– А эти способности у тебя были раньше? Или проявились только после. стресса?

– Всегда были. Но я не придавала этому значения, родители тоже. Считалось, что главное – это математика и прочие предметы. А рисование. Дети всегда же что-то рисуют. Никто это всерьез не воспринимает. Так и у меня было. Мама следила, чтобы я хорошо делала домашние задания, а потом, если оставалось время, разрешала мне порисовать. Как бонус.

– Неужели твои родители не видели, что у тебя есть художественный талант? Почему не отвели тебя, скажем, в изостудию?

Я прыснула:

– Соболев, ты сам-то понял, какую глупость сморозил? Где я – и где изостудия? Да мои родители и слова такого не знали! Вообще не обращали на это внимания. Один ребенок лепит, другой рисует, третий вышивает, четвертый вечно что-то напевает. И что? Если бы я, допустим, шила своим куклам платья, так меня надо было сразу отдавать в обучение самому Диору?

Он засмеялся и покивал, соглашаясь.

– А вот в детском доме изостудия как раз была, что удивительно. Вел занятия старичок, причем, кажется, на общественных началах. Павел Андреевич его звали. Это был настоящий подвижник, как я теперь понимаю. Он не просто заботился о нас, одиноких детях, он еще прививал нам чувство прекрасного, развивал нас духовно. И на его занятиях мы уносились мыслями в другой мир – мир живописи, скульптуры, графики, прекрасных музейных коллекций. Конечно, видеть всё это мы могли только в виде репродукций, но для нас это было таким счастьем! Причем он не отказывал даже детям, напрочь лишенным художественных способностей. Такие тоже к нему ходили. Рисовать у них не особо получалось, зато они могли слушать его интересные рассказы и любоваться картинами. В художественных альбомах, разумеется. Или в виде настенных плакатов.

Соболев удивленно поднял брови:

– В твоем изложении это выглядит как прекрасная, добрая сказка. Прямо рай, а не детский дом. Я-то думал, что там плохо.

– Правильно думал, – кивнула я. – Там очень плохо.

– Разве? А как же тонко чувствующий психолог Лидия Васильевна, подвижник Павел Андреевич, лекции по искусству?

Я рассердилась:

– Зря ёрничаешь. Я тебе рассказываю то, что сама люблю вспоминать. Могу рассказать и другое. Как все дети люто ненавидели друг друга. Даже девчонки дрались до крови. О мальчишках и говорить нечего. Как воровали друг у друга буквально всё, до чего могли дотянуться. Как устраивали друг другу «тёмную», лупили до синяков. А кто жаловался воспитателям, тому вообще устраивали невозможную жизнь, отравляли каждую секунду существования.

– Тебя тоже лупили? Или это ты всех лупила?

– Ни то, ни другое. Я же попала туда абсолютно немой. Не могла огрызаться на их дразнилки, сама никого не дразнила, воспитателям не жаловалась. В их драках участия не принимала. Просто находила укромный уголок и сидела там тихонько до самого отбоя. Маму вспоминала, жизнь нашу, ваш дом. А когда ложилась спать, накрывалась одеялом с головой. И никак не реагировала на подначки и переругивания других девчонок. Меня перестали трогать очень скоро. Неинтересно третировать того, кто не отвечает и даже никак не реагирует. Это всё равно что дразнить стол или ругаться со стенкой. Меня снабдили ярлыком «чокнутая» и оставили в покое. Можно сказать – повезло.

– Да уж.

Он снова помрачнел. Вспомнил, наверное, почему я оказалась в таком ужасном месте. Вот-вот, вспоминай, не забывай!

– Павел Андреевич разглядел во мне определенный потенциал и стал уделять мне больше внимания, чем я заслуживала. Живопись мне удавалась не особенно, а вот с графикой я как-то сразу подружилась. И стала проводить в изостудии всё свободное время. Там не надо было разговаривать. Всё можно было выразить на холсте или картоне.

Он спохватился:

– Кстати! А как же обычная учеба?..

Я кивнула:

– Поняла. Да, я не говорила. Но это не очень мешало. На все вопросы учителей я отвечала письменно. Вот разве что стихи декламировать не могла, но мне это прощали. И оценки у меня были хорошие. Не потому что меня жалели, а потому что учеба особых трудностей мне не доставляла. О золотой медали речь, конечно, не шла, но троек не было, двоек – и подавно.

– А когда к тебе вернулся голос?

– Нескоро. Где-то через год или около того. Я уже вполне освоилась там. Наверное, успокоилась. Как-то к нам на территорию забрел приблудный котенок с порванным ухом. Я обнаружила его в кустах, где сама пряталась от жизни. И так мне его жалко стало! Взяла на руки, погладила. Он пригрелся, замурчал. Я просидела так долго. Пора было идти на полдник. Я оставила котенка, пошла в столовую. В тот раз нам давали молоко с хлебом. Еда у нас, как ты понимаешь, была не слишком изысканной, но мы не голодали, а это главное. И я тогда, отпив из чашки половину, прихватила в карман два куска хлеба. Чашку спрятала под расстегнутую кофту. Мне удалось без осложнений выскользнуть из столовой. Котенок был на том же месте. То ли меня ждал, то ли просто не знал, куда идти. Я набросала в молоко хлебный мякиш и накормила его. Он был очень голодный. Съел всё, что я принесла. К сожалению, больше ничего у меня не было. Но зато голодная смерть ему уже не грозила. И вдруг я поймала себя на том, что приговариваю: «Кушай, маленький, кушай.». Я сначала даже не поверила. Попробовала сказать еще пару слов – у меня получилось! Уж не знаю, котенок ли на меня так подействовал. или я могла говорить уже давно, просто не пробовала. Но в тот знаменательный день я узнала, что больше не немая. Вечером я принесла ему половинку котлеты, что давали на ужин. А утром его уже не было. Ушел. Как будто и приходил затем только, чтобы вернуть мне способность говорить.

– И как на тебя подействовало это обстоятельство? То, что ты снова обрела возможность говорить.

– Никак. Я решила это не афишировать. Все уже привыкли, что я не говорю. И мне так было легче. Я продолжала отвечать на уроках письменно. С девчонками тоже не разговаривала. Как и раньше, забивалась в угол и запоем читала библиотечные книжки. Понемножку только стала говорить с Павлом Андреевичем. Когда никто не слышал. Он всё понимал и не выдавал меня. Потом, конечно, пришлось открыться Лидии Васильевне, которая меня наблюдала всё это время. От нее узнали воспитатели, от воспитателей – дети. Но странным образом на жизнь мою это никак не повлияло. Я всегда держалась особняком, и тот факт, что я снова могу говорить, никого особо не заинтересовал. Я продолжала существовать как бы в своем собственном аквариуме. И делала всё большие успехи в изостудии. А когда мой возраст стал приближаться к пятнадцати годам, Павел Андреевич стал готовить меня к поступлению в строительный колледж. Там было дизайнерское отделение, вот туда он меня и готовил. Конечно, я поступила. Иначе и быть не могло. Сиротам в этом плане легче, потому что все законы – на их стороне. Даже со слабыми троечками принимают. Но у меня были хорошие оценки по всем предметам, а специальность я сдала вообще на отлично! Переехала в общежитие. Там были нормальные девчонки, домашние. И отношения были нормальные. Не «закон джунглей», как в приюте, а просто кто-то с кем-то дружил, кто-то не дружил. Но не было драк и воровства. Учиться мне было интересно. После колледжа я пошла в строительный институт. Конечно, тоже на дизайнерское отделение. Так постепенно и выбилась в люди. Вот так. Я удовлетворила твое любопытство?

– Вполне, – кивнул он.

– Теперь ты удовлетвори моё. Кто мог меня похитить?

– Это именно то, что и сам я хочу узнать, причем как можно скорее. Но нет, как назло, никаких зацепок. Даже ту машину нашли, пока ты спала, но это ничего не дало. Конечно, она была угнана. И конечно, ее бросили на пустыре и подожгли. Похитители твои лиц не прятали, а это значит, что они «залётные». И в городе их, скорее всего, давно нет.

– Но кто-то же собирался получить выкуп!

– Собирался. Конечно, в момент передачи денег можно было бы кого-то схватить, но это был бы тоже простой исполнитель, скорее всего, который своего нанимателя даже в глаза не видел. Исполнителей ловить бессмысленно. Надо понять, кто их хозяин. А как понять? Не представляю. Поскольку ты уже на свободе, мне больше не позвонят, это ясно. Но вопрос остается открытым. Поэтому я решил приставить к тебе Ромчика. Он будет твоим водителем-телохранителем.

Я удивилась:

– Как это?

– Будет повсюду тебя сопровождать. Береженого бог бережет.

– И долго он будет меня охранять?

– Пока не вычислим злодея.

Я спохватилась:

– Ты же говорил, что у тебя есть три главных врага: Лобов, Назаров. и Кузьменко, кажется? Если я правильно запомнила.

– Правильно, – кивнул он. – Только не они это. Та троица – люди серьезные, солидные. Такими глупостями точно не занимаются.

– Откуда ты знаешь?

– Да как-то мелко для них.

Я хмыкнула:

– Это как сказать. Миллион зеленых денег – не так уж мелко!

– Брось, Катя! Я знаю этих людей. У них другой уровень. Да, они могут «отжать» бизнес, перехватить выгодную сделку. Но украсть человека и обещать прислать его по частям – это попахивает Чикаго тридцатых годов. Так что сработали здесь птички другого полета, пониже. Просто кто-то узнал о нашей нежной дружбе и решил меня раскрутить на приличные деньги. Права ты была, когда говорила, что не надо нам афишировать свои близкие отношения.

– Если бы ты еще меня слушал.

Он горестно покивал, потом вздохнул:

– Я дал команду всем силовым структурам. Они носом землю пашут, но думаю, так никого и не найдут. Ладно, давай спать. Середина ночи уже.

– Знаешь, Игорь, я сегодня столько спала, что теперь сна нет ни в одном глазу. Ты иди к себе, спи.

– Что значит «к себе»? С ума сошла, что ли? Я у тебя ночую!

– Хорошо, у меня, – не стала я спорить. – Тогда иди ложись, а я еще посижу.