Я действительно не стала бы рекомендовать Вам появиться в обществе в платье, сшитом из этой ткани. Боюсь, Вы будете выглядеть очень старомодно. Проходя мимо магазина мистера Винквофа, я заметила прелестный бледно-сиреневый газ. Он как нельзя лучше подошел бы Вам. Если в Вашем распоряжении есть сейчас свободные средства, Вам нужно убедить Вашу матушку поменять ткань, и я совершенно убеждена, что Вы много выиграете благодаря этому цвету».


Так было положено начало постоянной переписке. Мэри Белл Омонд писала каждые несколько дней, обращаясь за советом по разным поводам, начиная от сумочки, подходящей к шляпе, и заканчивая вопросом о том, можно ли незамужним девушкам носить драгоценности. Очень скоро к письмам стали прилагаться маленькие знаки внимания, вроде самодельных открыток. Правда, Лотта не могла не отметить, что нарисованы они весьма неумело. Видимо, живопись не была коньком мисс Омонд. Потом стали попадаться вышитые платочки. Примерно через неделю подруга мисс Омонд — мисс Беннет — также стала писать Лотте, спрашивая ее совета по поводу одежды. К ним присоединились мисс Бассетт из Летком-Бассеттс, мисс Гудлейк, дочь мирового судьи, которая, по всей вероятности, сумела преодолеть свою ревность к тому, что Лотта — любовница Эвана. Лотта направила пару своих молоденьких приятельниц за товарами, выставленными в витринах магазина мистера Винквофа. Приблизительно через неделю после этого мистер Винквоф прислал ей лайковые перчатки в благодарность за увеличение продаж. Несколькими днями позже миссис Гилмор, модистка, прислала в подарок несколько образцов лент и невероятно хорошенькую шляпку с приложенной к ним запиской. В записке содержалась просьба рекомендовать товар дамам, если мисс Пализер сочтет, что он должного качества. Через день после этого мистер Меттинли, второй торговец мануфактурными товарами, прислал ей вышитую шаль.

— У вас в городе складывается репутация, мадам, — прокомментировала происходящее Марджери однажды утром, поскольку каждый день приносила Лотте письма от дам и даже джентльменов, нуждавшихся в модных советах.

— А мне казалось, что она у меня уже есть, — со вздохом сказала Лотта.

— Нет, мадам, — покачала головой Марджери. — Я имела в виду репутацию человека, который умеет давать очень ценные советы.

Прошло еще несколько недель, и содержание вопросов стало постепенно меняться. Они больше не ограничивались рамками моды и аксессуаров. Дамы перешли к более деликатным темам.

— «Дорогая мисс Пализер, — прочитала Лотта вслух письмо, которое попалось ей в понедельник в стопке утренней корреспонденции. — Я знаю, что вы искушены в сердечных делах, и потому умоляю помочь мне». — Искушена в сердечных делах, — повторила Лотта, обращаясь к Марджери. — Ну что же, можно сказать и так. — И дальше: — «Я уже около десяти лет замужем за очень обеспеченным человеком. Он добр и великодушен, к тому же хороший муж».

Бедняжка, — прокомментировала Лотта. — Как все это скучно.

«Тем не менее, — по мере того, как дело подходило ближе к теме, почерк становился все более нервным, — у него отсутствует всякое представления о том, в чем состоят мои женские потребности».

Два последних слова были аккуратно подчеркнуты. В конце письма была просьба:

— «Не могли бы вы мне посоветовать, как можно привлечь его внимание и подтолкнуть его к пониманию того, что я от него жду?» — Я просто восхищаюсь тем, что она еще пытается что-то изменить, — со вздохом удивилась Лотта. — Но всех этих мужей дьявольски трудно переделать.

— Мне почему-то кажется, что письмо могла написать миссис Дастер, жена чиновника по надзору за пленными, — сказала Марджери. Она как раз вошла в комнату с чаем и ореховым пирожным. — Все знают, что он просто напыщенный индюк, который страдает несварением с тех пор, как в городе поселили французов. Как говорится, живет на нервах.

— А мне он показался очень милым человеком, когда Эван познакомил нас, — сказала Лотта. — Он был очень смущен фактом моего существования.

— Да уж, мистеру Дастеру не слишком нравится, если у кого-то появляется любовница, — хихикнув, подтвердила Марджери.

— Ему понравится то, как поведет себя жена, воспользовавшись моими советами, — пообещала Лотта. — А еще мы приложим к письму несколько успокоительных пастилок для его расстроенного желудка.

Последним в почте этого дня было послание от молодой и впечатлительной дамы, по всей видимости влюбленной в одного из узников Уайтмурской тюрьмы.

— О, эти французы, — вздохнула Лотта. — Из-за них столько хлопот.

— Вам виднее, мадам, — заметила Марджери.

— Я и не знала, что кому-либо дозволяется посещать Уайтмур, — удивилась Лотта. Она сидела, в задумчивости постукивая пером по бумаге. — Это совершенно удивительно, что местным жителям дано право общаться с заключенными.

— Каждый третий вторник месяца возле тюрьмы работает рынок, мадам, — пояснила Марджери. — Заключенным разрешается продавать те предметы, которые они делают сами, — фигурки из дерева и кости, кораблики в бутылках, домино и все такое. А мы, жители Вонтеджа, приходим покупать их. Ну, конечно, не только за этим, скорее, поглазеть на заключенных, — уточнила она.

— Что-то вроде шоу уродцев, — предположила Лотта.

— Не совсем так, мадам, — возразила Марджери, широко раскрыв глаза. — Многие из них — настоящие красавцы, мадам, а вовсе не уроды.

Лотта снова наполнила чашку и стала смотреть в сад. Она хотела бы знать, что известно Эвану об уайтмурском рынке. Разумеется, он должен был слышать об этом. Одно ясно — офицерам на поселении никогда не позволялось посещать тюрьму и видеться со своими товарищами. Ей становилась более понятна сущность наказания, которому был подвергнут Эван во время пребывания в Вонтедже. Он находится всего в трех милях от своего сына и может даже видеть тюрьму, но без права посещения. Каждый день превращается для него в настоящую пытку от осознания того, что Арланд так близко, но недосягаем. Сердце Лотты дрогнуло от жалости. Возможно, Эван никогда не говорил об Арланде, потому что испытывал слишком сильную боль. Она могла понять того, кто умеет запереть, спрятать свою боль глубоко внутри. Такие люди не любят подпускать близко, не доверяя никому боль своей души. Она по-новому взглянула на башни Уайтмура, которые блестели в лучах солнца на горизонте, и по спине невольно пробежал холодок.

Забрав корреспонденцию, Марджери отправилась на почту, а Лотта вернулась к чтению последнего письма из сегодняшней стопки — от Тео, который писал ей под вымышленным именем Клариссы Бингхем, и было в этом что-то печальное.


«Моя дорогая Лотта!

Я надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо и освоилась в новой обстановке. Есть ли у тебя новости по интересующему меня делу? Я с большим нетерпением ожидала твоих писем, но ты избегаешь говорить о нашем общем друге. Жду более интересных сообщений. Пиши при первой же возможности.

Твоя преданная подруга Кларисса Бингхем».


Слова «общий друг» и «при первой же возможности» были жирно подчеркнуты.

Лотта вздохнула. Втайне ей так хотелось верить, что Тео забудет о ее задании. Ей нечего ему сообщить, и вовсе не потому, что она не слишком старательно шпионила за Эваном, просто не было никаких писем, оставленных без присмотра, никаких таинственных незнакомцев, общающихся с помощью тайных знаков. И что же ей делать? Тео просто просил наблюдать за всем происходящим, что она и делала. Но не видела ровным счетом ничего. Похоже, Эван подозревает о ее задании и старается разрушить коварные планы.

Лотта запаниковала, чувство вины сжало ей горло. Напоминание Тео могло означать только одно — у нее слишком мало времени. Если ей не удастся предоставить ему какую-нибудь информацию в ближайшее время, Тео прервет связь, и ее надежды на будущее угаснут. Как только Эван оставит ее, не останется никого, кроме Тео, способного поддержать ее. Его обещание помочь в обмен на информацию должно стать путеводной нитью на ближайшее время. Кроме того, она сама должна оставить Эвана, сохранив свою гордость и самоуважение. Не стоит ждать, пока он смилостивится отпустить ее.

Схватив последний оставшийся на столе лист бумаги, Лотта принялась быстро писать:


«Моя дорогая Кларисса!

Как приятно получить весточку от тебя! Надеюсь, у тебя все хорошо, и ты не слишком скучаешь над моими письмами. Боюсь, мне нечем тебя развлечь. Наш друг ведет очень примерную жизнь и не совершает ничего, что могло бы возбудить твое любопытство. По временам мне кажется, что ты ошибаешься в своем мнении о нем. Но если произойдет что-нибудь стоящее внимания, я непременно сразу же сообщу. Надеюсь вскоре порадовать тебя новостями. Остаюсь вечно преданной тебе подругой…»


Скрепив письмо печатью, она надписала адрес, который ей оставил Тео, и лично отнесла письмо на почту. Лотта чувствовала себя самой низкой предательницей.


За каждого нарушившего договор пленника полагалась награда в десять шиллингов тому, кто помогал схватить его. Учитывая это, Эван проявлял особенную осторожность во время ночных вылазок. Британцы с обычной пунктуальностью для слежки за ним всегда нанимали одного и того же господина по имени Понсонби, который снимал на лето поместье Стерлингс. Эвану всегда казалось, что на Понсонби просто крупными буквами написано «шпион», когда он, как прыщ на заднице, торчал на рынке, стараясь не выпускать из виду французских офицеров. Эван даже сочувствовал ему. Понсонби так легко обвести вокруг пальца. Ему никак не удавалось собрать хоть сколько-нибудь полезную информацию для своих хозяев. Неудивительно, что им пришлось прибегнуть к помощи Лотты, сделав ставку на ее близость к Эвану. Весьма вероятно, у британцев есть другие шпионы и информаторы. Предательство — столь обычное дело. Доверия не стоит никто.

В эту ночь Эван осторожно выбрался из гостиницы, едва часы на церкви пробили полночь, направляясь к дому Лотты. Для тех, кто находился на поселении, был установлен комендантский час. С восьмичасовым ударом все пленные обязаны возвращаться по домам. Эван знал, что правительственный чиновник Дастер, который отвечал конкретно за него, сейчас спокойно спит в своей постели, свято уверенный в том, что Эван занят своей любовницей. Предыдущие несколько недель Эван с неизменным постоянством оставался у Лотты после комендантского часа. Сам Дастер слишком замкнут и стеснителен, ему очень не хотелось слишком вдаваться в подробности этого дела.