– И брали с собой вас, – сказал Далтон.

– Вы попали в точку.

Он пожал плечами:

– То же самое делают нищие. Держат при себе трогательного малыша в лохмотьях, который смотрит на прохожих большими грустными глазами. Таким макаром удается собрать больше денег.

У Евы вырвался невеселый смех.

– В этом отношении мы были такими же, как бедные души, которым мы пытались помочь. И у нас это тоже срабатывало. Хотя моя мать всегда считала, что мы могли бы собирать больше, если бы я больше улыбалась богатым дамам. Но у меня никогда не было настроения улыбаться, – прошептала Ева. – Я видела, как они живут, как себя ведут. Вы узнали многое о Рокли, наблюдая за ним, точно так же я наблюдала за теми богатыми женщинами. Они казались такими… скучающими, такими подавленными апатией, что искали, чем бы себя занять.

Сейчас Ева с Далтоном вместе наблюдали за ними – за дамами из высшего общества. Они стояли группками по краям зала или кружились в танце. У одних был скучающий вид. Другие смотрели хищными и осуждающими взглядами.

– Никогда не имел дела с такими женщинами, – пробасил Джек. – И не могу сказать, что об этом жалею.

– Некоторые были порядочными, искренне сочувствовали. Другие – меньше. Как у всех. Но когда тебе приходится постоянно ходить с протянутой рукой и просить помощи, это учит тебя гордости.

– Угу, – буркнул Далтон. – Она по вкусу как хинин.

– Или щелок. – Ева кивнула в сторону бального зала. – Теперь Рокли танцует. Если он не ищет себе жену, то не будет танцевать с одной и той же женщиной дважды.

Рокли, держа в объятиях девушку, легко вел ее по залу в вальсе, а она улыбалась ему с сияющим видом, явно чувствуя, что все остальные девушки ей завидуют. Ева почти ожидала, что моральная нечистота Рокли оставит на белоснежном платье дамы пятна.

– Рокли не хотел, чтобы его окольцевали, – сказал Далтон. – И сомневаюсь, что в этом он изменился.

– Портить девушек гораздо проще, когда у тебя нет жены, – с горечью в голосе произнесла мисс Уоррик.

Они снова замолчали, наблюдая за странными ритуалами чуждой культуры. Но Далтон, по-видимому, хотел знать о Еве больше подробностей.

– Ваши родители… они и сейчас в Лондоне?

– В Африке. Если говорить точнее, в Нигерии, занимаются благими делами.

С месяц назад Ева получила от них письмо, в котором они описывали школу, которую построили при большом содействии местного населения. Сжимая свои локти, она тихо сказала:

– Я не пошла по их стопам. Думаю… я их разочаровала.

Еву ошеломило, что она произнесла вслух то, о чем боялась признаться самой себе. И уж тем более она и представить не могла, что из всех людей, которым она могла бы в этом открыться, ее исповедником будет Джек Далтон. Ева ожидала от него презрения, каких-нибудь резких слов или насмешки и убеждала себя в том, что ей все равно. Не стоило Далтону рассказывать о себе слишком много, да и не только ему, а кому бы то ни было.

– Если «Немезида» действительно борется с несправедливостью, – грубовато заявил Далтон, – и если вы – часть «Немезиды», то вы как раз и творите добро.

– Но я не несу веру невежественным или одежду тем, кто знал только наготу.

Далтон хмыкнул.

– Это чушь. Вы работаете там, где нужны, для тех, кто в этом нуждается. А не пытаетесь насильно навязать свою веру тем, кто, может, об этом и не просил вовсе.

Ева была удивлена.

– Никогда не думала об этом с такой точки зрения.

– А стоило бы подумать.

Ева не верила своим ушам. «Он защищает мою работу! Защищает меня! Когда у него нет никаких причин это делать». Мисс Уоррик умела распознавать, когда человек лжет, или что-то недоговаривает, или пытается польстить, но каждое слово Далтона было искренним. Не сознавая, что делает, она прижала руку к груди, как будто пыталась удержать на месте панцирь, которым защищала свое сердце и который теперь разваливался на кусочки. Ева не хотела, чтобы Далтон ей нравился, не хотела чувствовать благодарность за его понимание. Она вообще не хотела испытывать к нему никаких чувств. Однако ничего не могла с собой поделать. Далтон нашел ее уязвимое место, причем даже не зная об этом. Он продолжал смотреть в окна бального зала. Несколько обвешанных драгоценностями матрон собрались в кружок и обмахивались веерами. Далтон скривил губы.

– Время от времени эти доброхоты появлялись в Бетнал-Грин, звоня в колокола и хлопая в ладоши. Им это очень нравилось. Они обращались с нами… – он фыркнул, – как будто мы были детьми, да вдобавок еще и идиотами.

Ева прекрасно знала, что Далтон имел в виду. Некоторые миссионеры думают, что их подопечные – немногим лучше скота, и считают своим долгом привести их в более возвышенное состояние. Не поднять на столь же высокий уровень, на котором находятся они сами, но вытащить из грязи невежества. Хорошо, по крайней мере, что ее родители не настолько зашорены в своей идеологии.

– А когда обнаруживали, что мы, бедняки, не так просты, как они думали, – продолжал Далтон, – и у них не получалось вылепить из нас то, что бы им хотелось, они сердились. Более того, многим из нас вообще было плевать на такую «благотворительность». – На его скулах заходили желваки. – И тогда эти тетушки находили другой объект благотворительности или просто бросали это дело, как если бы бедняки им наскучили.

– Когда мы с родителями возвращались к некоторым дамам, чтобы попросить новых пожертвований, – сказала Ева, – они смотрели на нас с растерянным видом. Удивлялись, с какой стати мы вернулись. Как будто несколько фунтов или дюжина одеял волшебным образом избавят людей от нищеты.

– Или как будто мы должны быть благодарны, что нам нашли работу, которая почти не оплачивается. «Честную работу», как они говорили. Что угодно, лишь бы удержать нас внизу. – Джек потянул за шелковую портьеру. – Этот кусок ткани, если продать его в магазине подержанных вещей, мог бы обеспечить человека едой на несколько месяцев. Мы не могли даже мечтать иметь что-то подобное для себя. Не могли стремиться к чему-то большему, чем крыша над головой и маленькая миска бараньего супа на ужин.

– А вы?

Он нахмурился.

– Что я?

– Должно быть, вы стремились к большему, чем крыша над головой и кусок баранины.

Ева понемногу начала узнавать Далтона и догадывалась, что человек с таким решительным характером не удовольствуется жалкими крохами. Он потребует весь банкет.

– У меня всегда были на жизнь более широкие планы, – признался Джек. – Я хотел вырваться из Бетнал-Грин, а грязная работа на фабрике не давала такой возможности. Вот я и стал взломщиком, а потом боксером. Причем я участвовал не в официальных матчах, а только в подпольных, которые проводят в заброшенных зданиях. Заработал себе имя Алмаз, потому что был твердым как бриллиант. После этого стал работать телохранителем Рокли. – На его лице появилась гримаса отвращения, и Еве показалось, что оно относится не столько к Рокли, сколько к нему самому. – Мне предложили такие деньги, каких у меня отродясь не водилось, и всего лишь за охрану какого-то аристократа. Я согласился на эту работу, да еще и с радостью. Мне было все равно, чем занимался этот ублюдок, коль скоро я обеспечивал его безопасность и получал свое жалованье.

Упомянутый ублюдок в это время закончил танцевать вальс и остановился поговорить с двумя мужчинами. Ева узнала в них влиятельных парламентских деятелей. Один из них в ответ на слова Рокли рассмеялся и сделал жест в сторону карточной комнаты.

– Может, эти господа участвуют в его проекте с патронами, – предположил Далтон, кивая на собеседников Рокли.

Ева возразила:

– Они его не боятся. Это видно по тому, как они на него смотрят и как непринужденно смеются. Значит, у него нет над ними никакой власти.

Далтон что-то тихо пробурчал – нечто среднее между насмешкой и вынужденным восхищением.

– Вы не думали о том, чтобы стать карточным шулером? С вашим-то умением читать мысли.

– Они засиживаются за карточными столами допоздна, это мешало бы моей работе в «Немезиде». И мне не очень нравится запах сигар.

Рокли и два других джентльмена поспешно вышли из бального зала – казалось, им не терпится погрузиться в мужской мир важных дел.

– Черт! – пробормотала Ева. – Вряд ли в доме сэра Гарольда есть место, откуда мы сможем наблюдать за карточной комнатой.

– Когда Рокли соберется уходить, ему придется снова пройти через бальный зал, – заметил Далтон.

Пусть они не узнают, с кем Рокли говорил в карточной комнате, но, по крайней мере, он не сможет ускользнуть незаметно.

Ева подалась вперед и оперлась локтями о подоконник.

– Вы когда-нибудь думали о какой-то другой работе кроме как сдавать в аренду свою силу?

На лице Далтона на миг появилось задумчивое, почти мечтательное выражение, но оно тут же исчезло.

– Нет. Меня всегда знали как боксера – или на ринге, или на службе у этого вельможи. Вот это, – он поднял кулаки, – всегда ценилось намного выше, чем это. – И Джек постучал себя пальцем по голове.

– Вы слишком высоко ставите не те достоинства, какие следует, – сказала Ева.

Далтон посмотрел на нее с озадаченным видом, как будто она предложила ему платить за кислород.

– Я – это только мои мускулы, и так будет всегда.

Еву вдруг охватил не поддающийся контролю гнев.

– Перестаньте говорить о себе так!

– Не знаю, почему вы так раскипятились, – недоумевал Далтон. – Какая разница, что я о себе думаю? Что это меняет? – Он скрестил руки на груди и уставился на Еву.

И действительно, какая разница? Мисс Уоррик не нашлась что ответить. Дело только в том, что ее это расстроило, причем так сильно, что ей самой не верилось. Похоже, Джек смирился с отведенной ему ролью. Неужели никто не говорил Джеку Далтону, что он может быть кем-то бóльшим, чем наемный головорез? Но у него есть мозги, причем очень неплохие. Просто он давно не давал им работу.