— Я хочу кое о чем спросить тебя, — начала Джулия. — И уже давно собиралась сделать это. Я хочу попытаться найти мою мать.

Бетти даже не повернула головы. Джулия не была уверена, что она расслышала ее слова, так как продолжала в том же темпе тереть доску.

— Всякий раз, когда я расстаюсь с Лили, я думаю о ней, — продолжала Джулия, зная, что ей следует делать теперь, когда она уже начала говорить. — Я хотела бы знать, что чувствовала моя мать, когда бросила меня. Пытаюсь представить, что она чувствует сейчас. Я тебе уже говорила это, помнишь? Просто хочу знать. Особенно мне нужно знать это теперь… когда Лили уехала жить к своему отцу. Это не значит, что я не считаю тебя своей матерью. Ты моя мать и всегда ею останешься.

Она не упомянула о своих юношеских мечтах, которые одолевали ее, о случившейся трагедии, о праздновании Рождества в аристократическом семействе в атмосфере Викторианской эпохи, которое четко запечатлелось в памяти брошенной маленькой девочки. Все это прошло, но сильное инстинктивное притяжение, которое она чувствовала к незнакомой женщине, осталось. И с каждым днем становилась все сильнее.

Бетти не шевельнулась. Джулия поднялась, подошла к ней и обняла за талию.

— Ну пожалуйста, — тихо попросила она. — Ведь ты же должна что-нибудь знать.

Бетти резко повернулась и вышла из комнаты. Джулия в растерянности ждала. Из соседней комнаты неслись какофонические звуки программы Вернона. И тут она услышала шаги Бетти.

— Слишком громко, папочка, — сказала она. Звук слегка уменьшился. Бетти вернулась на кухню с плоской коробкой типа старомодных ящиков для бумаг. Джулия никогда не видела ее раньше. Вероятно, она много лет пролежала среди прочих семейных реликвий в буфете. Бетти отперла этот ящик и протянула Джулии тщательно сложенный лист бумаги.

— Вот все, что у меня есть. Тебя привезли к нам из агентства приемных детей, когда тебе было шесть недель. Я тебе говорила об этом. Мы никогда не знали твоей настоящей матери. Да и не хотели знать. Ты была нашей дочерью с того дня, как попала в наш дом.

Джулия развернула бумагу. Это было свидетельство о рождении. Свидетельство о ее рождении. Дата рождения и имя — Джулия Смит, приемная дочь Элизабет и Вернона Смит. Свидетельство было выдано на ребенка, родившегося в тот же день, что и она. Ее имя было Валери Холл, а имя ее матери — Маргарет Энн Холл. В графе сведений об отце был прочерк, бумага заверена в регистрационной конторе в Эссексе.

— Мы назвали тебя Джулией, — сказала Бетти. — Мы решили, что Валери несколько… ну, ты понимаешь, о чем я.

Руки Джулии дрожали, и пожелтевший лист бумаги слегка шелестел. Валери Холл была никто, но перед ней было имя ее матери. Маргарет Энн Холл, Колчестер. Эссекс. Из Колчестера, тридцать три года назад.

Бетти прервала ее мысли.

— Маловероятно, чтобы она все еще была там. Она могла даже не вернуться туда. Девушки, попадавшие в беду в те времена, обычно уезжали из дома, чтобы родить ребенка. Чаще всего подальше от тех мест, где они жили. Чтобы избежать людских пересудов.

«Бедное покинутое дитя». Думала ли об этом Маргарет?

— Это распространенное имя, — сказала Джулия. И сколько Холлов в стране? Сколько женщин с именем Маргарет Энн, которые произвели на свет незаконнорожденных дочерей в домах Колчестера?

Джулия тщательно сложила бумагу.

— Можно мне оставить ее у себя? — спросила она.

Бетти кивнула.

Джулия понимала, что ее шансы найти Маргарет Энн Холл были невероятно малы. Но у нее было имя. Это все же ниточка.

Она спрятала свидетельство во внутренний карман сумки. Подошла к Бетти и поцеловала ее.

— Спасибо. Уже это много, по крайней мере можно составить какое-то представление.

Какой же была ее мать? Была ли Маргарет Холл высокой и темноволосой? Худощавой или полной? На эти вопросы не было ответа. Джулия осталась на чашку чая с сандвичем, которую выпила, сидя у телевизора. Прежде чем уйти, она пыталась убедить Бетти:

— Если я подыщу поблизости подходящий дом, вы с Верноном приедете погостить?

— Вряд ли, — ответила Бетти без раздумий. — Не думаю, чтобы твоему отцу это понравилось.


Через некоторое время Джулия вернулась в замок Монтебелле.

Уже другое ветхое такси марки «фиат» доставило ее к воротам монастыря, и она прошла через них во внутренний двор. Было холодно, и под навесом на террасе не было ни кресел, ни кроватей, но все остальное сохранилось в прежнем виде.

Джулия еще раньше написала матери-настоятельнице, и сестра Мария от Ангелов и все остальные тепло приветствовали ее, но не выразили никакого удивления. Джулия подумала, что они не удивились бы, даже если бы она приехала без предупреждения. Их спокойствие ничем нельзя было поколебать, а для притворства они были слишком заняты.

Она сказала матери-настоятельнице, что постарается найти себе жилище в Монтебелле. Но они уверили ее, что рады отдать в ее распоряжение прежнюю белую комнату на любой срок. Джулия поднялась по выщербленным каменным ступеням, а затем пошла вдоль по длинному коридору, минуя Святое Семейство в освещенной нише. Уже другие дети, но с такими же широко открытыми глазами робко приблизились к ней, а затем поспешно убежали.

В маленькой комнатке на кровати было то же заштопанное покрывало, а за окном с опущенными жалюзи — только мрачные краски зимы.

Джулия распаковала вещи и развесила на крючки. В Лондоне, готовясь к этой поездке, она избавилась почти от всех своих нарядов, а также цепочек и браслетов — от груды украшений, переполнявших ее туалетные столики и шкатулки, скопившиеся за годы ее взрослой жизни.

Единственную вещь, которую она оставила, была шкатулка Джорджа Трессидера, в которой лежали два кольца — обручальное и подаренное при помолвке, прикрытые свидетельством о рождении Валери Холл. Избавившись от своих сокровищ, Джулия рассмеялась. Это кружило голову больше, чем шампанское, а чувство легкости, возникшее при этом, было ни с чем не сравнимо.

После первого обеда в трапезной, где она опять сидела между креслами на колесах, Джулия вышла в сад. Было темно, и она шла на ощупь, пока глаза не привыкли к темноте. Воздух был непривычно промозглый и сырой, но спокойный, и откуда-то снизу доносился однообразный шум моря, терпеливо перекатывавшего свою невидимую в темноте серебристо-желтую бахрому.

Прошлогодние листья, застрявшие среди оголенных веток запущенного кустарника, цеплялись за ноги Джулии и шуршали над головой. Джулия медленно спускалась вниз по покатым каменным ступеням. Здесь когда-то была живая изгородь из самшита, но теперь она беспорядочно разрослась, повсюду пробивались и расползались сорняки. Джулия протянула руку, чтобы отвести преградившую путь упругую ветку, но тут же отпрянула назад, вскрикнув от боли. В кожу вонзились колючки; она держала перед собой руку, глядя, как на ней выступили капли крови, тонкими струйками побежавшие по белой коже.

Превозмогая физическую боль, Джулия вдруг ощутила, как в ней поднимается и нарастает необъяснимое чувство.

Вмиг исчезли все обиды. Она уже не стояла в стороне, обреченная на пассивное созерцание собственных заученных движений заводной куклы. Она вновь обрела свою душу и осязала теплоту живого тела. Поднеся руку к губам, она слизала солоноватую кровь.

— Я жива, — сказала она себе. — Я снова здесь.

Ее охватило ощущение счастья, которое постепенно росло, заполняя бурно разросшийся парк и этот неприступный замок, прильнувший к горе. Джулия повернула голову, и сухая ветка царапнула ее по щеке. Она потянулась, схватила ее и притянула к губам, чтобы попробовать чистые капли дождя на озябшей коре.

Глава двадцать четвертая

На этот раз Джулия взяла на себя заботу о монастырском парке. Окончив дневные занятия с детьми, сначала она просто прогуливалась по террасе, садилась на ступеньки или балюстраду и смотрела на парк. Потом она обследовала все четыре участка территории, внимательно изучая запущенную часть парка.

Любимым местом ее прогулок стал небольшой участок, обнесенный стеной со сводчатыми окнами, но открытый сверху, напротив западной стены замка. Там были беседки с каменными сиденьями, увитые уже осыпавшимися розовыми лозами и ветками глициний. Даже в холодные дни это место было надежно защищено от ветра, и когда сюда проникали лучи тусклого зимнего солнца, становилось тепло от нагревшихся стен и земли.

Сестра Агнес объяснила Джулии, что когда-то это был своего рода зимний сад, весьма древний и, по мнению монахини, гораздо старше всего парка, возможно даже возведенный одновременно с замком. Вероятно, когда-то это было помещение, где на открытом воздухе обычно сидели со своей работой или совершали моцион дамы, прохаживаясь между замысловатыми цветочными клумбами. У Джулии вошло в привычку садиться на каменную скамейку и представлять картины прошлого. Иногда она так глубоко погружалась в эти воспоминания, что ей начинал слышаться приглушенный гул и шелест шелковых одежд по гравию.

С приходом весны Джулия начала ухаживать за зелеными побегами и кустами роз, глянцевые жесткие листья которых теперь быстро разворачивались под теплыми лучами солнца. Она взялась также за прополку сорняков на гравийных дорожках. В каждом углу сада находилось по огромному каменному сосуду, украшенному вырезанными из камня гирляндами цветов и фруктов. Джулия никогда не присматривалась к искривленным и бесформенным деревцам, росшим в этих сосудах. Но вот набухшие на них почки однажды раскрылись шапкой бело-красных цветов. Они издавали тонкий, благоухающий аромат, и Джулия догадалась, что это лимонные деревья.

Зимний сад стал раскрывать перед ней свои тайны, и Джулия позабыла о воображаемых таинственных дамах.

Она переключила свое внимание на клумбы и грядки, составляющие центр сада. Они были разбиты в виде замысловатых геометрических фигур: ромбов, кругов и многоугольников, окаймленных низкими изгородями из самшита и узкими пересекающимися тропинками. Джулия вспомнила, что такая система грядок называлась «партнером». Его контуры стали уже почти неразличимы. Линии, которые должны быть ровными и прямыми, превратились в бесформенные насыпи, а растения на грядках и клумбах расползлись во все стороны, нарушив стройный рисунок первоначальной композиции и забив собою тропинки.