Джил Грегори - Сладкая мука любви

Уин жестом отпустил надсмотрщика, и тот вышел, не забыв поклоном попрощаться с Эммой.

– А ты пойди к себе и хорошенько отдохни. Ночь выдалась нелегкая для каждого из нас, выспись хорошенько за нас обоих. И впредь я не желаю слышать глупостей.

Глупостей? Эмма молча приняла поцелуй в лоб и уставилась в спину уходящему отцу. Он все равно что сказал ей: «Прекрати этот детский лепет и отправляйся к своим плюшевым мишкам и куклам, а остальное предоставь нам, взрослым». Даже в детстве он не обращался с ней так пренебрежительно.

Девушка вдруг почувствовала себя бесконечно усталой, одинокой, никем не понятой. Пока она поднималась по лестнице в свою комнату, усталость обволакивала ее все больше, словно медленно действующий яд.

Не раздеваясь, Эмма бросилась на кровать. За окном раздавалась песня жаворонка, но в доме царила тишина.

Непрошеные воспоминания вторглись в ее мысли. Она снова увидела лицо Такера – в синяках и кровоподтеках, самое дорогое мужское лицо в мире.

Против воли девушка снова переживала минуты любви, нежности, страсти. Как много узнала она о близости между мужчиной и женщиной, о Такере и о себе самой! Но более всего о Такере. Эмма не ожидала ничего подобного от человека, внешне настолько циничного и грубого. Оказывается, он был способен на нежность и любовь.

Нежность? Любовь?

Эмма села на кровати и сказала вслух:

– Папа прав, я потеряла рассудок…

Все перевернулось с ног на голову, словно она вдруг оказалась в совершенно ином, чуждом мире, где не было ничего знакомого, где не существовало безопасности. И оказалась по разные стороны баррикады со своим отцом. Эмма была в ярости оттого, что он поверил Слейду – чужому человеку, а не ей, словно ее мнение вообще не стоило принимать в расчет. Она помогла Джеду Гарретсону, а еще раньше поверила Такеру, хотя он ничем не мог доказать свою правоту. Одним словом, Эмма встала на сторону Гарретсонов дважды: вчера вечером и сегодня утром.

«Что со мной происходит?» – думала девушка в отчаянии.

Самым лучшим было бы увидеться с Такером и еще раз поговорить с ним… а еще лучше – побыть в его объятиях хоть пять минут. Или просто посмотреть на него, хоть издали. Но к чему бы это привело? Ни объятия, ни разговор ничего не поправят. Она останется Маллой, а он – Гарретсоном, и общего будущего для них не существует.

Или все-таки существует? Так или иначе, Такер перестал быть кровным врагом и превратился… в кого? Что изменилось? Кто из них изменился? Но ведь что-то изменилось!

С того момента, как она отдалась Такеру, ничто уже не было прежним, словно их близость сотрясла мир до основания. Эмма не могла отделаться от ощущения, что прежние понятия и убеждения потеряли ценность, что ее место теперь не на родном ранчо, в этой милой знакомой комнате.

Ее место отныне рядом с Такером.

И все было бы хорошо, если бы он нуждался в этом… нуждался в ней. Но Такер жаждал лишь свободы от нее. И получил эту свободу. Теперь то, что когда-то возникло между ними, прекратило существовать для него.

Но не для нее. В ней оно жило и продолжалось. Что это было? Только ли физическое влечение, как утверждал Такер и как совсем недавно думала она? Или нечто более сложное и глубокое?

Такер оставался с ней, где бы она ни была – в ее мыслях, в ее сердце. А как насчет него? Вспоминал ли он о ней хоть изредка?

Зажмурившись, девушка попыталась воспроизвести в памяти каждое слово их прощального разговора в хижине. Как-то не верилось, что Такер собирался помнить. Он казался таким отчужденным и равнодушным.

По крайней мере он мог бы снизойти до прощального поцелуя, уныло подумала Эмма, склоняя голову на подтянутые к подбородку колени. Сомнения крепли, отчаяние углублялось.

Для них не было будущего и не могло быть. Маллой и Гарретсоны, Гарретсоны и Маллой. Они могли только ненавидеть друг друга.

Но даже эта старая истина не имела уже былого веса. После долгого размышления Эмма приняла решение. Что бы ни случилось дальше, она должна увидеться с Такером и объясниться. Один раз, чтобы знать наверняка.

Девушка не имела представления, что скажет, но знала, что не успокоится, пока не услышит от него самого, что все кончено.

– Виски! Еще виски!

Проталкиваясь сквозь толпу, по обыкновению заполнявшую салун заведения «Иезавель», Такер невольно усмехнулся: такого рода возглас звучал здесь чаще, чем любой другой. Однако он был весьма удивлен, когда увидел того, кто пьяным голосом потребовал еще виски.

Дерек Карлтон полулежал на грязной стойке бара, нимало не заботясь о том, что его дорогой костюм покрывается пятнами от разлитой выпивки. Перед ним валялась опустошенная бутылка.

– Еще виски! – взревел он снова.

Такер сделал вид, что не замечает Дерека, и обратился к Керли, крепкому коренастому бармену с вислыми усами, в белоснежной рубашке и штанах на красных подтяжках:

– Налей-ка стаканчик виски, Керли.

– Изволь. Хотя сдается мне, рановато ты сегодня начинаешь.

– Такой уж выдался денек, – хмуро ответил Такер. Бармен бросил взгляд на едва поджившие ссадины на лице Гарретсона и счел за лучшее промолчать. Он давным-давно взял за правило не лезть с разговором к посетителям с таким выражением лица. И потом все равно все неприятности сводились или к деньгам, или к женщинам, или к тому и другому, так что не стоило и расспрашивать.

Дерек снова взревел, требуя виски. Керли доброжелательно посоветовал ему не гнать лошадей, но бутылку открыл и поставил перед ним.

– Извольте, сэр. По мне, хоть свалитесь с табурета головой вниз, только потом не жалуйтесь.

Такер краем уха слушал разговор, погруженный в невеселые мысли. Если бы Керли мог прочесть их, то лишь пожал бы плечами: ну вот, я так и знал. Именно из-за женщины Такер притащился в город еще до полудня, чтобы как следует напиться.

И это было странно, очень странно. Что, собственно говоря, случилось? Случилась Эмма Маллой, ответил себе Такер.

Он осушил первый стаканчик виски и ощутил, что его самую малость отпустило. Он расслабился, насколько позволял высокий табурет, собираясь как можно скорее допиться до бесчувствия. Постепенно его охватило приятное тепло, боль и ломота отступили, он вдруг почувствовал себя уютно в суете салуна, ощутил густой запах табачного дыма. Картежники обменивались замечаниями, шуточками и подначками за столами в стороне от стойки. Тут же крутились девицы из заведения, пытаясь привлечь его внимание.

Но пока он желал только покоя, благословенного мрака забвения, желал беспамятства. Без виски это было невозможно, потому что, стоило зажмуриться, женское лицо, всегда одно и то же, являлось перед ним. Порой он слышал голос, шепчущий его имя, или ощущал аромат лета, и солнца, и полевых цветов.

Тогда он угрюмо думал: «Будь ты проклята!»

В это утро все было не так, как обычно. Как раз в ту минуту, когда Такер ступил на порог дома, появился отец. Он был в весьма странном расположении духа, потому что – подумать только! – наткнулся на Эмму и имел с ней что-то вроде беседы. Отец обрушил на Такера лавину вопросов. Тот, однако, пропустил их мимо ушей, стараясь выяснить, как выглядела Эмма и что именно сказала.

– Сначала расскажи, о чем вы говорили! Ты наверняка накричал на нее и вконец расстроил…

– Что? Расстроил ее? – У Джеда вырвался короткий смешок. – Девчонка меня вовсе не занимает, с чего мне кричать на нее? Будь там никчемный папаша, тогда бы крик стоял, это уж точно.

Джед сердито протопал в дом, но за порогом приостановился и с минуту пристально разглядывал сына:

– Слушай, у тебя, часом, не отбили мозги? Являешься домой в таком виде, как будто тебя затоптало стадо быков, но заботишься только о том, как бы я не нагрубил этой Маллой.

Такер рассеянно прихлопнул муху, по неосторожности севшую ему на руку, и вытер шляпой пот со лба. Отец и сам выглядел ужасно. Под глазами у Джеда залегли глубокие тени, морщины, и без того глубокие, казались пахаными бороздами, в глазах притаилась тревога. Скорее всего он всю ночь глаз не сомкнул. Конечно, он ни за что не признался бы в этом, но Такер слишком хорошо его знал и не нуждался в словах.

– Эмма Маллой вчера вечером вызволила меня из переделки, – объяснил он. – Если бы не она, люди Маллоя точно прикончили бы меня.

Загорелое лицо отца посерело. Он яростно выругался:

– Вонючие безмозглые ублюдки! Когда они сдохнут, такой падалью побрезгует и гиена!

– Не буду спорить, – усмехнулся Такер.

Он рад был бы поскорее оказаться в своей комнате, но сразу сбежать не удалось. Низкий скрежещущий голос отца остановил его, стоило только сделать шаг.

– Это не может продолжаться бесконечно, парень. Я хочу, чтобы Уина Маллоя заперли, и заперли крепко, а чуть попозже вздернули и закопали. Шесть футов сырой земли быстро охладят его пыл, вот только закон не спешит с ним разобраться. Похоже, придется мне заняться этим делом самому. Слышал?

– Тебя только глухой не услышит, – буркнул Такер. – Для начала успокойся, а то свалишься с сердечным приступом. Со мной все в полном порядке. Троих ублюдков маловато, чтобы отправить меня на тот свет. Я обещал тебе, что справедливость восторжествует, и сдержу слово.

– Вопрос в том, когда. Мне надоело ждать, парень.

– Мне тоже. Но помяни мое слово, отец, если ты будешь брать все так близко к сердцу, то окажешься под землей раньше, чем Уин Маллой.

К его удивлению, Джед не огрызнулся, только молча кивнул и направился в столовую. Налив себе кофе, он направился к своему креслу.

– Ну, доволен теперь? – проворчал он, усаживаясь. – Видишь, я отдыхаю. Ничего не беру близко к сердцу. Вот только взгляну на стада – и снова в кресло.

– Отлично!

Такер снова попытался уйти к себе и снова был остановлен окликом отца:

– Эй, парень, хочешь кофейку?