– Ханна сказала, ты теперь живешь в городе, – заметила я и потрогала маленького серебряного броненосца, лежавшего в ямке у основания шеи.

Харди кивнул:

– У меня однокомнатная квартира. Маленькая, но в кои-то веки у меня появилось хоть какое-то личное пространство.

– Ты здесь не один?

Он кивнул:

– С Ханной и мальчишками. Они смотрят соревнования тяжеловозов.

– А я с мамой и Каррингтон. – Я почувствовала искушение рассказать ему о Луисе Сэдлеке и о том, как меня возмутило то, что мама удостоила его своим вниманием, но подумала, что каждый раз при встрече с Харди я взваливаю на него свои проблемы, и решила на сей раз не делать этого.

Небо потемнело и из бледно-лилового сделалось фиолетовым. Солнце стремительно как мяч летело вниз, и мне уже стало казаться, будто оно вот-вот отскочит от линии горизонта. Навес над танцплощадкой ярко освещали гирлянды больших белых лампочек, а музыканты кантри-банда тем временем во всю наяривали быстрый тустеп.

– Харди! – Рядом с Харди возникла Ханна с младшими братьями Риком и Кевином. Мальчишки были чумазыми, с перепачканными чем-то липким лицами. Улыбаясь во весь рот, они прыгали и галдели наперебой, что хотят пойти на соревнования по ловле бычков.

Эти соревнования всегда предваряли родео. Дети собирались на ринге и бегали за тремя резвыми бычками, к хвостам которых были привязаны желтые ленты. Каждый ребенок, которому удавалось ухватиться за ленту, получал чек на пять долларов.

– Привет, Либерти, – бросила мне Ханна и, не дожидаясь ответа, повернулась к брату: – Харди, им смерть как хочется пойти на ловлю бычков. Она вот-вот начнется. Можно их туда отвести?

Харди, покачав головой, с ленивой улыбкой посмотрел на троицу:

– Можно. Только смотрите там поосторожней, ребята.

Мальчишки с радостными воплями бросились бежать со всех ног, Ханна – за ними. Харди, посмеиваясь, смотрел им вслед.

– Мать шкуру с меня спустит, когда я приведу их в таком виде, провонявших навозом.

– Детям иногда нужно повозиться в грязи.

Улыбка Харди погрустнела.

– Вот и я матери твержу то же. Порой ее приходится уговаривать быть с ними помягче, позволить им лишний раз побегать, побыть мальчишками. Хоть бы...

Он заколебался, не решаясь продолжить. На его лбу прорезались хмурые складки.

– Что? – тихо спросила я. Я никогда раньше не слышала от Харди слов «хоть бы», с моих уст слетавших так часто и естественно.

Мы побрели без цели. Харди, подстраиваясь под меня, делал шаги поуже.

– Хоть бы она замуж вышла, теперь, когда отец благополучно сгинул навсегда, – договорил он. – Она имеет полное право с ним развестись. И если бы она нашла себе приличного мужчину для жизни, ей стало бы легче.

Не зная, что за преступление совершил их отец, что он сгинул навсегда, я никак не могла решить, что ответить, и в результате попыталась изобразить рассудительность и участие.

– Она все еще его любит?

– Нет, она боится его до смерти. Он бывал страшен, когда выпьет, словно мешок со змеями. А пил он почти всегда. Сколько помню, он из тюрьмы не вылезал... через год-два возвращался, бил мать, заделывал ей очередного ребенка и уезжал, прихватив с собой все наши денежки, обирая нас до последнего цента. Однажды, когда мне было одиннадцать, я попытался его остановить... Тогда-то и получил перелом носа. Однако когда он возвратился в следующий раз, я уже вырос и задал ему по первое число. Больше он нас не беспокоил.

Я с содроганием представила себе, как мисс Джуди, такую высокую и худую, бьют.

– Так почему же она не развелась с ним? – спросила я.

Харди мрачно улыбнулся:

– Священник из нашей церкви сказал матери, что если она разведется с мужем, какой бы он ни был изверг, то пойдет против Христа. Негоже, сказал он, ставить собственное благополучие выше преданности Иисусу.

– Окажись он на ее месте, небось по-другому заговорил бы.

– Я ходил к нему, чтобы вправить мозги. Но он уперся на своем, и все тут. Пришлось уйти, а то еще немного, и я свернул бы ему шею.

– Ох, Харди, – сказала я. Мое сердце от сострадания обливалось кровью. Я сразу же вспомнила о Люке и его беззаботной жизни, так не похожей на жизнь Харди. – Ну почему, почему у одних все в жизни замечательно, а у других хуже некуда? Почему некоторым всю жизнь приходится отчаянно бороться?

Харди пожал плечами:

– Никому не бывает легко всегда. Рано или поздно Господь заставляет расплачиваться за грехи.

– Ты должен прийти в «Агнец Божий» на Саут-стрит, – посоветовала я – Там он куда терпимее. Там он на некоторые грехи закрывает глаза, если приносишь на воскресный потлак жареную курицу.

Харди улыбнулся:

– Маленькая богохульница. – Мы остановились перед танцплощадкой под навесом. – Танцы паства «Агнца Божия», полагаю, тоже одобряет?

Я виновато понурилась:

– Думаю, да.

– Господи Иисусе, да ты почти методистка. Идем. – Ом взял меня за руку и повел к танцплощадке, на которой ритмично двигались парочки: два шага в медленном темпе, два шага – быстро. Танец был ловко придуман: сначала вы с партнером старательно держитесь друг от друга на расстоянии, а потом он вдруг обхватывает тебя за талию и начинает кружить, тесно прижимая к себе и тем самым заставляя краснеть. А потом это превращалось в нечто совершенно иное. Особенно если музыка играла медленная.

Следуя за Харди, который шел не торопясь, с ленцой, слегка сжимая мою руку в своей, я чувствовала, как сердце мое стучит с головокружительной силой. Я удивилась, что он захотел потанцевать со мной: ведь раньше он случая не упускал дать мне понять, чтобы ни на что другое, кроме дружбы с ним, я не рассчитывала. Меня так и тянуло спросить у него, почему, но я молчала. Очень уж хотелось потанцевать с ним.

Когда он осторожно привлек меня к себе, голова моя пошла кругом от дурманящего предчувствия.

– Идея неудачная, ты не находишь? – спросила я.

– Да. Положи на меня руку.

Моя ладонь легла на его твердое плечо. Было видно, как неровно вздымается его грудь. Взглянув в его прекрасное строгое лицо, я поняла, что сейчас именно тот редкий момент, когда Харди уступает своим желаниям. В его глазах была настороженность и покорность судьбе, как у воришки, который знает, что его скоро поймают.

Словно издалека до меня доносилась сладостно-горькая песня, некогда исполнявшаяся Ренди Тревисом, полная боли и отчаяния и в то же время простенькая, какой может быть только музыка кантри. Тяжесть рук Харди, ведущих меня, наши соприкасающиеся ноги в джинсах. Казалось, мы не столько танцуем, сколько дрейфуем в море, обрубив концы. Мы вместе с остальными парами плыли по течению, плавно скользя в медленном, благопристойном танце, в тысячу раз более сексуальном, чем все то, чем мы занимались с Люком. Мне не приходилось думать о том, как двигаться и как повернуться.

От Харди пахло дымом и солнцем. Хотелось залезть ему под рубашку и миллиметр за миллиметром исследовать его кожу – почувствовать каждую ее складочку, каждую неровность. Хотелось делать то, что я не могла выразить словами.

Музыканты заиграли еще медленнее, тустеп постепенно затухал, перерастая в другую мелодию, которой завершали танец, и пары, слегка покачиваясь, почти застыли на месте в объятиях друг друга. Теперь Харди прижимался ко мне всем телом, и это меня страшно взволновало. Я склонила голову ему на плечо и ощутила на своей щеке его губы. Они были сухими и гладкими. Ошеломленная, я не произнесла ни звука. Он еще сильнее обнял меня, его рука, спустившись по моей спине, очутилась у меня на бедре и слегка сдавила его. Я чувствовала его возбуждение и жадно прильнула к нему бедрами.

Три-четыре минуты – это так мало. Люди каждый день теряют сотни минут, безрассудно растрачивая их на пустяки. Но иногда за это ничтожно короткое время может случиться такое, что останется в памяти на всю жизнь. Объятия Харди, ощущение полноты жизни в этот момент от того, что Харди рядом, были куда более интимным актом, чем секс. Даже теперь, всякий раз оглядываясь назад, я чувствую, как мои щеки вновь пылают.

Когда музыка переключилась на другой ритм, Харди повел меня с танцпола. Он вел меня, поддерживая под левый локоть, тихо предупреждая, чтобы я не споткнулась, когда мы перешагивали через громоздкие электрокабели, расползшиеся по земле, точно развернувшие свои кольца змеи. Я не понимала, куда мы идем, знала только, что прочь от прилавков с товарами. Мы подошли к можжевеловой изгороди. Обхватив меня за талию Харди с потрясающей легкостью усадил меня на верхнюю жердь, и наши лица оказались на одном уровне, а мои сжатые колени уткнулись ему в живот.

– Держи меня, а то я упаду, – сказала я.

– Не упадешь. – Харди крепко держал меня за бедра. Жар его ладоней проникал через ткань моих легких летних джинсов. Меня охватило почти непреодолимое желание раздвинуть ноги и прижать его к себе, так чтобы он оказался между ними. Но я вместо этого сидела, напряженно сжав колени, прислушиваясь к бешеному стуку своего сердца. Пыльный свет ярмарочных фонарей за спиной у Харди рассыпался веером, не давая мне разглядеть выражение его лица.

Он медленно покачал головой, словно столкнулся с какой-то проблемой, к которой не знает, как подступиться.

– Либерти, мне нужно сказать тебе... Я скоро уезжаю.

– Уезжаешь из Уэлкома? – насилу выговорила я.

– Да.

– Когда? Куда?

– Через пару дней. Мне обломилась работа, на которую я претендовал, и... Какое-то время меня здесь не будет.

– Чем ты будешь заниматься?

– Буду работать сварщиком в нефтедобывающей компании. Сначала на морской буровой установке в заливе. Но они часто перемещают сварочные машины в соответствии с контрактами. – Харди помолчал, наблюдая за моей реакцией. Он знал, что мой отец погиб на буровой установке. Работа на морских буровых установках хорошо оплачивается, но сопряжена с повышенной опасностью. Чтобы работать на нефтяной вышке с горелкой в руке, нужно быть сумасшедшим или самоубийцей. Харди, по-видимому, угадал мои мысли. – Постараюсь обойтись без взрывов.