— Знаешь, здесь есть что-то странное. — Калеб взял шкатулку в руки. — Я собираюсь это разломать.

— Вижу и могу понять. Знаешь что, Калеб? Я думаю, что кровь действительно сказывается. Стоит тебе встать на определенный путь, как ты становишься в точности таким же упрямым, как твой дед.

Он быстро взглянул на нее.

— Ты не поняла. Я собираюсь ломать не прошлое, а всего лишь эту шкатулку.

— Шкатулку?

— Этот разрыв в подкладке какой-то странный. Какой-то слишком уж аккуратный. Как будто подкладку разрезали бритвой или ножом. Все другие дыры от износа.

Сиренити внимательно посмотрела на разрез в выцветшем голубом атласе подкладки.

— Ты правда думаешь, что здесь что-то особенное?

— Да.

Калеб взял зеркальце за уголок и одним движением оторвал его от внутренней стороны крышки. Вместе с ним оторвался и большой лоскут тонкого голубого атласа.

Наружу выпала спрятанная за подкладкой черно-белая фотография. Она легла лицевой стороной вверх на ящичек для колец.

Калеб смотрел на лежащую перед ним фотографию трех человек. Среди них — Кристал Брук. Она в скромном платье с высоким воротом, по моде тридцатилетней давности. Широкополая шляпа элегантно сидит на ее платиновых волосах. Наклонив лицо, она улыбается ребенку, которого держит на руках.

Рядом с ней стоит Гордон Вентресс, нежно обняв ее за плечи одной рукой. Он смотрит прямо в объектив фотоаппарата с безошибочно узнаваемой улыбкой счастливого отца.

— Калеб. — Сиренити наклонилась вперед, чтобы лучше видеть, и глаза ее сияли от радостного удивления. — Это же семейный портрет. Это ты и твои родители.

У Калеба не нашлось ни одной умной фразы. И он не мог глаз оторвать от фотографии.

— Похоже на то.

— Настоящий семейный портрет. — Сиренити засмеялась от восторга. — Это совершенно потрясающе. Какой же ты счастливчик — у тебя теперь есть фотография, где вы сняты все втроем. Посмотри, как счастливы твои родители. Они просто сияют. Ясно, что они очень любили и друг друга, и тебя.

Калеб все смотрел и смотрел на фотографию, пока не заметил, что видит ее нечетко, расплывчато. Oн раздраженно помигал несколько раз, и его обычно превосходное зрение полностью восстановилось.

— Интересно, почему ее засунули за подкладку.

Сиренити чуть повела плечом.

— Я вполне могу себе представить, что твоя мать спрятала ее туда, чтобы сохранить на память, а потом забыла об этом.

— Должно быть, дед не видел ее, когда клал в шкатулку вырезки. Если бы нашел, то обязательно бы уничтожил.

— Наверняка ты этого не знаешь, — мягко сказала Сиренити. — Во всяком случае, нет смысла гадать о том, что мог бы сделать Роланд тридцать четыре года назад.

Калеб постарался подавить этот поток непонятных эмоций, грозивший захлестнуть его. Давать какую-то волю чувствам тоже неплохо время от времени, но эти чувства иногда могут чертовски мешать. Его спокойствие, методичность и логика начинали давать сбои, когда вмешивалась эмоциональная сторона его натуры.

Усилием воли он вернул себе ясность и четкость мысли.

— Фотография интересна, но это не основная зацепка.

— Наверно, ты прав.

— Сиренити? — Калеб убрал фотографию в шкатулку и закрыл крышку.

— Да?

Он сделал глубокий вдох и ощутил, как медленно и тяжело пульсирует у него в венах кровь.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Ее рот открылся в беззвучном восклицании. Казалось, у нее что-то случилось с горлом.

— За тебя замуж? — Ее голос звучал выше, чем обычно. — С какой это стати ты хочешь на мне женитъся?

Он посмотрел на нее.

— Вероятно, с той, что я консервативный, занудный и старомодный тип.

— Вот как.

— В чем дело, Сиренити?

— Ни в чем, — быстро ответила она. — Ты просто застал меня врасплох, вот и все. Мне и в голову не приходило, что ты думаешь об этом… о женитьбе.

— Да? А ты об этом не думаешь?

— Я не знаю. — Она сделала глотательное движение. — Я хочу сказать, почему именно сейчас?

— Я тебе сказал почему.

— Ну да, ты консервативный, занудный и старомодный. — Она с беспокойством смотрела ему в глаза. — А я нет. То есть не консервативная, не занудная и не старомодная. У нас в Уиттс-Энде все делается иначе.

— Правда?

— Ну да, посмотри вокруг и увидишь. — Она помахала рукой. — Джулиус и Бетэнн поженились только в прошлом месяце. До этого они прожили вместе много лет. Джесси и Эмброуз вообще не поженились. Мои настоящие родители не были женаты.

— Мои тоже не были женаты, надеюсь, ты не забыла? Но мне что-то не хочется повторять именно эту конкретную часть прошлого.

— Калеб, куда нам спешить? Я не беременна. Mы еще даже не успели как следует узнать друг друга.

Он почувствовал, как все похолодело у него внутри. Она пытается отстраниться от него. Хочет держать его на расстоянии. Может, она хочет его не так сильно, как он ее. Он подавил в себе прилив отчаяния.

— Уверяю тебя, что ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было на всем белом свете. — Громадным усилием воли он заставил голос звучать спокойно.

Она смотрела ему в лицо с каким-то странным выражением ожидания в своих павлиньих глазах.

— Калеб, ты любишь меня?

Вопрос заставил его не дышать целых три или четыре секунды. Она имеет право получить ответ, подумал он. Но ответа у него не было. Его охватило отчаяние. Он не может потерять ее из-за нескольких простых слов.

Скажи ей. Ведь это только слова.

Она — самое важное у него в жизни. Если он потеряет ее, то потеряет часть самого себя, ту часть, которая научилась чувствовать снова.

Бесполезно. Он готов убить ради нее, но солгать ей не сможет. Если и солжет, то ничего хорошего из этого не выйдет.

— Я не знаю, — резко сказал Калеб. Он снова начал терять свою материальную оболочку. Он буквально чувствовал, как это с ним происходит прямо здесь, на диване.

Сиренити наблюдала за ним. Она казалась созданием лунного света и волшебства, случайно попавшим в полосу слишком яркого солнечного света. Она мигнула раз и еще раз, потом улыбнулась своей загадочной улыбкой.

— Нет, конечно, откуда тебе знать, любишь ли ты меня, — сказала она. — Когда в последний раз кто-то тебе говорил, что любит тебя?

— Не помню. — Почему она не отвечает на его вопрос? Все, что ему нужно, это простой ответ. — Какое, черт побери, это имеет отношение к тому, о чем я спросил?

— По-моему, очень большое. Но сейчас это не важно. — Сиренити прикоснулась к его щеке. — Я люблю тебя, Калеб. Но не могу уехать из Уиттс-Энда. Ты ведь понимаешь? Мне здесь нужно кое-что сделать.

— Я не собираюсь требовать, чтобы ты уехала.

— Но ты ведь не можешь остаться здесь навсегда, — грустно сказала она. — Я знала это с самого начала.

— Ты ошибаешься. Я могу оставаться здесь, сколько захочу. Это как раз наименьшая из проблем. Я могу руководить своей фирмой и отсюда.

— Правда?

— Мы живем в век компьютеров и факсов, ты что, забыла? Центр управления может быть где угодно.

— И ты захочешь здесь остаться? — спросила она.

— В своем ли ты уме? — прошептал он. — Что может заставить меня уехать отсюда? Из единственного места на земле, где я чувствую себя абсолютно живым?

— Калеб! — Она бросилась к нему на грудь и одарила его страстным объятием. — Да. Да, я выйду за тебя замуж, если ты этого хочешь.

Дыхание вернулось к нему. Он так крепко прижал ее к себе, что она слабо пискнула — наполовину смеясь, наполовину протестуя.

— Прости, — пробормотал он ей в волосы. Он ослабил объятия, но лишь чуть-чуть. От ее теплого запаха в глубине его существа всколыхнулась масса каких-то неопределенных эмоций. Ему было безразлично, что это за эмоции и как они сказываются на его способности мыслить логически. Важно было лишь то, что они есть, что они сильны и что он их ощущает.

Он не призрак.

Он живой человек. У него есть будущее.

У него есть Сиренити.

Глава 17


— Ты собираешься выйти за него замуж? — Зоун резко опустила крышку большой бочки с пшеничной мукой и порывисто обернулась. Ее оранжево-шафранные одежды взлетели и закружились, словно им передалось ее волнение. — О чем ты говоришь, Сиренити? Зачем тебе вздумалось выходить замуж за Калеба?

— Потому что я люблю его. — Сиренити смахнула пыль с ряда банок с тростниковой мелассой. — А он любит меня. Просто он этого еще не знает.

— Если он этого не знает, то не кажется ли тебе, что выходить за него замуж, может быть, чуточку преждевременно?

— Вероятно. — Сиренити пошла по проходу туда, где были сложены пакеты с лапшой. — Но мне кажется, что ждать я не смогу.

Зоун пристально посмотрела на нее.

— Ты беременна?

— Нет.

— Тогда почему ты не можешь подождать?

— Это трудновато объяснить, Зоун. — Даже себе самой. Она знала, что рискует, пытаясь угадать истинные чувства Калеба.

К сожалению, ей стало совершенно ясно, что сам Калеб не очень хорошо разбирается и справляется со своими эмоциями. Она подозревала, что он слишком долго учился не думать о своих потребностях, стараясь удовлетворить бесконечные требования семьи, слишком долго выполнял все то, к чему обязывала его фамилия Вентресс. Он не осознавал полностью своей ответственности перед самим собой.

Годы, потраченные на расплату за грехи родителей, вселили в него глубочайшее недоверие к собственному желанию любить и быть любимым. Ей казалось, что он даже не понимает истинного значения этого слова или, во всяком случае, понимает его не так, как она.

Однако неспособность Калеба дать правильное определение любви отнюдь не означает, что у него нет к ней скрытого таланта, оптимистически думала Сиренити. Она уловила в нем этот талант с самого начала. По сути, этот талант и был одной из черт, привлекших ее к нему на начальной стадии их отношений.

Этим утром она по-прежнему была уверена в своей правоте относительно его способности любить. В последние несколько дней она замечала тлеющий огонь у него в глазах, ощущала нежность в его прикосновениях, мельком заглядывала в самые потаенные уголки его души.