Филипп лишь бросил на них сердитый взгляд. Правда заключалась в том, что он никогда и ни за что не заменит эту замечательную пару, и не потому, что они достались ему вместе с домом и им просто некуда идти, а потому, что они были той единственной ниточкой, которая связывала его с родителями. Миссис Сэмюелс поставила перед ним тарелку с завтраком, а Сэмюелс положил рядом газету «Лондон уикли».

— Вам обязательно стоит на это взглянуть, — мрачно сказал Сэмюелс и уселся за стол. Миссис Сэмюелс принесла тарелки с едой и присоединилась к ним. Они начали выяснять, кто громче храпел прошлой ночью, а Филипп открыл газету. Он старался избегать этого занятия, но слушать их обычную утреннюю перебранку ему совсем не хотелось. Филипп не знал, почему Сэмюелс вообще не оставит попытку выиграть спор со своей женой. Вероятно, одной из причин было то, что ему это доставляло удовольствие. Ведь Филиппу тоже нравилось спорить с Анджелой, но об этом лучше не вспоминать.

На первой полосе давался краткий обзор номера: театральная афиша, колонка светских новостей, сплетни и слухи, кулинарные рецепты и адреса лучших лондонских портных. В газете печатался авантюрный роман с продолжением. Неужели эта старая история еще не закончилась? Он вспомнил прежние времена, когда он еще бывал в свете, так уже тогда девицы, да и дамы в возрасте, наперебой обсуждали прелести этого романа как реальные события. Ему это никогда не было интересно, да и сейчас тоже.

Но тут на третьей полосе он вдруг увидел иллюстрацию и выругался. Подпись гласила: «Неужели Дарси стала пленницей порочного лорда Хартсхорна?» С газетного листа на него смотрело его собственное лицо.

Манера художника была ему хорошо знакома. Он сразу узнал руку Анджелы. Она очень точно передала его улыбку, которую всегда называла «порочной». На этом рисунке он размахивал кривым и острым ножом, весьма похожим на тот, которым она его брила. Она изобразила его в том ракурсе, в котором видела во время бритья. Ошибиться было невозможно: именно Филипп был изображен в роли лорда Хартсхорна.

Под рисунком он прочитал: «Иллюстрация Анджелы Салливан»:

Он долго смотрел на ее имя, смакуя это крохотное упоминание о ней, словно какое-нибудь изысканное лакомство. Он гадал, куда она уехала. Он лежал ночами без сна, боясь, что она может оказаться в опасности или попасть в затруднительное положение. Он не знал о ней ничего, за исключением того, что без него ей будет лучше. Но этот рисунок позволил ему заглянуть в ее мир. Теперь он знал, что каким бы ни было ее положение, она завоевывала признание и у нее есть хоть какие-то средства к существованию.

Надо признать, что рисунок был очень хорош, просто превосходен. Филипп поймал себя на том, что улыбается, глядя на ее имя, и испытывает чувство гордости. А улыбался он еще и потому, что она, несомненно, помнит о нем. Правда, Филипп понимал, что даже если она думает о нем, трудно себе представить, что в ее сердце осталось какое-нибудь место для него. Ведь если бы дела обстояли иначе, то Анджела, конечно, не стала бы изображать его злодеем. Хотя надо признать, что основания у нее для этого были.

И все же чудовищно несправедливо, если она ненавидит его, в то время как он ее любит. Так же как и то, что у нее имеется способ выразить свою ненависть к нему, тогда как у него нет возможности выразить свою любовь к ней.

Он устало потер глаза и тут заметил, что мистер и миссис Сэмюелс молчат. Филипп закрыл газету, поднял глаза и обнаружил, что они пристально смотрят на него.

— Это ведь вы, не так ли? — возбужденно спросил Сэмюелс. — Я так и подумал — очень похожи, особенно нос. Теперь мы сможем подать на них в суд за клевету, получить деньги и восстановить, наконец, конюшни.

Филипп ничего не сказал. Даже если бы он захотел судиться, ему это было не по карману — у него не было средств на судебные тяжбы.

— Но если она одна из тех девиц, — продолжал Сэмюелс, — с которыми вы неплохо проводили время, и мстит вам, то в этом случае присяжные наверняка будут на ее стороне. — Это не было развлечением, — решительно заявил Филипп. — Это было… нечто большее.

— А, понимаю, значит, это та самая женщина, о которой вы все время думаете.

— Я не думаю, — запротестовал Филипп, сам не понимая зачем, хотя на самом деле, конечно, думал и переживал. Он держал в руках стакан с бренди и не мог его выпить, потому что горькое сожаление и без того жгло ему душу.

— Вы себя ведете как безнадежно влюбленный юноша. Только слепой может этого не заметить!

— Неужели это та девушка, из-за которой вы так себя изводите? — задумчиво произнесла миссис Сэмюелс. — Какая жалость…

— Мужчины себя не изводят, — начал поучать жену Сэмюелс. — Это чисто женская болезнь. Мы просто серьезно и здраво обдумываем сложные ситуации.

— А, вот как, то-то ты просто весь извелся на прошлой неделе, когда не мог найти удочку, — уколола его жена.

— Ничего подобного. Я серьезно и здраво рассуждал, куда она могла подеваться.

— Да уж, чуть ли не в истерике бился, и все потому, что не сообразил, что я положила ее в сарай, на место, и не искал бы ее на кухне, там, где ты ее оставил.

— Миссис Сэмюелс, а почему вы, говоря о девушке, произнесли слова «какая жалость»? — прервал их Филипп, потому что они могли переругиваться до бесконечности.

— Так ведь за ней ухаживает другой джентльмен. Посмотрите в светских новостях на шестой странице, — объяснила миссис Сэмюелс.

Филипп открыл нужную страницу и, быстро пробежав текст, нашел ее имя.

«На балу у леди Каррингтон известный иллюстратор «Лондон уикли» мисс Анджела Салливан была замечена в разговоре тет-а-тет с Лукасом Фростом. Он недавно вернулся в город после кончины своей жены. Не ищет ли он себе невесту?»

Нет, не может быть. В колонках сплетен достаточно часто печатают всякий бред. И все же… Это было невыносимо.

Из самой глубины его души поднималась буря. «Анджела моя». Фрост погубил ее, а он, Филипп, спасет ее.

Или, возможно, она опять спасет его.

Из-за нее он потерял вкус к выпивке и интерес к карточной игре. В нем живет то горько-сладостное воспоминание о той ночи, когда они придумали свою игру… А самое главное, что его теперь совершенно перестали волновать другие женщины. Анджела оказалась той женщиной, которую он смог по-настоящему полюбить. Но теперь, отняв у него способность, наслаждаться пороками, она благополучно забыла о нем.

«Доброта и любовь». Эти слова из письма отца вертелись у него в голове. «Чувство вины».

Она лишила Филиппа его привычной среды — компании таких же повес и шалопаев. Она погубила его. Она оставила в его душе огромную зияющую пустоту, и он теперь не знал, чем ее заполнить. Она была всем, что ему было нужно, чтобы он мог ощущать себя цельным.

А может быть, он все-таки знает, как заполнить эту пустоту. Филипп встал настолько резко, что стул, на котором он сидел, с грохотом опрокинулся. Сделав шаг, он наткнулся на стол и пролил кофе. Он больше не мог отрицать того, что нуждается в ней.

И если она собирается выйти замуж за Фроста — «Боже, только не дай этому случиться!» — то она должна знать, что у нее есть выбор.

— Я еду в Лондон. Сейчас же.

— Иди, приготовь лошадь, — сказала миссис Сэмюелс своему мужу, ласково похлопав его по руке. — А я соберу корзину с провизией. Похоже, у хозяина не будет времени, чтобы остановиться перекусить в дороге.

Старик улыбнулся и шаркающей походкой вышел из кухни. Филипп, перепрыгивая через ступеньки, стремительно взлетел по лестнице, распахнул дверь в спальню и начал быстро укладывать вещи, в том числе и обручальное кольцо своей матери. Ведь Анджела согласилась выйти за него замуж. Он молил Бога, чтобы она простила его за то, что он уехал и так долго отсутствовал. Он безумно боялся опоздать. В его голове назойливо жужжала мысль: «Поздно, слишком поздно».

Впрочем, терять ему было нечего, а получить он мог все, поэтому он решил рискнуть. Филипп был игроком, не привык упускать свой шанс.

Глава 15

Лондон

Публикация этого рисунка могла привести к грандиозному скандалу. Для какой-то части читателей такая деталь, как сломанный нос порочного лорда Хартсхорна, была совершенно возмутительной. Они считали, что иллюстратор мисс Анджела Салливан нанесла оскорбление его светлости герцогу Бекингему. Вообще все это производило странное впечатление, если учесть тот факт, что она была его родственницей по линии жены. Какой семейный конфликт мог спровоцировать художницу на такой поступок? И почему раньше об этом конфликте ничего не было известно? Эти и другие вопросы давали пищу для разговоров в гостиных всего города.

Но некоторые читатели увидели в изображении сходство не с самим герцогом, а с его братом-близнецом, имеющим дурную славу, то есть Филиппом Кенсингтоном, маркизом Хантли.

Но разве они знакомы? Он покинул город задолго до ее приезда. И, тем не менее, ходили слухи об их тайной любовной связи. Если мисс Салливан изобразила его в роли злодея, то, может быть, у нее для этого есть основания?

В конце концов, что вообще было известно свету о мисс Лнджеле Салливан? Она только недавно стала появляться в обществе, ее связи были немногочисленными. Она была молодой, незамужней и работала в «Лондон уикли». Правда, ходили слухи о некой истории, связывающей ее имя с Лукасом Фростом, который совершенно не скрывал своих ухаживаний за молодой женщиной. Он не отрицал и того факта, что был знаком с ней прежде. Но истинного положения вещей никто не знал, поскольку это были какие-то события десятилетней давности.

Анджела отдавала себе отчет в том, что публикация этого рисунка — дело весьма рискованное. Но нарисовать портрет Филиппа ей было необходимо, чтобы не лишиться разума. Прошло восемь месяцев, одна неделя и четыре дня, все это время, несмотря на все драматические события ее жизни, она ни на минуту не забывала о нем.