— Я еще вернусь, — пообещала она. — Однажды я приеду и навещу всех вас. Ты уже будешь к тому времени большим мальчиком, Раймундо. И уже не будешь плакать.

Она быстро сбежала вниз по каменным ступенькам. Ее чемоданы, полные ненужной сейчас легкой одежды, были упакованы и стояли на террасе между двумя башнями. Такси, ожидавшее внизу, должно отвезти ее в Агрополи.

Ее окружили сестры. Они поцеловали ее и поручили заботам Господа Бога. Николо Галли тоже пришел попрощаться. Он взял Джулию за руки и поцеловал в обе щеки. Она отвернулась и забралась в «фиат».

Когда автомобиль покатил прочь, Джулия оглянулась и увидела Николо. С приходом зимы он заменил свою соломенную шляпу на черную мягкую фетровую, которой размахивал сейчас на прощание.

Глава двадцать вторая

Мэтти спустилась в гавань. Было холодно, и ветер дул прямо в лицо. Серая грязная морская вода вспенивалась у причала, и она ощущала на губах ее соленые брызги. Мэтти медленно прохаживалась, засунув руки в карманы, стараясь не думать ни о пьесе, ни о своей роли, и вообще ни о чем. Холодная погода отвлекала ее от этих мыслей.

Большинство матросских шлюпок, которыми летом пестрит вся гавань, были уже подняты на зиму, но некоторые все еще покачивались, пришвартованные к берегу. Она смотрела, как они то погружались, то всплывали на небольших мутных волнах, а затем опять отводила взгляд, так как даже это успокаивающее движение не могло снять ее напряжения.

Мэтти прошла еще немного, а затем, наблюдая за чайками, прислонилась к швартовной тумбе. Ей нравилась атмосфера пустоты, которая обычно охватывала английские города после окончания летнего сезона. Киоски с закрытыми ставнями и мокрая скользкая пристань напомнили ей дни ее турне с актерской труппой Фрэнсиса Виллоубая. Она похлопала себя руками, чтобы согреться. Ей вспомнились Ярмут и Джон Дуглас, затащивший ее в постель в отеле для коммерческих путешественников. Джон Дуглас в конце концов ушел на пенсию, унеся горечь расставания с театром, и вернулся обратно к своей жене в Бурфорд и, насколько было известно Мэтти, находился там и поныне. Она думала о нем как-то отрешенно и без всякого любопытства. Казалось, все это было очень давно.

Сидеть было слишком холодно. Она встала и прошлась до конца гавани. Прилив уже закончился, и ей нравилось смотреть на переливающуюся тину, которая скопилась в соляных каналах вместе с плотным слоем болотной травы. Во всяком случае, лучше находиться на воздухе, чем в отеле или ждать в артистической уборной в театре. Мэтти содрогнулась.

Она все еще нервничала. Каждый раз, перед каждым представлением желудок сжимался от страха и стыла в жилах кровь. Она была уверена, что не вспомнит слов, не сможет произнести ни звука. И казалось, что если произнесет, будет еще хуже.

Прошло уже более двух лет с тех пор, как Мэтти не появлялась перед театральной аудиторией. Работа в кино — совсем другое дело. Там, конечно же, тоже есть страх, но он более контролируемый.

Мэтти сосредоточилась на своей хорошо отработанной программе по преодолению страха. Она сделала несколько глубоких вдохов, ощущая, как поднимается и опускается диафрагма. Она говорила себе, что пьеса хорошая и что она будет делать только то, что делала на репетиции. Затем она заставила себя выбросить из головы мысли о спектакле. Мышцы лица расслабились и углы рта опустились.

Она обратила внимание, что за ней наблюдает мужчина, стоявший недалеко от нее. Она быстро отвела взгляд и заметила, как по камням ударили первые капли дождя.

— Кажется, мы здесь вдвоем, — сказал мужчина.

Мэтти автоматически отметила, что его произношение с легким атлантическим акцентом выдает в нем жителя северных районов. Голос был приятным, дружелюбным.

— Летние моряки все отправились по домам, — ответила она, медленно проходя мимо него. Этого достаточно: они приметили существование друг друга на фоне этого пустого ландшафта и теперь можно разойтись.

К ее неудовольствию он повернул в том же направлении и начал прохаживаться рядом с ней. «Черт возьми, — подумала она, — он, должно быть, узнал меня». Сейчас попросит автограф (разумеется, для жены или дочери, но ни в коем случае не для себя самого), пойдут рукопожатия, вопросы. Здесь, в гавани, она не желала никакого вторжения в свое одиночество.

— Я не имел в виду место, — сказал радостно мужчина. — Я люблю смотреть на птиц и эту тину. Рисунки, которые они создают, похожи на маленькие звезды.

Мэтти взглянула. Отпечатки лапок птиц были похожи на те звездочки, что рисуют дети, нагромождая их на сером прибрежном песке.

— Никогда не замечала этого, — удивилась она.

— А я заметил еще в детстве. У меня не много было того, на что смотреть. — Он засмеялся, довольный воспоминанием. — Я вырос в Уитби. Северный Йоркшир. Вам знакомы эти места?

Мэтти играла там когда-то с Джоном Дугласом, Шейлой Фирс и другими. Это был совсем другой город, с запахом рыбы, жареного картофеля и бутылочного пива.

— Я бывала там.

— Величественное место.

Она искоса посмотрела на него. Это был плотно скроенный, среднего роста мужчина в короткой зеленоватой куртке с капюшоном, застегнутой на молнию. Если бы добавить сюда планшет с картой и рюкзак, то его можно было принять за путешественника, а если еще повесить сбоку бинокль, то и за исследователя птиц. Разве что исследователь говорил бы о чайках, а не об отпечатках птичьих лапок в иле. У него уже проглядывала лысина, так что, скорее всего, ему было лет за пятьдесят. Он носил очки, которые сейчас помутнели от дождевых капель. Сняв их, он протер стекла чистым белым носовым платком.

— Что вы здесь делаете? — спросила Мэтти с явной неохотой.

— Провожу отпуск. — Его северный акцент звучал как-то странно.

Дождь усиливался. Ветер резко бил в лицо.

— Однако становится неуютно, — резюмировал незнакомец. — Не пойти ли нам выпить чаю? Я знаю здесь неподалеку маленькую чайную. Она, наверно, открыта.

Мэтти взглянула на свои часы, собираясь отклонить неожиданное приглашение. Было четыре часа. Три с половиной часа до поднятия занавеса. Слишком поздно идти в отель и слишком рано идти в театр.

— Благодарю, — сказала она. — Выпить чаю — это хорошая мысль.

Мужчина протянул руку.

— Митчел Говорт. Или просто Митч. — Они обменялись рукопожатием. У него была крепкая, сильная рука.

— Имя похоже на американское. Вы из Штатов?

— Нет. Жил здесь долгое время. Но моя мать была Митчел, а отец Говорт. Оба из Уитби.

Ну что ж, теперь моя очередь, подумала Мэтти.

— А я Мэтти Бэннер.

Лицо Митча ничуть не изменилось.

— Очень приятно, Мэтти.

«Он меня не знает», — решила она. Просто женщина, встретившаяся под дождем. Это понравилось ей.

Порядком промерзнув по дороге, они подошли к чайной. Это было одно из тех заведений, которые Мэтти любила посещать с Ленни и Верой в такие же вот дождливые дни. Такая же пластиковая дощечка с надписью «Открыто» висела на цепочке между стеклянной дверью и гофрированной нейлоновой занавеской, собранной в виде двойного «Y». На столиках, покрытых бумажными скатертями в красную клетку, стояли пластиковые судки для уксуса и масла. Между ними со скучающим видом ходила официантка в заляпанном соусом фартуке. Мэтти недовольно потянула носом: при ее обостренном обонянии запах яичницы, которую подают к ланчу, вызывал у нее дурноту.

Мэтти сняла с головы косынку, завязанную под подбородок. Митч посмотрел на ее волосы, а потом на лицо. Искреннее восхищение, отразившееся на его лице, было ей приятно. На сей раз Мэтти улыбнулась ему. Они стояли в узком проходе очень близко друг к другу. Митч отступил назад, чтобы помочь ей снять пальто.

Они сели за столик у окна, отрезанные от дождя и улицы сетчатыми занавесками. Они были единственными посетителями.

Весело подозвав официантку, Митч заказал на двоих чай и поджаренные булочки. Очевидно, он хорошо разбирался в том, что подают к чаю.

Очень скоро им принесли булочки. Они были щедро смазаны маслом, растаявшим и отекшим по краям. Запах яичницы, казалось, сгустился вокруг Мэтти, и у нее начались спазмы желудка. Она резко встала.

— Извините, — пробормотала она. Она кое-как дотянулась до задней двери чайной, и в крошечном женском туалете ее основательно вырвало. Потом она вымыла лицо и причесала мокрые волосы, мельком поглядывая на себя в зеркало. Когда она вернулась к столику, Митч тотчас встал. К великому своему облегчению, она заметила, что булочки убраны. Он подвинул ей стул, усадил и слегка тронул ее за плечо.

— Выпейте немного чаю, — скомандовал он. — Слабого и без молока.

— Спасибо, — Мэтти взяла чашку, думая при этом, что в действительности ей бы сейчас следовало выпить виски, крепкого виски без тоника. Но она все-таки маленькими глотками цедила чай, и он оказал свое согревающее действие.

— Вам нездоровится? — просто спросил Митч. Ей нравилось, что он не флиртует с ней.

— Нет. Это просто страх. Но теперь все уже в порядке.

Он взглянул на нее поверх очков с насмешливо-лукавым выражением лица, от которого ей захотелось смеяться.

— А чего же это может бояться такая особа, как вы?

И к своему удивлению, Мэтти рассказала ему.

Она рассказала ему о хорошо поставленной трагедии нравов, репетиции которой проводились в Вест-Энде. О собственной ведущей роли и о своем агенте, об издателе и директоре, о руководстве театра, критиках, которые в этот самый момент съезжаются сюда, и о писателе, который считает, что ее слишком испортил Голливуд, чтобы она могла играть в его несравненной пьесе. Она рассказала ему о телеграммах и цветах, о маленьких хитроумных презентах, которые будут ожидать ее в артистической уборной звезды, и о болезненных тисках страха перед сценой.