– Да? – спокойно спросил Говард, глянув на меня испытующе. Ни один из них не шелохнулся.

– Извините, – выдавила я и выбежала, захлопнув за собой дверь.

Мой взгляд механически скользнул по залу, но, похоже, никто ничего не заметил. Тут я вспомнила про миссис Гласс. Я постучала в дверь гардеробной. Оттуда не доносилось ни звука.

– Миша, – шепнула я в дверь. – Мне нужна шуба миссис Гласс. Я просуну бирку под дверь. Она ждет.

И я убежала назад к кофемашине.

Миссис Гласс заметно пошатывало. Она пребывала в некоем параллельном измерении, где все лица и места слились в одно месиво. Ее дни словно бы поставили на «повтор». Ничто ее не шокировало.

– Люди так глупы, – пробормотала я себе под нос.

Миссис Гласс навострила уши.

– Вашу шубу сейчас вынесут.

Я развела в горячей воде средство для чистки кофемашины и швырнула туда портафильтры. Я схватила малюсенький гаечный ключ и очень осторожно отсоединила горячие стальные сетки от поддона и их тоже бросила в смесь. Я заставляла себя делать привычные движения, давя в себе истерический смешок.

– Какого черта, Флафф? Еще последнего заказа не было. Вдруг Лайза захотела бы кофе?

– Ник, – отозвалась я многозначительно. – Слишком поздно для эспрессо.

Миша вышла с шубкой в руках, и миссис Гласс хлопнула в ладоши. Они тандемом прошли к двери, и миссис Гласс исчезла в ночи. Ник, обойдя стойку, взял Лайзу за локоть. Она пыталась протестовать.

– Он вообще понимает, что наделал? – только и расслышала я и тряхнула головой, стараясь все из нее выбросить.

– Я знаю, – говорил тем временем Ник, помогая ей спуститься с табурета, поддерживая, когда она покачнулась.

Он мягко надел на нее пальто, застегнул пуговку у шеи. Лайза не плакала, но лицо у нее кривилось, было растерянным, словно кто-то пытается ее разбудить. Вот живешь себе и думаешь, что твоя жизнь принадлежит тебе, а это не так. Ее жизнь больше ей не принадлежала. Я подумала о Симоне.

– А вот я знаю, – повторял Ник.

Вышел Говард. Я постаралась сделать непроницаемое лицо. Зайдя за стойку, он достал два бокала для виски, а затем и бутылку восемнадцатилетнего «Макаллана». Более, чем когда-либо, заинтригованная, я смотрела, как он разливает. Обычно он делал вид, будто его власть ровным счетом ничего не значит, тогда как на самом деле она пропитывала каждый его жест. Этот скотч ведь абсолютно запретный. Ко мне по стойке скользнул бокал, и я его поймала. Скотч обжог мне рот, он был таким крепким, что я словно бы пятками его почувствовала.

Говард смотрел на улицу, где Ник все еще в «полосках» и переднике ловил такси.

– Опасная игра, верно? – со вздохом сказал он. – Я про истории, которые мы себе рассказываем.

IV

– Пошел!

– Беру, – пропела Ариэль.

Я хихикнула в очереди за ней, хотя ничего особенно смешного тут не было. Уилл ткнул меня локтем в бок, мол, заткнись, а я рассмеялась еще пуще. Мы играли в «Поди-найди». «У тебя в заказе есть джин?» – «Есть». – «У тебя в заказе пшеничное пиво?» – «Нет». – «Поди найди». – «Есть в заказе скотч?» – «Нет». – «Поди найди». Тот, у кого в заказе не было загаданного, должен был пойти и украдкой раздобыть напиток или снедь на всех. Я выудила из ведерка для охлаждения белого вина бутылку «Сансера». Вечер только начинался, первые тикеты лениво ползли из сервисного принтера, старшие в смене официанты бездельничали у своих станций, вода на столах налита до краев. Шеф демонстрировал приготовление блюд дня на конвейере, а Скотт готовил стойку выдачи к запаре. Меня ожидали чуть хмельные и томные вечер и ночь с друзьями.

– Заказ завсегдатаев, стол Сида, – крикнул Скотт. – На Двадцать Третий два тартара сразу, фуа-гра сразу, сформато сразу. – Он внимательно осмотрел две тарелки в окне выдачи. – Пошел! На Тринадцатый один аспарагус, один грюйер. Устрицы по готовности.

– Уже бегу, – пропела я. – Забираю.

Вылез новый тикет, и Скотт мельком глянул на него, протягивая мне блюдо дня с аспарагусом, на котором подрагивало яйцо-пашот. И вдруг он застыл.

– Заб-и-иираю, – повторила я и дальше вытянула руки, чтобы схватить тарелку.

Скотт уронил ее на стойку, и яйцо соскользнуло. Шеф поднял голову.

А Скотт побелел как полотно и произнес:

– Из департамента здравоохранения пришли.

Отложив нож, Шеф самым спокойным и самым размеренным тоном, какого я никогда от него не слышала, произнес:

– Никому. Не. Трогать. Холодильники.

Кухня взорвалась. Шеф взлетел вверх по лестнице. Все бросились кто куда. Со всей кухни в мусор полетела всякая всячина: половина окорока прошутто, вязанки колбасок, висевшие у станций мясного цеха. Ручники взмывали как вымпелы к потолку и падали в мусорные баки. Все, что было на поверхности, все в процессе нарезания или даже подсаливания отправилось в мусорные баки. Картофель, который как раз рубили для фритюра, утренний редис для завтрака, который как раз мыли, соусы, которые как раз разливали по маркированным контейнерам. Из подвала прибежали со швабрами стажеры и принялись бешено мести из углов, носильщики сортировали мешки для мусора, повара у конвейера снимали с полок над своими станциями контейнеры с банданами, термометрами и фонариками-карандашами.

Никогда в жизни я не видела столь упорядоченного хаоса, страх гальванизировал всех. Зоя говорила о «двухминутной готовности», но меня-то никто не натаскивал, я-то думала, что это для старшего персонала. Я схватила за руку Ариэль, убиравшую со столов разделочные доски.

– Что, черт побери, мне делать?

Осмотрев меня с головы до ног, она вытащила пару заткнутых за лямку моего передника ручников, выбросила их, потом взяла меня за обе руки и спокойно произнесла:

– Будешь подносить блюда, как и собиралась минуту назад. Когда окажешься в зале, растянешь губы в счастливой улыбке, а когда увидишь мужика с фонариком и папкой, позаботишься, чтобы он увидел, какая ты красивая и довольная. Не открывай холодильники, нам нужна постоянная температура. Не касайся никакой еды, даже лимона или соломинки в баре. Вот и все.

Я кивнула. Швырнув разделочные доски в мойку, она принялась убирать стаканы, в которых обычно выставляли для официантов питьевую воду. Упоительный восторг предстоящей ночи внезапно прокис, ожог кислотой желудок. Я подумала, не спрятаться ли мне в туалете. Сделать вид, что мне надо пописать и я не могу терпеть. Я просижу там, пока инспекция не закончится, тогда я по крайней мере буду знать, что никак не напортачила. Я не могла. Адреналин у меня зашкаливал, но включилось и еще что-то. Выучка.

– Забираю, – выкрикнула я.

Стоя на коленях, Скотт светил фонариком под морозильный ларь и выметал что-то оттуда ручной щеткой. Услышав меня, он встал и посмотрел на выдачу. Тарелки еще стояли там. Он снова посмотрел на меня, потом на тарелки. Переложил яйцо-пашот на аспарагус. Прошло ведь даже меньше двух минут.

– Берешь? – спросил он.

– Беру, – пропела я, мои ладони не обернуты, раскрыты, точно я принимаю причастие.


На что рассчитывал владелец? На свою репутацию? На молчаливые договоренности девяностых годов, своего рода закон Омерты? Чего бы он ни ожидал, ничто не могло замаскировать моего изумления, что какой-то плебей в пыльном пиджаке имеет над нами такую власть, что он способен вызвать панику или помешать кому-либо получить своих омаров. Сначала он пошел в бар, и я улыбнулась про себя, потому что Джейк упрямо не желал уступать ему дорогу, и инспектору приходилось то и дело протискиваться и извиняться, стараясь добраться до кранов с горячей и холодной водой.

– В том-то и заключается его ужас, – сказал Уилл. – Видишь, какой он тихий и незаметный?

Он был прав. Инспектор не восклицал, ни с кем не заговаривал. Казалось, у него самая скучная работа, какую только можно вообразить: сплошь замерять тут и там температуру. Он открыл дверь холодильника, пометил температуру. Он потыкал цифровым термометром в затянутые прозрачной пленкой судки и снова пометил температуру. Он пощупал накладки на холодильниках и потыкал в трещины на тех, которые не успели заменить. Он стал на карачки, пошарил фонариком и, вставая, кивнул. Он проверил сроки годности на всех до единой бутылках молока, на каждой пачке масла, заглянул в каждый контейнер для хранения сухих продуктов. Он покрутил краны каждой раковины, нажал на рычажок каждой бутылочки с мылом – они все были полные. Он словно бы двигался по невидимой сетке, поэтому я то и дело про него забывала. Увидев, как он выходит из холодильной комнаты, я удивилась, что он еще тут.

За месяцы работы я навидалась всяких мерзостей, а еще была совершенно уверена, что мы самый чистый ресторан на Юнион-сквер. Я наслушалась историй про крыс размером с собаку в заведениях вокруг нас или о том, как в ресторан извергалось дерьмо из канализации, когда шел дождь. Конечно, я кое-где халявила со своими обязанностями, но лично видела, как уборщики хлоркой отмывали самые темные закоулки кухни, и, уходя по вечерам, видела, как прибывают ночные уборщики. Шеф умел нагнать страху на своих подчиненных. Я без заминки поела бы с пола кухни. И разумеется, истинное наше мастерство становилось очевидно, когда инспектор всего на секунду задерживался у любого столика в зале: с кухни доставляли красивые блюда.

Мы вертелись как моги, деликатно ходили на цыпочках. Уилл, Ари и я бросили пить, а Скотт не переставая потел, но это была лишь просто очередная смена. Говард и Шеф отвели инспектора на Антресоль и усадили за столик, где он взялся писать отчет.

Я как раз ставила на вспомогательную стойку проволочную корзинку с барным стеклом и строила глазки Джейку, когда увидела, что он смотрит мимо меня, чего он теперь никогда не делал. Я повернулась. Сверху спускался Говард с сотовым в руке. Случилось нечто небывалое, ведь администраторы никогда не доставали телефоны в зале. Такое не разрешалось никому. Говард направился прямиком к Симоне и потянул ее к станции официантов в задней части зала. Они о чем-то заговорили. Ее рука метнулась к груди, она кивнула. Когда я вернулась на кухню, там царила тишина – не как в церкви, а как на кладбище.