– Твоим дедушкой был Саймон, Сибель, – напомнил ей Иэн. Хотя Иэн и привык считать детей Элинор от первого брака своими родными, но он был сквайром Саймона и его лучшим другом. И он тоже не хотел, чтобы память о Саймоне умерла.

При этом вторичном напоминании слабый румянец выступил на щеках Сибель, но она только весело сказала:

– Да, я знаю. Мама часто говорит о нем. Удобно иметь трех дедушек: двоих здесь и одного – на небесах. Как бы я ни ошибалась, всегда кто-нибудь из них примет мою сторону!

Элинор, подняв брови, внимательно наблюдала за симпатичным личиком внучки. Может быть, этот слабый румянец был вызван какой-то особой причиной, а может быть, появился при воспоминании о чем-то неприятном. Сибель была внешне точной копией своих родителей: она унаследовала блестящие рыжие волосы от Джоанны, а их светло-коричневый с бронзовым отливом оттенок – от Джеффри, молочно-белый цвет кожи – от Джоанны, а мягкий золотисто-кремовый глянец румянца – от Джеффри. Но глаза были полностью отцовскими, а чувство юмора, к сожалению, полностью Джоанны. Сибель тоже могла намазать маслом пол, чтобы посмеяться над тем, как кто-нибудь, неся полную пригоршню яиц, поскользнётся на нем.

– Итак, госпожа, – с шутливой суровостью сказала Элинор, – вы можете уводить своего дедушку в разговоры на другую тему, но меня не так-то просто одурачить. В равной степени и хорошо, и плохо иметь мужем такого мужчину, как Уолтер, который готов жить и умереть за свою честь. Одному Богу известно, скольких страданий и беспокойства стоило мне иметь в мужьях людей такого типа. Должна тебя предупредить, что Уолтер де Клер из тех, кто не отступает, даже столкнувшись лицом к лицу с бедою, если честь требует от него идти вперед.

– Так и должно быть, – с нажимом произнес Иэн. – В ком нет чести, нет и человека. А есть только животное, ходящее на двух ногах.

– Тьфу ты! – воскликнула Элинор, употребив любимое в последнее время выражение ее мужа. – Джеффри не обвинишь в отсутствии чести, но он не лезет на рожон, по крайней мере, не так часто, как ты. Но что заставило меня сначала вспомнить об Уолтере де Клере – так это то, что ты, Иэн, сказал перед тем, как вошла Сибель: Винчестер вконец напуган и не хочет наживать новых врагов. Если Уолтер тоже почувствует, что Винчестер больше не станет призывать короля к отмщению, он почти наверняка открыто объявит о своих намерениях. Это, возможно, и не случится сейчас, но произойдет очень скоро. Поэтому Сибель должна решить, каково ее отношение к Уолтеру.

На лице Сибель, принявшем свой обычный цвет, вновь вспыхнул румянец.

– Но я не знаю.

– Что за детский лепет, Сибель? – резко сказала Элинор. – Ты должна знать, по вкусу тебе Уолтер или нет.

– Элинор! – воскликнул Иэн. – Если Сибель в нерешительности, мы можем пока отказать Уолтеру.

– Но это нечестно по отношению к нему, – указала Элинор, с облегчением заметив, что Сибель смотрела на нее и не видела выражения лица Иэна, сначала удивленного, а затем ироничного.

Иэн знал, что уж совсем не похоже на Элинор – волноваться о том, что честно или нечестно по отношению к другим, когда затрагивались интересы ее собственной семьи. Элинор могла быть доброй и справедливой и, как правило, таковой и была. Однако интересы Роузлинда и всех, связанных с этим местом кровными узами, были превыше всего, остальное оказывалось второстепенным. Хотя Иэн и не обладал даром видеть предметы насквозь, но более двадцати лет, прожитых им с Элинор, обострили его восприятие. Он понял, что Элинор беспокоилась о Сибель, а не об Уолтере – но это было не совсем так. Элинор хотела, чтобы Сибель выбрала Уолтера, а как только он вошел бы в семью, то стал бы частью того, что принадлежит ей, тем, о ком она начала бы преданно заботиться.

Пока все эти мысли роились в голове Иэна, Элинор продолжала говорить спокойно и задумчиво:

– По крайней мере, если ответ будет скорее «нет», чем «да», то Сибель, думаю, должна сказать нам сейчас, чтобы мы смогли предупредить Уолтера о том, что брачного контракта не будет. Я не прошу Сибель приговаривать себя окончательно, только сказать, кажется ли ей Уолтер возможным кандидатом в мужья или нет. Вполне понятно, что ей симпатичен этот человек, но женщине может нравиться мужчина, не вызывая у нее ни малейшего желания лечь с ним в постель, вопреки тому, что думает большинство священников.

– Но это послужило основанием для многих браков, – заметила Сибель. Голос ее звучал безразлично, однако появившийся румянец, который она не могла скрыть, как и волнение в голосе, выдавал ее.

– Не для женщин нашей семьи, – твердо сказала Элинор. – Только любовь может заставить нас забыть о Роузлинде.

– Да и то не совсем, – язвительно вставил Иэн.

– Как ты можешь так говорить? – воскликнула Элинор, притворно расширив от обиды глаза. – Разве не всегда я была покорна и послушна вашей воле, мой господин?

Иэн усмехнулся и прикрыл ладонью глаза, а Сибель рассмеялась.

– Бабушка! – запротестовала она. – Подумайте о бедном отце Эдгаре. Вы знаете, что он не так молод, а скамья в исповедальне очень твердая. Ему придется часами сидеть на ней, если вы станете доказывать, что покорны и послушны.

– Послушание и покорность не надо доказывать, – заметила Элинор, преднамеренно изобразив непонимание, но глаза ее блестели от скрываемого смеха. – А ты, невоспитанное дитя, должна, прежде всего, подумать о том, как неудобно будет стоять коленопреклоненной твоей бабушке с ее ревматизмом в коленях, а не об отце Эдгаре с его пухлым задом.

– Ревматизм в коленях! – воскликнула Сибель. – Когда вы верхом отправляетесь на охоту, у вас в коленях не оказывается никакого ревматизма. Он появляется только тогда, когда вам надо преклонить колени, чего вы не любите делать!

– Разве я не говорила, что она плохо воспитана? – притворно пожаловалась Элинор Иэну. – Какое неуважение к пожилой слабой бабушке!

– Ничего удивительного, – ответил Иэн с шутливой серьезностью. – Не ты ли только что рассказывала, что ее дедушка Саймон был лишен дипломатичности? Сибель совершенно естественно унаследовала эту черту характера.

– Она, похоже, унаследовала и его способность сбивать меня с толку, – с притворным укором сказала Элинор, одновременно нежно касаясь рукой внучки. – Но на этот раз не выйдет. Если ты хочешь поехать с нами в Уэльс, Сибель, любовь моя, то, по крайней мере, должна быть сразу же готова сказать «нет». Я уверена, что если Уолтер увидит тебя на свадьбе, сама обстановка праздника заставит его решиться открыто объявить о своих намерениях.

«А если нет, – мысленно продолжил Иэн, – то Элинор сама все устроит». Но вслух он не сказал ни слова. Он заметил румянец, вспыхнувший на лице Сибель; ему тоже нравился Уолтер и мысль о его браке с Сибель. И у него оставалось достаточно времени вмешаться, если бы он увидел, что оказанное на Сибель давление делает ее несчастной. Ответ, данный Сибель бабушке, когда та закончила прощупывать почву, укрепил его в принятом решении.

– Я не хочу говорить «нет», – призналась Сибель. – Я знаю, что мне не надо тянуть с замужеством, и Уолтер мне кажется привлекательным, но... но, я не уверена, что он будет хорошим мужем.


Двумя днями позже в Хемеле родители Сибель – лорд Джеффри Фиц-Вильям и его супруга, леди Джоанна, – также обсуждали тему женитьбы Саймона на Рианнон. Они получили оба письма с интервалом в один час: одно – от дочери с сообщением о том, что Иэн и Элинор собираются поехать на свадьбу, а другое – с приглашением принца Ллевелина.

Смеркалось, и факелы вдоль стен центрального зала были уже зажжены. Хемел построили давно, и сквозь узкие прорези окон, глубоко посаженных в его толстые стены, проходило недостаточно света даже в солнечный день. А ноябрьским вечером, затянутые тонкой потрепанной промасленной кожей для защиты от самых сильных ветров и холода, эти окна становились настолько бесполезными, что о них можно было и вовсе не вспоминать.

Но место владельца замка было устроено возле одного из больших каминов и выглядело уютным. В камине ревело и сыпало искрами огромное пламя; в высоких стальных подсвечниках горели без дыма и гари толстые свечи из настоящего пчелиного воска; обтянутые мягкой тканью стулья давали ощущение комфорта, а резные подножные скамейки позволяли поднять ноги на такую высоту, чтобы уберечь их от гуляющих по полу сквозняков. В то же время многие из слуг, сидящих на простых скамьях или даже на толстых подстилках из тростника прямо на полу, чувствовали себя не менее спокойно, чем хозяева. Их жизнь протекала если не счастливо, то просто. Единственное, что им приходилось делать, – подчиняться; их не волновали проблемы отказа от присяги верности королю или философские вопросы добра и зла.

Джоанна с тревогой наблюдала за мужем. Она знала содержание обоих писем, поскольку только что прочитала их, и очень хотела увидеть свадьбу своего сводного брата Саймона, которого нежно любила. Поскольку леди Элинор частенько бывала в отъезде, сопровождая Иэна, Джоанне в девичестве приходилось часто брать заботу о Роузлинде и о Саймоне на себя. Она относилась к нему, как к младшему брату и старшему сыну одновременно. Но в то же время Джоанна чувствовала, что не может настаивать на поездке Джеффри в Уэльс. Ссора короля с его баронами, спровоцированная епископом Винчестерским, касалась Джеффри непосредственно и заставляла его разрываться на части. Умом и всеми своими чувствами он был на стороне Ричарда Маршала, графа Пемброкского, и поддерживал Великую хартию вольностей; с другой стороны, Джеффри приходился королю кузеном, хоть и незаконнорожденным. И что было еще важнее – Генрих всегда оставался добр к Джеффри.

До прихода Винчестера Джеффри был доверенным советником и управляющим многих королевских замков. Более того, Генрих упорно сопротивлялся желанию Винчестера лишить Джеффри всех его почестей и владений, несмотря на то, что Джеффри не одобрял советы Винчестера и фантазии Генриха. Доверие короля требовало присяги верности, и Джеффри принес такую присягу, однако слишком многое из того, что происходило, делалось против его воли.