— Ну же, девушка… Чего вы застыли? Отправляемся, уже сигнал подали! Поднимайтесь скорее! Господи, неуклюжая какая…

Наверное, проводница хотела просто помочь ей, подталкивая под локоток в открытую дверь. А получилось — последние надежды разрушила. Потому что маленькое тельце телефона выскользнуло из Басиной ладони, с жалким звоном упало сначала на перрон, а потом, отрикошетив, улетело вниз, под колеса, на рельсы. Отчаянно вскрикнув, Бася рванула было за ним, но проводница с недюжинной силой, тихо при этом выматерившись, втолкнула-таки ее в вагон вместе с чемоданом, торопливо захлопнула дверь.

— Все, все, девушка! Поезд пошел уже! Что это вы, честное слово, так дергаетесь? Больная, что ли? Еще не хватало, чтобы вы под колеса шастнули… Ишь, Анна Каренина на мою голову! Меня ж за это посадят и, как звать, не спросят!

— Извините, но у меня там телефон… Телефон упал… Мне надо выйти, извините…

— Ага, щас! Выйти ей! Пройдите лучше в свое купе, девушка! Ненормальная, ей-богу… Прям дурдом на прогулке. У вас восьмое купе, идите. Хотя постойте, я вас до купе сама провожу…

Так они и поплелись караваном по узкому коридорчику поезда — Бася впереди на ватных ногах, следом проводница тянула за ручку ее чемодан, тихо награждая нервную пассажирку достойными случаю эпитетами.

— Стоп, девушка. Тебе сюда.

Открыв дверь, она почти впихнула ее в купе, и Бася с ходу уселась на нижнюю полку, слегка ударившись головой о стену. Впрочем, никакого удара она не почувствовала. Она вообще ничего не чувствовала, кроме своего отчаяния. Казалось, вся ее жизнь, в одну секунду сосредоточившись в маленьком мобильнике, осталась там, под тяжелыми колесами поезда, и была раздавлена, рассеяна по рельсам и черным шпалам когда-то бережно хранящимися в его памяти цифрами из номеров телефонов, буквами дорогих имен. Ничего, ничего больше из той жизни у нее не осталось.

— Принимайте попутчицу, дорогие пассажиры! — облегченно вздохнув, будто скинув с плеч тяжкий груз, бодро проговорила проводница. И тут же добавила тихо, даже немного интимно: — Только это… Она вроде не в себе немного. Мужчина, уступили бы вы ей нижнюю полку, а? А то не дай бог чего…

— Да, да, конечно! — с готовностью откликнулся пассажир-мужчина, вежливо улыбаясь и исподтишка разглядывая Басю. — Конечно, нет проблем! Даже и уступать не придется, мы с дочкой вдвоем едем, и ей очень даже нравится на верхней полке спать. Да, Варенька?

— Мне вообще все равно, где спать… Верхняя так верхняя… — раздался с верхней полки немного гундосящий детский голосок, и вслед за ним показалась лохматая девчачья головка со сбившейся набок красной заколкой.

Бася подняла глаза — что-то странное послышалось ей в этом детском голосе. Вернее, не странное, а очень близкое к ее собственному горестному состоянию.

А, так и есть… Лицо-то у девчонки насквозь проплаканное, прямо-таки опухшее от слез. Стало быть, тоже в каком-то своем горе пребывает. Маленькая совсем, лет восемь, не больше, а горе в глазах самое настоящее плещется, далеко не детское.

— Ну, вот и хорошо. Вот и разобрались, — довольно кивнула проводница. — Доброго тебе пути, девушка. Больше под колеса не прыгай.

Развернувшись в узком проходе плотным туловом, она быстро исчезла, деликатно прихлопнув за собой дверь. Бася вздохнула, закрыла глаза, прижалась затылком к стене. В ту же секунду ее подхватило вихрем, понесло куда-то, вниз, в узкую щель между колесами и серым бетоном высокой платформы, туда, где мелькнул серебристым тельцем ее телефон… Ну же, еще немного… Вот же он, вот, только руку протянуть… Сейчас…

— Девушка… Эй, девушка… — вытащил ее из короткого видения низкий мужской голос. — Очнитесь, девушка…

— Что? Что такое?

Открыв глаза, она с досадой уставилась на своего попутчика. Он сидел напротив, смотрел на нее испуганно.

— Простите, но вы сейчас… — промямлил он и улыбнулся виновато, пожав плечами.

— Что — я? Чем-то помешала вам, да?

— Нет, не помешали, конечно. Но вы… Вы то ли плакали, то ли стонали так нехорошо… Я подумал… Извините, в общем. А может, я вам чем-то могу помочь?

— Чем?

— Ну, я не знаю… Давайте для начала я помогу вам снять плащ и повесить его на плечики. А потом чемодан ваш в багажник под полкой пристрою. Вы встанете на секунду, и я пристрою. А потом я чаю принесу. Хотите?

— Как много всего… — усмехнувшись, глянула на него из-под опущенных ресниц Бася. — Что ж, давайте, помогите, если вам не трудно.

Встав с полки, она действительно позволила доброму попутчику и стянуть с себя плащ, и пристроить чемодан под полку, и даже за чаем сбегать. Заодно он у проводницы пакет с бельем для нее прихватил.

— Садитесь туда, к окошку, за стол. Там вам чай пить будет удобнее.

— Спасибо… — послушно села она у окна, обвила граненый стакан в медном подстаканнике холодными пальцами и тут же их отдернула, обжегшись.

— Осторожно! — сунулся к ней мужчина. — Там же кипяток… Я вам зеленый чай заварил, с мятой. Она, говорят, нервы успокаивает. И сахару тоже положил. Две ложечки. Хотя, говорят, зеленый чай полагается без сахара пить. Но я же не знаю, как вы чай пьете, правда? С сахаром или без?

Она слушала, долгим немигающим взглядом уставившись ему в лицо. Очень терпеливо слушала, как может слушать незадачливого рассказчика сосредоточенный на чем-то своем такой же незадачливый собеседник. То есть не слышала вовсе того, что он ей говорил. Потом кивнула очень медленно и тихо произнесла:

— И пусть… Пусть он упал… Пусть…

— Простите… что? Кто упал? Куда упал? — удивленно переспросил мужчина.

— Телефон… Телефон мой упал. Вы знаете, у меня больше нет телефона. У меня вообще, вообще больше ничего нет… Я ни одного номера наизусть не помню…

Вздохнув, она тихо всхлипнула, отвернулась к темному окну, провела по щеке дрожащей ладонью. Пожав плечами, мужчина поднял голову, поймал озадаченный взгляд девочки, состроил ей удивленно-растерянную гримаску. Потом снова внимательно уставился на Басю, проговорил осторожно:

— Ну, стоит ли так из-за телефона убиваться? Все же поправимо в принципе. Или… У вас еще что-то случилось? Я могу вам чем-то помочь?

Вздрогнув, Бася уставилась на него так, будто увидела впервые. Резко замотав головой, снова отвернулась к окну.

— Ну, не хотите говорить — и не надо. Давайте-ка лучше познакомимся. Меня, к примеру, Павлом зовут. А это моя дочка, Варя. А вас как зовут?

— Меня? Меня — Басей… То есть Барбарой… — тихо проговорила она сквозь слезы.

— О, какое у вас имя красивое! А почему вы чай не пьете, Барбара? Он остыл уже. А хотите, я вам горячего принесу?

— Нет. Спасибо. Я ничего не хочу. Простите, но я очень устала… И поздно уже…

— Ну что ж, давайте будем укладываться, — засуетился мужчина, вставая с места и заглядывая на верхнюю полку к дочери. — Варь, ты зубы чистить пойдешь?

— Я уже чистила, пап.

— Ну, спи тогда. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, пап…

Шатающейся в такт поезду походкой Бася с трудом дошла до туалета, а вернувшись, обнаружила, что постель ее уже застлана, — добрый Павел и тут расстарался в помощи. Сев на место, она улыбнулась ему благодарно.

— А может, все-таки чаю? — еще раз предложил он. — С мятой, нервы успокаивает. Хорошо спать будете.

— Нет, не хочу.

— А коньяка хотите? У меня есть…

— Надо говорить — коньяку, — машинально поправила она его.

— Ну, пусть будет коньяку… Так хотите?

— В каком смысле?

— Как — в каком? Чтобы выпить. А что? Вам точно не помешает.

— Да, пожалуй, коньяку… — задумчиво кивнула Бася. — Что ж, давайте коньяку…

— Ага, я сейчас!

Павел с готовностью зашуршал пакетами, изредка воровато поднимая глаза кверху, видимо боясь потревожить дочку. Вскоре на столе появилась пузатая темного коричневого стекла бутылка, бутерброды с сырокопченой колбасой, два пластиковых стаканчика. Бася тихо сидела на своей полке, наблюдала за хозяйственными манипуляциями Павла, молчала.

— Ну, за знакомство… — протянул он ей стаканчик с коньяком.

Приняв его в руки и лихорадочно сглотнув, она тут же опрокинула все содержимое стаканчика в рот, сморщилась, закрыла глаза, вздрогнула, как от озноба.

— Ничего, ничего! — чуть насмешливо подбодрил ее Павел. — Зато сейчас точно отпустит. По опыту знаю. Еще налить?

— Нет! Больше не надо. Я совсем пить не умею. Никогда коньяк не пила. Просто… Просто мне сейчас жить не хочется.

— А я еще выпью. Вы не думайте, Бася, я вас очень даже понимаю. Иногда так жизнь до печенок достанет, что и впрямь жить не хочется. У меня тоже, знаете ли… А, да что там…

Махнув рукой, он залпом опрокинул содержимое стаканчика в рот, сглотнул с шумом, так, что дернулся острый кадык на худой шее, помолчал немного, глядя в темное окно. Потом обернулся к Басе, заговорил с волнением, немного задыхаясь, будто выпитый только что коньяк сильно ожег ему горло.

— Понимаете, мы с дочкой с похорон едем… Из женской колонии. Там ее мать сидела, жена моя, значит. Вот, вызвали на похороны… Эх, не надо было мне с собой Варьку брать! Лучше бы уж соврал чего-нибудь. А так… Она уже два дня молчит. Плачет и молчит, плачет и молчит…

— Ой… — тихо прижала ладонь ко рту Бася, кинув испуганный взгляд на верхнюю полку. Потом добавила шепотом: — Вы простите меня, Павел, я ж не знала… Я… Я очень вам сочувствую…

— Да ладно, — вяло махнул рукой Павел и поморщился досадливо, — я ж не к тому… Я просто хотел вам сказать… Вот вы говорите — жить не хочется. И я, как дурак, за вами эти слова повторяю. А нельзя Бога такими словами гневить! Что бы ни случилось, а жить все равно надо. Какая бы ни была наша жизнь, а жить ее надо, черт возьми. Выбора-то все равно у нас нет. Не ляжешь и не умрешь в одночасье, по собственному приказу.