— Работа? — переспросила она. — Как это?

— Буду писать письма… — уклончиво ответил Эван. Лотте показалось, что он намеренно не стал объяснять деталей. — Также следует подготовиться к разговору с мистером Дастером, который отвечает за соблюдение правил нашего пребывания здесь, — закончил он, быстро и легко поцеловав напоследок, перед тем как покинуть карету. — Прошу извинить меня… До завтра.

— До завтра, — сказала Лотта.

Короткое путешествие в Монастырский приют показалось ей невероятно одиноким. Сидя в темноте кареты, она не вспоминала слова Эвана о чувствах к ней, пытаясь понять, что за работа может ожидать его сегодняшней ночью. Ей было бы легче думать об этом, чем допустить воспоминание о больно ранящих словах насмешки и презрения.

Значит, дела и письма… Как раз то, что требуется для Тео.

И то, что Эван никогда не станет обсуждать с ней.

Сомневаться не приходится, Эван слишком закрытый человек, ему никогда не придет в голову делиться чем-либо с ней, в особенности секретами, от которых может зависеть его жизнь. Нужно быть очень наивной или совершенно его не знать, чтобы на что-то надеяться. Лотта знала, что Эван не доверяет никому, и меньше всего ей.

Она снова припомнила события сегодняшнего вечера, особенно так поразивший холодный и оценивающий взгляд его синих глаз, который не раз останавливался на ее лице. Она даже поежилась от неприятного чувства и была почти уверена в том, что он подозревает ее. И это при том, что ничего плохого она еще не совершила. Когда дойдет до дела, следует соблюдать крайнюю осторожность. Теперь в ней созрела решимость предать его в пользу Тео. Сегодняшний вечер полностью развеял последние сомнения. Эван с пренебрежительной легкостью сказал ей о том, что будет, когда его желание иссякнет. Не стоит дожидаться столь печального финала. Она проявит волю. Она оставит его первой.


Стоя на ступенях «Медведя», Эван смотрел вслед скрывшейся из вида карете. Лотта оправдывала звание невероятно дорогой любовницы, но она стоила каждого вложенного в нее пенни, не давая ему ни на минуту заскучать. Губы Эвана скривились в невольной усмешке. Расположение батарей? Кавалерийские маневры? Эван бы удивился, если бы притворный интерес Лотты Пализер к подобным предметам не оказался приказом. Ее простые вопросы о намерении нарушить режим со всей очевидностью указывали на это.

Факты со всей очевидностью говорили о том, что Лотта подкуплена британцами, еще один шпион, подосланный, чтобы доносить властям. Для них не составило труда завербовать ее за те несколько дней, которые она пробыла одна в Лондоне. Кто еще мог подобраться к нему ближе, чем любовница. Ухмылка искривила его губы при этой мысли. Что ж, время покажет! Он лишний раз развлечется, наблюдая за тем, как не умеющая скрывать свои чувства и мысли плохая актриса Лотта Пализер попытается сыграть роль английской шпионки.

Веселье довольно быстро оставило его. Несмотря на смешные старания Лотты обмануть, Эван чувствовал странные уколы сожаления. Как бы ему хотелось доверять Лотте, что шло вразрез со здравым смыслом, вопреки его жизненному опыту. Раз за разом жизнь преподносила свой урок — не доверять никогда никому! Предательство Лотты — всего лишь последнее звено в длинной цепи. Почему-то от этого становится так больно! Все свидетельствует о том, что она ни на йоту не ценит его, в ней нет ни капли преданности. Это удивительно трудно принять. Она двулична — вот что вызывает злость! Стоило показать ей, что во всех смыслах она в его руках. Потому он с грубостью собственника обошелся с ней этим вечером.

Подобные мысли лишь подогревали желание Эвана ехать к Лотте в Монастырский приют и загладить впечатление от того высокомерия, с которым он обошелся с ней, приласкать ее. Ему требовалось немедленно обнять ее и любить с нежностью и страстью, вызывая ответный отклик, не требуя ничего.

Эван раздраженно повел плечом. Стоит ли думать о том, чему не бывать! Лотта идет на поводу у корысти. Продалась тому, кто больше предложил. В ней нет места чувству. Если она решила работать на власти, значит, ей предложили намного больше того, что он мог себе позволить. Ну а теперь стоит прекратить думать о ее вероломстве и своей страсти. Пора сосредоточиться на работе.

Засунув руки в карманы, Эван размашисто зашагал по узкому зловонному проулку в сторону постоялого двора. Здесь пахло гниющими овощами и рылись в помойках коты, пустые пивные бочонки и пробки от них валялись в ожидании сборщиков из местной пивоварни. Эван поднял одну пробку и машинальным движением отправил ее в карман. Затем повернул назад. Войдя в пивной зал постояло двора «Медведь» через боковую дверь по черной лестнице, он поднялся в свою комнату. Быстро разрезав деревянную пробку пополам, достал записку, спрятанную внутри.


«Август, 3. В полночь. В роще на холме».


Наблюдая за тем, как ярко горит дерево, а бумага в огне чернеет и превращается в пепел, Эван размышлял над тем, какую осторожность придется проявлять, если окажется, что Лотта и впрямь подослана британцами. Никакого доверия в обмен на то блаженство, которое она дарит ему в минуты близости. Он слишком искушен в этой игре, чтобы попасться в столь очевидную ловушку.

Циничная улыбка появилась на его губах. Если Лотта шпионка, она в данном случае замахнулась на то, что ей не по зубам. Обольстительная, двуличная Лотта Пализер! Она еще пожалеет о том дне, когда решилась предать его.

Глава 11

Дни пролетали, но никто не заходил к ней. Не было никаких приглашений. Но Лотта ничего такого и не ожидала. Она знала, что является изгоем для растревоженного общества Вонтеджа. Конечно, в кругу офицеров, товарищей Эвона, она была очень тепло принята, но не могла представить себя проводящей время в пабах или за игрой в бильярд с господами офицерами в «Медведе». Любительские спектакли ужасали ее, вставать ранним утром, чтобы принимать участие в верховых прогулках офицеров, ей не по силам.

Эван бывал у нее почти каждый день. Иногда оставался на ночь. Они стали очень близки друг другу физически. Тем не менее во всем остальном Эван держался особняком. Он ничего не рассказывал о себе, своих мыслях, чувствах. Ему никогда не приходило в голову вспоминать о детских годах, о сыне, о том, что составляло основу его жизни. Лотта знала, на что может претендовать в своем положении, но ей так хотелось от него большего. Жажда душевной близости отзывалась болью, которая разрасталась, не находя утоления.

Не то чтобы смертельная скука Вонтеджа оказалась неожиданной для нее. Лотта обедала вместе с Эваном, изредка в обществе его товарищей офицеров в «Медведе», но это вряд ли могло заменить возможность блеснуть в обществе. Когда Эван получил приглашение от лорда Кревена отобедать с ним в Эшдон-Парке и посоветовать пару егерей для его конюшен, Лотту не включили в число приглашенных. Вполне естественно — ведь она не жена, а всего лишь любовница. Графиня Кревен никогда не поощряла подобных знакомств. Лотта все понимала, но пренебрежение разъедало ее душу. Ей не осталось места там, где прежде она уверенно занимала высокое положение.

Она была готова к тому, что жизнь лондонской куртизанки будет очень не похожа на эту. Правда, у нее для услуг была Марджери, которая приносила ей по утрам чашку горячего шоколада в постель, готовила для нее ванну, но втайне Лотте было жаль заставлять бедняжку таскать тяжелые ведра из колодца, греть воду и поднимать ее по лестнице наверх. Здесь не было даже газет, чтобы почитать за завтраком, кроме разве что «Известий Вонтеджа». Но эта газета изобиловала объявлениями о продаже скота, статьями о строительстве местного канала и другой ерунде. Не было репортажей о премьерах модных пьес, известий о балах, выставках, а также сплетен, в которых замешаны ее друзья, — все, что так нравилось ей в лондонских газетах.

Безусловно, еще оставались магазины, плохие по лондонским и даже оксфордским меркам. Три магазина тканей жестоко конкурировали между собой. Однако Лотта нашла их безнадежно отставшими от моды, несмотря на то что торговому центру Джона Винквофа покровительствовали самые богатые семьи города. Мистер Винквоф не слишком восторженно встретил ее появление в своих владениях. С одной стороны, она могла оставить в его магазине кучу денег. С другой стороны, ее присутствие могло отпугнуть других покупателей. Лотта понимала, что он находится перед очень деликатной дилеммой. Стоило только ей ступить на порог, как он начинал увиваться вокруг нее, как большая ночная бабочка у пламени свечи, стараясь угодить и одновременно спрятать от глаз постоянных клиентов.

Несчастье произошло во время ее четвертого посещения. Пока Лотта замешкалась перед несколькими большими рулонами шелка, миссис Омонд, жена самого богатого в городе адвоката, прибыла вместе с дочерью за тканями для летних платьев. Лотта поймала молящий взгляд мистера Винквофа. Ей даже показалось, что он готов закатать ее в ковер, спрятать, пока мать и дочь не покинут магазин.

— Как вы считаете, матушка? — Мисс Омонд, молодая особа с красивым и оживленным лицом, каштановыми локонами, приложила к себе два куска шелковой ткани. — Голубой с белыми крапинками или розовый?

— Голубой, — решительно заявила миссис Омонд. — Он тебе больше к лицу.

— Извините, что вмешиваюсь, — подала голос Лотта. — Я бы посоветовала вам остановиться на розовом, мисс Омонд. Боюсь, голубой вас бледнит. В таком платье у вас будет болезненный вид, а вот розовый — как раз то, что надо.

Обе дамы обернулись, чтобы взглянуть на нее. Они выглядели настолько озадаченными, будто сами тюки с шелком заговорили с ними. Миссис Омонд, высокая дама со сжатыми в тонкую линию губами, громко и возмущенно выдохнула и закатила глаза, готовая упасть в обморок оскорбленной невинности, пострадавшей от неуместного замечания какой-то модной кокотки. Лотта уже искала в сумочке нюхательную соль, очень помогающую в подобных случаях. Мистер Винквоф, который показывал лайковые перчатки другой даме, застыл изваянием.