Или дело не в Соболеве? Допустим, меня действительно планируют убить. Но с чего вдруг?.. И кто?

Нет, тут что-то не так. Хотели бы убить – давно бы уже убили. Прямо по дороге. И труп мой хладный выбросили бы в ближайшем лесочке, да там бы и прикопали. Хотели бы добиться от меня каких-то сведений – уже бы давно вытаскивали из меня информацию клещами. Хотели бы припугнуть – давно бы припугнули да отпустили. А здесь вообще хрень какая-то получается. И не спрашивали ничего, и не убили, и не отпустили.

Ладно. Остается ждать и смотреть, что будет дальше.

Ах да, кстати! Чуть не забыла в суматохе.

Откинув крышечку серебристого телефончика, я снова набрала Соболева:

– Игорь, чуть не забыла: привези воды, и побольше. Пить так хочу – умираю прямо! Можешь купить в любом киоске, я непритязательная. Но привези обязательно, а то напьюсь из ближайшей лужи. И стану козленочком.

– Незачем на киоски время тратить. У меня всегда в машине есть запас воды. Мне главное – добраться до тебя быстрее, чем эти похитители. Так что жди, скоро буду.

Ну да, конечно. Если только это странное «похищение» – не твоих рук дело.

Но даже если всё это придумал и организовал Соболев, мне об этом никогда не узнать, разумеется. Не станет же он так подставляться, в самом деле. Даже если будет совсем бездарно играть встревоженного рыцаря-освободителя, мне придется как бы поверить и принять его игру. А что поделать?..

За дверью послышался шум подъехавшей машины, топот ног.

Голос Соболева за дверью:

– Катя, ты здесь?

– Да, здесь. Ты быстро приехал.

Даже подозрительно быстро.

– Ты возле двери? Отойди подальше. Ромчик, давай!

И тут же кто-то – видимо, неизвестный Ромчик – ударом ноги вышиб дверь. В помещение тут же влетел Соболев, кинулся ко мне:

– Цела? Всё в порядке? Ничего не сломано?

Он меня ощупывал, заглядывал в лицо, а я морщилась:

– Воду принес?

– В машине. Идти можешь?

– Не уверена. Голова сильно кружится. И ноги дрожат.

– Ясно. Тогда держись за меня крепче, не выскользни.

Он подхватил меня на руки и понес к машине. Ну конечно, эта трогательная сцена обязательна для всех сериалов и дамских романов. Героиня – в ловушке у злодеев, а герой ее спасает, причем обязательно тащит на руках. Ну ладно. И это переживем.

В машине я наконец-то смогла напиться. Полбутылки выхлестала в один присест. Потом отдышалась и выпила остальное. Бутылка, правда, была всего лишь полулитровая, но мне хватило.

– Кать, может, в больницу? – Я затрясла головой, отказываясь. – А вдруг у тебя сломано что-то? Или внутренние повреждения. Томограмму пусть сделают.

– Игорь, я же не идиотка. Если бы что-то было сломано, мне было бы очень больно. Но я нормально двигаюсь, и ничего у меня не болит. И томограмма ни к чему. Меня не били по голове, просто вкололи что-то снотворное. Но уже прошло. Домой хочу.

Соболев кивнул своему качку-водителю, способному, как оказалось, одним ударом ноги выбить дверь. Тот сел за руль, и мы поехали.

Из машины я вышла уже на своих ногах. Еще не хватало, чтобы хозяин города Соболев на потеху всей улице носил на руках эту заезжую девицу, которая вообще неизвестно откуда здесь появилась! Нет уж, не дадим соседям такой радости и повода для сплетен.

Попав домой, я тут же устроилась на диване, укрылась пледом и затихла в позе эмбриона.

– Как ты себя чувствуешь?

Он смотрел на меня участливо, но в его искренность я так до конца и не поверила. Пожала плечами:

– Спать вроде бы хочется. Попробую уснуть.

– Хорошо, спи. И ничего не бойся. Ты уже дома. Я буду рядом.

Он ушел на крыльцо. Было слышно, что разговаривает по телефону. А я и правда задремала.

Проснулась, глянула на часы. Ого! Почти два часа дрыхла. Но сон пошел на пользу. Теперь я чувствовала себя совсем хорошо. Спустила ноги на пол, осторожно встала, держась за спинку дивана. Ноги не подкашивались, голова не кружилась. Значит, буду жить дальше. Долго и счастливо.

Обошла первый этаж. Никого. Выглянула на улицу. Соболев сидел на крыльце, строчил кому-то сообщения. Увидев меня, поднялся навстречу:

– Ну как ты?

– Да нормально. Как будто ничего и не было. Даже самой не верится. Я в душ пойду.

– Уверена, что не рухнешь там? – Я кивнула. – Хорошо, иди, только дверь не запирай. На всякий случай. Я пока здесь побуду. Мне еще надо пару звонков сделать.

Ну конечно, работа – на первом месте.

Я поплелась в душ.

Вечер мы провели тихо-мирно. После ужина, который нам доставил из ресторана водитель Рома, мы засиделись за чаем.

Соболев сказал:

– Как хорошо, что ты позвонила! Я реально чуть инфаркт не словил! Уже не знал, что и думать.

Вот как, значит? Я еще в себя не пришла, ничего понять не успела, а ты уже был в предынфарктном состоянии? Стал, значит, волноваться раньше, чем я дала знать о происшествии. Какой досадный прокол, Соболев! Неужто Вадик угадал?

Невинно хлопнув глазами, я спросила:

– А чего ты волновался? Откуда знал, что со мной случилась беда? Сердцем почуял, что ли?

– Нет. Просто мне позвонили с неопределенного номера и сказали, что тебя украли и вернут только за весьма конкретную сумму.

– Да ну?..

Нежданчик. Этого я предвидеть не могла. Если он не врет, то дело обстоит куда серьезнее, чем я могла подумать.

– И в какую же сумму меня оценили?

– Катя, забей! Ты жива, невредима, уже дома. Всё позади.

– Нет, погоди. Мне страшно любопытно, по какой цене я котируюсь на рынке киднеппинга? Не продешевили хоть похитители? Много попросили?

– Миллион.

– Миллион чего?

– Долларов, разумеется.

– Вот придурки. Кто за меня столько даст?

Он посмотрел на меня с удивлением и спокойно сказал:

– Я бы дал.

Я хмыкнула:

– Брось, Соболев! Ни один человек не стоит таких денег. Тем более я. И вообще: с какой стати меня похищать. Я что, наследная принцесса? Или глава огромной корпорации? Я – никто, ничто и звать никак. Так что не ври. Ничего бы ты не заплатил. Но что спас – спасибо, конечно.

– Катя, я бы заплатил, поверь.

– Хм. От большой любви, что ли?

– Не только. Они сказали: если буду долго тянуть с выкупом, станут присылать тебя по частям. И я реально испугался.

В этот момент я тоже испугалась. И тоже реально. Как-то сразу очень живо представила, что от меня отрезают по кусочку: то палец, то ухо. Бррр.

Видимо, это отразилось на моем лице, потому что Соболев положил свою руку поверх моей:

– Я же сказал: забей. Не было этого. Считай, что тебе просто приснился кошмар. Но ты проснулась, и теперь всё в порядке.

– Тебе легко говорить.

– Нелегко, поверь.

И я поверила.

Видимо, чтобы отвлечь меня от пугающих перспектив, он направил разговор в другое русло:

– Давно хотел тебя спросить: как получилось, что девочка-сиротка из детдома стала именитым дизайнером? Вообще-то детдомовским нечасто удается выбиться в люди.

Я кивнула:

– Да, правда. Обычно из них получаются ткачихи-поварихи да токари-слесари. А еще – дворники, уборщицы.

– Как же тебе удалось?

– Случайно. Когда со мной приключились те страшные события и я осталась одна на свете, меня, как ты знаешь, тут же отправили в детский дом. Я была так растеряна и напугана, что перестала говорить. Совсем. У меня просто не получалось. Что-то сломалось во мне, наверное. Не то чтобы я упрямилась, мне просто не удавалось что-то сказать. Если меня о чем-то спрашивали, я могла только покачать головой – «нет», или покивать – «да». Если требовался развернутый ответ, мне давали бумагу и ручку, и я писала. То есть соображала я нормально, а говорить не могла.

– Ух ты, надо же. Это, наверное, нервное?

– Конечно. Меня консультировали у психиатра, он так и сказал. Когда пройдет шоковое состояние, я заговорю. И всё. На этом консультация закончилась. Меня даже на учет не поставили, насколько я помню. Да кто бы стал возиться с детдомовской сиротой? За мое лечение никто платить не собирался, поэтому меня предоставили самой себе. Но мне повезло. В нашем детдоме, помимо воспитателей и нянечек, в штате числился психолог. Очень добрая женщина, которая реально любила детей. Она стала со мной заниматься, чтобы, по ее выражению, «снять зажим». Что она только не придумывала для меня! То сказки рассказывала и просила меня заканчивать фразы. Самые известные, из «Колобка», «Курочки Рябы», «Краденого солнца». Но я молчала. Потом она решила, что если не получается говорить, то надо попробовать петь. Но я молчала. Тогда она стала давать мне альбом и карандаши. Просила нарисовать что угодно, а потом рассказать, что на рисунке. Я рисовала. Причем исключительно черным карандашом. Она смотрела на эти рисунки и хмурилась. Теперь я знаю, что черный цвет детского рисунка означает глубочайшую депрессию. Но тогда я этого знать не могла. Видела, что психологу не нравятся мои рисунки, и очень расстраивалась: я же так старалась! И уходила в себя еще глубже.

Соболев горестно покачал головой. Ясно: винит себя. Но я не стала заострять на этом внимание, просто продолжила:

– В какой-то момент в моих рисунках появился цвет. Хотя «цвет» – это громко сказано. Сначала я стала рисовать стволы деревьев не черным карандашом, а коричневым. А домики – темно-серым. Психолог – Лидия Васильевна – так обрадовалась! Правда, остальное продолжало оставаться черным: листья, люди, даже солнце. Потом я как-то солнышко нарисовала, как и положено, желтым карандашом. Она обрадовалась еще сильнее! Мне было приятно, что она больше не хмурится. Я поняла, что радуется она цвету. И стала потихоньку пользоваться другими карандашами из коробки. Просто чтобы сделать ей приятное. Когда с засильем черного цвета было покончено, Лидия Васильевна обратила внимание, как хороши мои рисунки. Она решила, что у меня есть способности к рисованию.