— Ты ее любишь, — после минутной паузы мягко произнесла леди Кэтрин с некоторым удивлением. Возможно, для нее это было открытием.

Филипп пожал плечами.

— Тогда почему ты уехал?

— Теперь это уже не имеет значения, — твердо сказал он. Казалось, она ждет, что он будет возражать ей, но он не мог солгать. — Я стал бы ужасным мужем. Не смог бы сделать ее счастливой, и со временем она начала бы жалеть о том, что вышла за меня. Но она заслуживает счастья. И мне очень жаль, что я не тот человек, который может сделать ее по-настоящему счастливой.


Часть вторая

Глава 14

Астон-Хаус, Бедфордшир

Май 1822 года

Филипп вылил содержимое стакана в огонь. Пламя резко и интенсивно вспыхнуло, а потом успокоилось, и огонь стал более мягким. Он поставил пустой стакан на каминную полку рядом с письмом.

Восемь дней назад он обнаружил это письмо в подвале. Оно было привязано к бутылке бренди. «Лорду Филиппу Кенсингтону, маркизу Хантли» — было написано на лицевой стороне листка. Почерк он узнал не сразу. Однако печать герцога Бекингема подсказала ему, что это письмо от его покойного отца.

Место, где находилось письмо, подсказало Филиппу, кем считал его отец: пьяницей и никчемным человеком. И если быть честным, именно таким он и был при жизни своего отца. И еще несколько лет после того, как старик отдал Богу душу.

Обнаружив письмо, Филипп отнес его в библиотеку и положил на видное место, каминную полку. Восемь дней он смотрел на него, пытаясь набраться духу, чтобы прочитать наставление с того света. Отец Филиппа постоянно пытался наставить на путь истинный. И как Филипп ни старался, он не мог вспомнить ни одного доброго слова, сказанного отцом.

Но сегодня вечером… Филиппу нечего было терять.

Мрачное ноющее чувство, преследовавшее его неотступно, словно тень, сейчас достигло своего пика. Если бы эта темная и давящая сила могла говорить, то Филипп услышал бы: «Ты неудачник. Ты не оправдал ожиданий. Ты недостаточно хорош».

Всю свою жизнь он пытался доказать, что так оно и есть. И надо отметить, что преуспел в этом.

Филипп не чувствовал себя так отвратительно очень давно, разве что в первую неделю своего пребывания в монастыре. Тогда ему даже не удалось умереть, хотя кое-кто жаждал видеть его мертвым, но он вообще ничего не мог сделать как надо, даже это. И вот в своем несчастье, своей боли и одиночестве он оказался в монастыре и превратил жизнь Анджелы в сущий ад. Но ей удалось сделать так, чтобы эта проклятая темная сила немного отступила… потом еще немного и тогда…

Что ж, теперь это не имеет никакого значения. Наверное, он уже просто привык жить в темноте. И на самом деле он больше не может смотреть на это письмо. Сейчас он прочтет его, сожжет, а затем… Он не знал, что он сделает. Впрочем, ему это было безразлично.

Филипп уселся в кресло у камина. Письмо было написано на старой, но очень хорошей, дорогой бумаге. Филипп сломал печать, развернул лист, и что-то упало ему на колени.

Кольцо. Великолепное. Настоящая драгоценность. Такое ему всегда хотелось иметь, подумал он с сарказмом. Как будто ему могло пригодиться женское золотое кольцо с бриллиантами и жемчугом. Правда, он мог бы выручить за него кругленькую сумму. Решено. Филипп убрал кольцо в карман и обратился к письму, написанному совершенным почерком.

«Апрель 1816 года

Дорогой Филипп!

Если ты нашел это письмо, то это значит, что ты ознакомился с порядком наследования, о котором я узнал совсем недавно и который я посчитал своим долгом компенсировать. Я оставил тебе поместье в Астоне, потому что хоть ты больше и не являешься моим наследником, но ты остаешься моим сыном, и я не вправе оставлять тебя ни с чем. Я надеюсь, что если у тебя появится что-то свое, то в тебе проснется чувство долга и зародится привязанность и интерес к чему-либо еще, помимо тебя самого и твоих пороков.

Астон-Хаус был куплен для твоей покойной матери, упокой Господь ее душу, на тот случай, если она переживет меня. Когда она скончалась во время родов, у меня появилось намерение передать эту собственность тебе, моему младшему сыну. Должен признаться, что мне кажется исключительно справедливым, что это поместье отойдет тебе, потому что ты всегда был похож на нее.

Ваши увлечения и пристрастия всегда были одинаковыми: вы были компанейскими людьми и не любили одиночество, увлекались карточными играми, предпочитали жить на природе. Да и по характеру вы тоже очень похожи, в вас всегда кипели страсти. Однако, в отличие от тебя, она всегда знала, когда нужно остановиться, чтобы избежать скандала и не причинить кому-либо боли, когда пересилить себя и не сделать излишне рискованную ставку. Возможно, к тому времени, когда ты будешь читать это письмо, ты станешь уже более выдержанным и ответственным. Как это ни странно, но я все-таки верю в тебя.

В Мэдлин, твоей матушке было то, чего был лишен я, но мы прекрасно дополняли друг друга. Если помнишь, я всегда хотел, чтобы ты походил на своего брата, но в глубине души я мечтал о том, чтобы ты был похожим на меня.

Я пишу это письмо в свой предсмертный час. Хотя думаю, что умер в тот день, когда скончалась твоя мать. Я не был справедливым и добрым по отношению к тебе и сейчас весьма жалею об этом.

Ужасно неприятно жить с постоянным чувством вины. Поэтому, Филипп, находясь на смертном одре, я желаю тебе, чтобы ты никогда не узнал этого чувства. И еще одно. Я бы хотел, чтобы ты стал по-настоящему похожим на свою мать и нашел в своей душе доброту и любовь — те качества, которыми она обладала в самой полной мере.

Любящий тебя

Артур Филипп Арчибальд Уильям Кенсингтон,

герцог Бекингем.

P.S. Прилагаю к письму обручальное кольцо твоей матери. Если ты посмеешь его продать, на тебя падет ее гнев».

Разве это было не то, о чем он всегда мечтал: получить от своего отца добрые пожелания? А он-то думал, что только содержимое бутылки может ответить на все его вопросы…

Ирония заключалась в том, что это не показалось ему забавным. Он вновь перечитал письмо, чтобы убедиться в его реальности и в том, что правильно его понял. И, судя по тому, как ему сжало грудь, а в глазах появилось это странное, горячее ощущение, похожее на то, что он испытал тогда, когда Анджела покинула его, письмо было вполне реальным.

Возможно, однажды он сможет порадоваться тому, что нашел это отцовское письмо. Но сегодня он очень жалел о том, что не нашел его много лет назад, потому что теперь, похоже, было уже поздно. Филипп уже познал это чувство вины. И постоянно жил с этим.

У него не было ни одной женщины после расставания с Анджелой, а ведь они даже не занимались с ней любовью по-настоящему.

После расставания с Анджелой он не сделал ни глотка спиртного.

Он ни разу не играл в карты с той ночи в аббатстве, когда они играли с Анджелой.

Похоже, весь его мир сошелся на одной женщине, не так ли?

Филипп посмотрел в окно — скорее, в том направлении, поскольку было слишком темно, чтобы увидеть то, что было за ним. В оконном стекле он увидел свое отражение — потерянный, измученный и страдающий человек.

За окном простиралось обширное поместье, которое сейчас принадлежало ему, но когда-нибудь будет принадлежать другому человеку.

Он приводил в порядок дом лишь затем, чтобы удачно продать его и вернуть брату долг. Филипп заметно продвинулся в этом за прошедшие восемь месяцев. Дом больше не выглядел рухлядью. Снаружи его тщательно очистили, степы во всех комнатах заново покрасили. И в результате произошло чудо — дом стал как новый.

Но у Филиппа по-прежнему не было средств и никакой надежды на то, что ситуация изменится к лучшему.

Поэтому он не может отправиться к Анджеле сейчас.

Филипп вновь пробежал письмо, задержавшись на последней строчке, где говорилось о доброте и любви. Не уже ли его отец искренне мог полагать, что Филипп может найти в своей душе доброту и любовь? Филипп рассмеялся. Похоже, последние годы своей жизни старик страдал слабоумием.

У Филиппа осталось двое слуг — разительный контраст по сравнению с целой армией прислуги, которая раньше сновала по дому. Сэмюелсу было лет пятьдесят, и хотя выглядел он на все семьдесят, физически он был еще достаточно крепок. Он выполнял обязанности дворецкого, лакея и мастера на все руки — одним словом, делал все, кроме приготовления еды. Эту и другие хозяйственные заботы взяла на себя миссис Сэмюелс, у которой очень сильны были материнские инстинкты, и единственным объектом ее нежных чувств стал Филипп.

Правда, иногда Филипп думал что свою главную задачу Сэмюелс видел в том, чтобы выводить его из себя.

— Засиделись допоздна, все думаете об этой женщине? — спросил Сэмюелс следующим утром на кухне, наливая ему кофе. Филипп завтракал здесь, Поскольку топить в столовой не было смысла — только лишние расходы. Он никогда не упоминал при слугах имя Анджелы, но они сами догадывались обо всем. Какая же еще причина, если не разбитое сердце, может заставить мужчину каждый вечер выливать великолепное бренди в огонь?

— Я обдумывал кандидатуры на ваши места, — солгал Филипп.

— Пфф! Вы по-прежнему выливаете это чудесное бренди в огонь. Если вы хотите избавиться от запасов, я могу вам в этом помочь.

— Я тебе помогу! — отозвалась миссис Сэмюелс с даль него конца кухни, где готовила завтрак.

— Эти женщины, — пробормотал Сэмюелс себе под нос, так что только Филипп мог его услышать. — Неужели вам нужна женщина?

— Я все слышу! — снова отозвалась миссис Сэмюелс.