстремальных ситуациях — через непроходимые джунгли, с одной лишь канистрой воды и карманным ножом.

Хотя Дэйн никогда не встречал мою мать или сестру, я не слишком много рассказывала ему о них, делясь воспоминаниями, как хрупкими сокровищами. Нелегко было говорить о моем прошлом, о любой его части. Я доверилась Дэйну в основах: мои родители развелись, и мой отец оставил нас, когда мне было пять лет. Все, что я знала об отце, это то, что он женился во второй раз, у него есть другие дети, но для нас с Тарой нет места в его новой семье.

Несмотря на то, что отец отказался от нас, я не могла обвинять его в том, что он хотел сбежать. Меня волновало лишь то, что он знал, с какой матерью нас оставил. Возможно, он думал, что девочкам лучше остаться с мамой. А может, он думал, что наша мать со временем изменится. Или, он боялся, что одна из нас, а может быть и обе, окажутся точно такими же, как она, и он не сможет справиться с этим.