Миа Эшер - Сладкий яд

— Дьявол! — Он хватает меня за руки и начинает трясти, моя плоть немеет под его цепкими пальцами. — До тебя еще не дошло? Я сыт твоей чертовой ложью по горло!

— Прости меня, — всхлипываю я, — прости, прости.

— Не смей извиняться! Мне не нужны твои извинения. — Руки, которые стальной хваткой удерживают меня, замирают. Вплотную склонившись к моему лицу, он неистово шепчет, дыша так, словно каждый вздох стоит ему неимоверных усилий: — Мне нужна была ты… ты, Блэр! Как ты не понимаешь? Проклятье, я же люблю тебя!

Признание оглушает меня, и я теряю дар речи. А потом он стискивает меня в объятьях так крепко, что я почти задыхаюсь, но я не противлюсь — я сама хочу перестать дышать.

— Любить тебя — это саморазрушение, Блэр, но я, похоже, неспособен остановиться, — исторгается из его груди новое признание. Я плачу в его объятьях, оплакивая свои ошибки и все то, чего у нас никогда не будет, пока меня разъедает печаль.

Со сквозящими в каждом движении гневом и разочарованием Лоренс опускает голову и начинает осыпать мое лицо отчаянными, обжигающими поцелуями, собирая мои слезы и спрятанную в них боль. Я погружаюсь пальцами ему в волосы, притягиваю его к себе, а его жестокий рот продолжает клеймить меня, мою кожу, и скулы, и веки, и все, до чего только может достать. Когда я начинаю искать его губы, он моментально мне уступает, и сквозь все его тело проносится дрожь.

Я знаю, это наше «прощай».

Зло чертыхнувшись, он отталкивает меня, словно я его обжигаю. Его грудь тяжело вздымается.

— Уходи! Уходи и никогда больше не возвращайся.

У двери я в последний раз оглядываюсь на несгибаемого мужчину, стоящего у окна. И пока я смотрю на него, пока впитываю его искаженные мукой черты, я наконец понимаю то, что мое слепое сердце столько времени отрицало. Истина становится ясной, как весеннее небо, и не замечать ее больше нельзя. Я люблю его. Я люблю его. Другой любовью, чем Ронана, но такой же непреодолимой и всеобъемлющей.

Взявшись за дверную ручку, я останавливаюсь и делаю свое единственное правдивое признание.

— Я люблю тебя, Лоренс. — Мой голос срывается.

Он оглядывается, и когда наши глаза встречаются — в последний раз, — я вижу, что ярость в них уступила место отчаянию.

— Но не настолько, чтобы остаться. — Лоренс отворачивается, начинает опять смотреть прямо перед собой, отметая меня словно уже забытую мысль.

— Прощай, Блэр.

— Просыпайся, соня!

— М-м-м… — Я тянусь к теплому телу, которое должно лежать рядом со мной, но нащупываю только пустую подушку. — Вернись в кровать, Рэйчел.

— Ни за что. Открой глаза, Ронан! — восклицает она, ее голос вибрирует от радостного волнения.

Я хватаю ее за талию и тяну на себя, и пока в ушах звенит ее смех, чувствую, как она садится на мои бедра верхом, а ее длинные ноги обхватывают меня. Открыв глаза, я вижу, что она с широкой улыбкой наблюдает за мной. Я поднимаю руку и, обводя костяшками пальцев ее маленькую идеальную грудь, наслаждаюсь тем, как ее тело трепещет от моей ласки.

— Вот, ради такого зрелища я могу и проснуться, — говорю я, глядя на вершинки ее твердых сосков, проступающих под кремовым шелком.

— Ты ненасытен, — шутливо упрекает меня она. — Но посмотри же! — Она тянется к чему-то, лежащему рядом. Показывает мне — это журнал с моим лицом на обложке. Заголовок провозглашает меня новым именем в фотографии.

Рэйчел взволнованно открывает журнал и, быстро перелистав страницы, находит нужную ей статью. Потом, бросив на меня озорной взгляд, театрально откашливается и начинает читать.

— Ронан Герати: уникальный талант с лицом голливудского сердцееда. Когда я впервые услышала слухи о том, что сам Карл Брансвик, владелец Святого Грааля мира искусств, галереи The Jackson, взял под свое крыло новый талант, мой интерес в тот же миг пробудился.

Сделав паузу, Рэйчел улыбается мне.

— Люди, обладающие способностью впечатлить Карла Брансвика, появляются далеко не каждый день, но когда это происходит, самое главное — не пропустить то, что обычно приходит со скоростью шторма. Хотите узнать, в какой дерзкий и чувственный хаос мистер Герати повергнет нас, своих ничего не подозревающих жертв? Я была приглашена к нему в студию, чтобы одной из первых поприсутствовать при его съемке, и могу с уверенностью сказать, что увидела начало блестящей карьеры. Фотографии получились провоцирующими, чувственными, почти непристойными, и от каждой у меня захватило дух…

Удовлетворенная, она откладывает журнал.

— Ты станешь звездой, Ронан. Я это чувствую. Смотри, по тебе уже сходят с ума.

Я вспоминаю женщину, которая приходила в студию Карла, о присутствии которой я моментально забыл, как только начал снимать позирующую мне модель, пытаясь щелчками камеры запечатлеть ее душу.

— Ты так думаешь? — спрашиваю я, злясь на нотки неуверенности в своем тоне.

— Я уверена. — Наклонившись вперед, Рэйчел соблазнительно трется о мою грудь своими грудями, а потом целует меня.

Я пробираюсь под ее шелковую сорочку и, обнаружив, что она под ней голая, вминаюсь пальцами в мягкую плоть ее задницы, начинаю двигать ее на себе, лениво втираясь своим набухающим членом в ее горячую влажность.

С расстроенным стоном она заканчивает поцелуй и зарывается лицом мне в плечо около шеи.

— Боже, ты сводишь меня с ума. Я не узнаю себя, когда я с тобой. Я так сильно хочу тебя.

Накрутив ее волосы на кулак, я тяну за них и, наслаждаясь видом ее зарумянившихся скул, заставляю посмотреть на себя. Мое сердце остается безмолвным, но я не могу отрицать, что она по своему нравится мне, что мое тело жаждет ее, что я не могу ею насытиться. Рэйчел нужна мне, чтобы унять мою боль и заполнить ту пустоту, которая угрожает поглотить меня целиком.

— Я тоже хочу тебя.

Она закусывает губу. Ее ясные голубые глаза затуманиваются, и я большим пальцем касаюсь ее губы.

— Что?

— Расскажи мне о ней, — шепчет она.

Воспоминания о Блэр на мгновение ослепляют меня, и мне начинает казаться, будто я падаю в бездонный колодец. Но я сопротивляюсь им до тех пор, пока Рэйчел, ее светлые волосы и тело, прижатое к моему, не возвращают меня в реальность — и к ней.

— Что ты хочешь узнать?

— Ты еще ее любишь?

— Прямо сейчас… — я тяну за подол сорочки, оголяя ее задницу, обнаженную промежность, плоский живот и идеальную грудь, — не люблю. — Когда трепещущая подо мной Рэйчел оказывается полностью обнажена, я небрежно бросаю сорочку на пол, подхватываю за ее бедра и направляю ее естество к своему рту. — Позволь, я тебе покажу.

Статья позабыта…

Вместе с женщиной, которую я когда-то любил.

…В дверь кто-то стучит. Я просыпаюсь и постепенно понимаю, что нахожусь в своей детской, потом в замешательстве откидываю одеяло и поднимаюсь с кровати.

— Иду, — отзываюсь, когда стук становится громче. Открыв дверь, я обнаруживаю за ней свою мать. Она стоит в коридоре, одетая в ту же одежду, которая была на ней, когда годы назад мы с ней распрощались. Время словно остановилось. Она нисколько не постарела и осталась такой же прекрасной, как в день, когда я уходила из дома.

— Мама? Что ты здесь делаешь?

Она молча протягивает мне конверт.

Я беру его и смотрю на буквы на белой бумаге.

— Что это?

— Все, что осталось от твоего отца.

— Что ты имеешь в виду? Где он?

Моя мать разворачивается и начинает уходить.

— Мама! — Мне в грудь своими уродливыми когтями вцепляется страх. — О чем ты? Где папа?

Остановившись где-то посреди коридора, она оглядывается. В ее глазах пустота.

— Его больше нет, Блэр. Его больше нет.

Во мне, разрывая меня изнутри, взрывается опустошительная боль. Комната начинает кружиться, люди, мебель, предметы вокруг сливаются в разноцветную карусель.

А потом я оказываюсь в чьих-то объятьях. Я не вижу лица этого человека, пытаюсь взглянуть на него, но мое зрение каждый раз затуманивается и не дает мне определить его личность. Но я узнаю эти ласковые прикосновения, от которых во мне разливается ощущение нежности и любви.

Не говоря ни слова, человек притискивает меня к груди. Его молчание успокаивает лучше каких бы то ни было слов, но важнее всего то, что он рядом — именно его присутствие дарит мне силы дышать.

— Мой папа умер, — шепчу я прерывисто. — А я с ним так и не попрощалась. — Я прижимаю к сердцу ладонь и спрашиваю себя, как можно испытывать такую сильную боль и оставаться живой.

Он прикладывается губами к моему лбу.

— Но ты хотела бы?

— Я не знаю… Я так запуталась.

— Возвращайся домой, Блэр. Поезжай к нему. Поезжай к своей матери, — настаивает человек.

— Не могу. Слишком поздно. — Я пытаюсь снова посмотреть на него, а он начинает растворяться, словно его тело было сотворено из дыма. — Нет! — кричу я в истерике. Тянусь к нему, но хватаю пальцами только воздух. — Не уходи. Останься со мной. Ты мне н-нужен.

— Возвращайся к ним, Блэр… Пришло время простить и исцелиться…

…Меня резко выбрасывает из сна, и я с бешено бьющимся сердцем хватаю ртом воздух. Пока глаза приспосабливаются к темноте, я почти верю, что вокруг окажется моя детская, но знакомая мебель возвращает меня в реальность. Я вскакиваю с кровати. Иду к двери, хоть и боюсь того, что обнаружу за нею.

Там ничего. Только моя пустая гостиная.

С облегчением включив свет, я ухожу на кухню попить, и пока жадно пью воду, перед моими глазами продолжают мелькать образы мамы и папы и человека, лицо которого я так и не разглядела. Голоса становятся все громче и громче. Отставив стакан, я закрываю уши, чтобы их заглушить, но ничего не выходит. Они кричат так отчаянно, что каждая клетка моего тела начинает требовать, чтобы я поехала к ним и помирилась с ними. В один поразительно яркий момент — еще вчера я бы не поверила, что он однажды наступит — потребность поехать к ним становится важнее необходимости сделать следующий вдох. Охваченная внезапным страхом, что сон может быть вещим, я принимаю решение вернуться за ответами туда, откуда все началось.