Глава 21

Сильвия так и не смогла вспомнить, как ей удалось так быстро унести Люси по коридору через дверь, ведущую в сад, на залитую солнцем лужайку. Она только знала, что какая-то внутренняя сила толкала ее вперед. Желание защитить ребенка было столь велико, что оно придало ей решимости действовать без размышлений. Когда Сильвия опустила девочку на ноги, та казалась совершенно обескураженной.

– Что ты делаешь, Уэйси? – спросила она. – Почему бабушка упала? Она больна?

– Тише! – сурово сказала Сильвия. – У нас нет времени на разговоры. Пошли, мы опаздываем. Она взяла Люси за руку и очень быстро, не давая ей опомниться, потащила через лужайку.

– Но Уэйси… Послушай, Уэйси…

– Не думай об этом. Давай поговорим о нашей прогулке, – предложила Сильвия. – Мы решили пойти к Черному камню. Как ты думаешь, сколько нам потребуется времени чтобы добраться туда? Хочешь, мы засечем время?

Вскоре девочка уже разговаривала с обычной детской непосредственностью и, казалось, забыла о случившемся. Сильвия усилием воли заставляла себя разговаривать, быть веселой, смеяться и смешить Люси. Но все это время ее сознание было охвачено чувством ужаса, поэтому она не осмеливалась остановиться и замолчать даже на секунду, ведь стоило наступить тишине, как воспоминания наваливались на нее с новой силой.

Только когда они, наконец, дошли до Черного камня и, обессилевшие, опустились у его подножия на сухой вереск, Сильвия посмела поднять глаза и посмотреть в сторону Шелдон-Холла. Огромный дом, окруженный террасами, садами и парками, казался не таким большим и не вызывал благоговейного трепета теперь, когда она смотрела на него сверху.

«Это просто дом», – подумала Сильвия. Но она знала, что это не совсем так. Шелдон-Холл был также символом ненависти, любви и чего-то еще более мощного, что, сделав ее пленницей, удерживало ее ум и ее сердце с невероятной силой. И ей уже никогда не убежать от этого… никогда.

– Шелдон-Холл, – тихо повторила она. А затем позволила себе подумать о леди Клементине, о Роберте и об их тайне, которая наконец-то раскрылась, о жестокой правде. То, что она никак не могла понять, теперь полностью разъяснилось: скрытность Роберта, его замкнутость, боль и страдания в его глазах, которые иногда поражали ее. Как, должно быть, он страдал. Сильвия вспомнила его лицо, когда с ним разговаривал начальник полиции, – бледное, но, в то же время, бесстрастное. Теперь-то она поняла, что он твердо решил взять на себя вину за преступление, совершенное матерью. Неожиданно Сильвия застыла. Ей в голову пришла мысль, вернее, вопрос, ответ на который показался совершенно очевидным. По-прежнему ли Роберт готов взять вину на себя? Да, и в этом нет никаких сомнений!

Кто слышал отчаянный крик леди Клементины на парадной лестнице? Только она и Бейтсон. И никто из них не скажет об этом ни слова, если прикажет сэр Роберт. Но на самом ли деле она сможет молчать? Если полиция обнаружит, что Эдвард Шелдон умер насильственной смертью, как они и подозревали, сможет ли она стоять рядом и смотреть, как любимый человек умрет за преступление, совершенное другим? Сильвия закрыла глаза рукой. Может быть, она все придумывает и только зря изводит себя. С чего она взяла, что сэр Роберт решит повести себя таким образом? Леди Клементина умерла. Ее сердце, в конце концов, не выдержало. Это было по-своему отважное сердце, хотя и поклонявшееся ложным ценностям и живущее по фальшивым стандартам. Ясное дело, что человек сильный и зрелый не должен жертвовать собой ради женщины, которая уже получила наказание. И все же, хотя Сильвия и пыталась успокоить себя, она знала правду.

Гордость Роберта никогда не позволит ему оскорбить память своей матери. Почему-то Сильвии казалось, что он будет даже рад тому, что ему предстоит принять на себя такие муки. Это будет означать, что после длительного бездействия он, наконец, сможет действовать. Это будет означать определенность, силу и отвагу после многих лет скрытности и сдерживания своих чувств и мыслей. Она вспомнила о частых стычках, которые происходили между матерью и сыном, и то, как порою непримиримо вел себя сэр Роберт по отношению к леди Клементине. Должно быть, мысль о том, что совершила мать, невыносимо мучила и унижала его. Но он испытал бы еще большее унижение, если бы преступление матери стало достоянием гласности. Лучше умереть, чем знать, что память о ней будет осквернена.

– Это сумасшествие! Просто сумасшествие! Но он это сделает, – вслух произнесла Сильвия.

– Что ты сказала, Уэйси?

Люси, подняв голову, смотрела на Сильвию доверчивыми, полными обожания глазами. Девушка обняла ее за худенькие плечики.

– Ничего, дорогая. Я просто говорила сама с собой.

– А я думала, что так делают только сумасшедшие.

– Возможно, все мы порой бываем сумасшедшими. Люси посмотрела на дом, который виднелся далеко внизу.

– Уэйси, – сказала она робким голосом. – Почему бабушка упала с лестницы?

– Думаю, что ей стало плохо с сердцем, – деликатно ответила Сильвия. – Понимаешь, у твоей бабушки уже давно болело сердце, поэтому она не вставала с постели. И неожиданно, как часы, которые перестали тикать, ее сердце перестало биться, и она… она ушла к Богу.

Люси удовлетворило такое объяснение. Она немного помолчала, а затем спросила:

– А кого она убила?

Сильвия ответила не сразу. Сначала она глубоко вздохнула, а затем, повернувшись к девочке, взяла ее руки в свои.

– Послушай, дорогая, – сказала она. – Ты ведь меня любишь, правда?

– Ты же знаешь, что люблю, Уэйси.

– А папу любишь?

– Да, конечно.

– Тогда я хочу, чтобы ты забыла то, что сказала твоя бабушка. Сделай это ради нас обеих. Ты никому никогда не должна говорить об этом. Ты меня понимаешь?

Люси кивнула.

– И даже Нэнни?

– Никому. Ты должна просто забыть об этом, и если кто-нибудь спросит у тебя, ты ничего не знаешь. Ты можешь это запомнить?

– Да, Уэйси, я запомню. Но она все-таки убила кого-то? Сильвия покачала головой.

– Я уверена, что нет. Ей просто приснился страшный сон, такой, какие иногда видишь ты. Вот она и напридумывала всякой всячины.

– Бедная бабушка. Как страшно видеть такие сны, правда, Уэйси?

– Конечно, милая, – ответила Сильвия.

Она отпустила руки девочки и, встав, отряхнула юбки.

– Ну, а сейчас пора идти назад.

Сильвия почувствовала, как при этих словах сердце ушло в пятки. Да, теперь они должны идти в Шелдон-Холл, чтобы выяснить, что произошло, чтобы увидеть страдания Роберта и узнать, что через несколько дней, а возможно, и часов, как только разразится скандал, его заберут от них далеко-далеко…

С того места, где они стояли, не было видно церковного дворика, его скрывали деревья. Над зелеными раскидистыми ветвями виднелся только шпиль маленькой серой церквушки. Сильвия подумала о том, что, наверное, уже доставили гроб и сейчас, возможно, копают могилу. Она вспомнила, как Нэнни со слезами на глазах стояла у простого могильного камня. Она принесла с собой маленький скромный букетик цветов. Знала ли она об этом тогда? И знала ли она, как все произошло? Сильвия вспомнила два маленьких меча, которые нашла Люси в детской комнате. Она снова задумалась о мальчике, который взрослел, но не умнел; о молодом мужчине, который продолжал играть с игрушками. Глубоко в душе она ощутила жалость к леди Клементине. Она, движимая своими амбициями, поглощенная страстной любовью к дому и ко всему тому, что он олицетворял, должно быть, тоже неимоверно страдала, видя, как владелец титула, глава семейства, был занят только игрушками. Сильвия подумала, что это было невыносимо тяжело…

Ее сердце сжалось от мысли о том, что произошло потом. Невозможно было представить, чтобы женщина, любая, могла убить своего родного сына, лишить жизни ребенка, которого она родила, только из-за своей безумной любви к дому, сделанному из кирпичей и извести. В этот момент Сильвии показалось, что над Шелдон-Холлом висит темная туча. Теперь наконец-то, ей стало, понятно, отчего порой ее так пугала атмосфера этого дома. Он сам по себе был вампиром, требовал слишком многого от тех, кто в нем жил. Служа кровом, дом забирал нечто более ценное – неприкосновенность тех, кого он защищал.

«Мое воображение опережает события», – подумала Сильвия и, взяв Люси за руку, повела ее за собой по узкой тропинке для овец, которая, извиваясь по вересковой пустоши, спускалась к Шелдон-Холлу, окруженному ухоженными садами и оранжереями. Назад они шли гораздо медленнее, чем вперед. Сильвия с трудом переставляла ноги, не потому что устала, а потому что страшилась того, что обнаружит, вернувшись назад. Она боялась увидеть лицо сэра Роберта, потому что знала, как он страдает.

«Что я могу ему сказать?» – спрашивала она себя, чувствуя, что сейчас любовь к нему стала еще сильнее, чем прежде. Наконец-то она поняла его. Он оказался не холодным бесчувственным роботом, с которым у нее не было ничего общего, а очень ранимым человеком. Он испытывал такие же неимоверные страдания, какие довелось испытать и ей самой.

А еще для нее стало откровением то, что даже в момент потрясения и ужаса, когда она наконец, поняла, о чем говорил начальник полиции, и когда даже поверила, что сэр Роберт виновен в смерти своего брата, она все так же любила его, любила всем сердцем, каждой своей клеточкой, любила всем умом, всей своей душой. И будь он хоть убийцей, хоть преступником, ее чувства к нему не угаснут. Что бы он ни совершил, каким бы тяжким ни было его преступление, ее любовь к нему останется такой же. Это она знала точно. Она может осуждать его поступки, может испытать потрясение, узнав о нем что-то плохое, но при этом будет любить его так сильно, что ее чувства останутся неподвластны ни критике, ни трезвой рассудительности. Это и есть настоящая любовь, любовь, которая не может перемениться или перестроиться, любовь, которая останется даже тогда, когда все дорогое, что есть в жизни, разрушится и сгинет. «Как я могла даже на несколько секунд поверить, что он был способен на такое преступление? – спрашивала себя Сильвия. – Роберт никогда бы не опустился до того, чтобы совершить такой неблаговидный поступок. Он бы даже никогда не ударил, не то, что убил ради какого-то имущества, будь оно хоть самым ценным во всем мире». Она ведь прекрасно знала, что ему не присуща жадность, но, тем не менее, тогда, в холле, поверила, что он убийца, и теперь не могла себе простить этого. Но она по-прежнему любила его и, кажется, любила еще сильнее. Роберт всегда казался таким же недосягаемым и могущественным, как сам Господь Бог. Но теперь наконец-то он стал человеком, со всеми человеческими чувствами и слабостями.