— Почему именно с ней это должно было случиться? — наконец нарушила тишину она. — Я не понимаю, почему с ней. Миллионы людей доживают до глубокой старости, а ей нет сорока пяти.

— Она так рано родила тебя?

— В восемнадцать. Ужас, правда? — Ленка пригубила из рюмки, скривилась, поставила ее обратно на стол.

— А ты когда хочешь родить? — неожиданно для себя спросила Алька.

— Я? Вообще не хочу. Зачем добровольно надевать на себя цепь? Мама меня одна растила, без всяких там бабушек, тетушек. В результате жизни как не бывало. Не успела в себя прийти — и вот, пожалуйста, звенит последний звонок. Финита ля комедия.

На Ленкином лице промелькнуло ожесточение. Алька старалась вникнуть в смысл ее слов. До сих пор она как-то не задумывалась над тем, что такое семья, дети. Все это казалось ей далеким, туманным, когда-нибудь обязательно придущим к ней в самом чудесном виде. Но когда — это ее не беспокоило. И вот Ленка говорит, что ребенок — это цепь, лишающая свободы, ограничивающая радости жизни. Зачем тогда Валера добровольно посадил себя на эту цепь? Ведь Верка, кажется, была не против забрать сына с собой. Что-то заставило его поступить так. Что-то непонятное Ленке и только-только приоткрывшееся Альке.

— Пойду чайник поставлю. — Ленка вышла из комнаты.

Аля машинально протянула руку, взяла со столика блокнот. Рассеянно перелистала страницы. Вот они, результаты тети-Шуриных анализов, и в них черным по белому смертный приговор. Бедная Ленка… Алька хотела захлопнуть ежедневник, но рука ее нечаянно дрогнула, и блокнот полетел на пол. Веером рассыпались тонкие листки каких-то бесчисленных справок, рецептов, старые квитанции и прочий бумажный мусор, который Ленка почему-то не любила выбрасывать и хранила в записной книжке. Алька нагнулась, собрала содержимое ежедневника обратно. Последней она подняла с пола тоненькую черно-белую фотокарточку, лежащую изображением вниз. Взглянула на нее из любопытства.

Это был тот же снимок, что Алька видела в альбоме Софьи Тимофеевны. Ленка, тетя Шура, Кретов. Только фотография была гораздо меньше форматом. Значит, Ленка разыскала у себя дома такую же карточку. Сидит в одиночестве, смотрит на нее, прячет от чужих глаз в блокнот.

Господи! Неужели Ленка так любила Кретова? А она, Алька, в тот день, после поездки на дачу, такое о ней готова была подумать! Да что в тот день. Не далее чем час назад она терзалась самыми дикими подозрениями в Ленкин адрес! Стыдно вспоминать! Как Ленка могла убить Кретова, если после его смерти не может забыть о нем?

Алька воровато оглянулась и быстро засунула карточку на место. Ей было неловко, точно она распечатала чужое, очень личное письмо.

Алька поудобней откинулась на диванные подушки, постаралась перестроиться, отвлечься от мыслей о Ленке и Кретове. Все равно она бессильна помочь подруге, как никто не в состоянии помочь ей самой. Эх, была бы у Альки Валеркина фотография, может, и она бы иногда смотрела на нее. Все было б легче!

Послышались тяжелые, шаркающие шаги. Алька поспешно, провела рукой по глазам, хотя они и так были абсолютно сухими. Ленка показалась на пороге комнаты, помахала Альке рукой:

— Пошли, чайник вскипел.

Алька вдруг почувствовала, что у нее нет никакого желания пить чай с Ленкой. И вообще, хочется уйти, побыть одной, собраться с мыслями, вспомнить, как проходило свидание с Валеркой. Вспомнить все до мелочей.

— Прости, Лен, я пойду. — Алька поднялась. — Я бы посидела еще с тобой, но не могу. Дел полно. Я вечером позвоню, обязательно!

Неожиданно Алька увидела, как в глазах подруги промелькнуло облегчение. Значит, и ей тоже Алька сейчас некстати. Конечно, когда такое горе, поддержка необходима, но иногда все люди, даже близкие, бывают в тягость.

— Позвони. — Ленка подошла к столу, взяла ежедневник. — Я приду на репетицию через несколько дней. Сухаревскую я предупредила.

— Но ты все-таки не расхаживай особенно и на улицу не выходи! — предупредила Алька. — Пусть Славка за продуктами бегает.

— Хорошо. Пока.

— Поправляйся. — Алька чмокнула ее в щеку и пошла к двери.

26

Дома надрывался телефон. Алька в сердцах схватила трубку.

— Стираешь? — саркастически спросил Васькин голос.

— Стираю!

— Со вчерашнего дня? Или ты поселилась в ванной?

— Ты что, следить теперь за мной будешь? — устало спросила Алька. Ей вдруг захотелось поругаться с ним в пух и прах, с криком, даже с дракой, вцепиться в него, точно кошка, а потом убежать, изо всей силы хлопнув дверью. И чихала она на все последствия. Но, к сожалению, по телефону этого не сделать.

— За тобой не мешало бы последить, — сухо сказал Васька. — Времени нет, а то я бы заехал. Побеседовать не мешало бы.

Никогда Васька Чегодаев не разговаривал с ней так. Где она, с кем, куда пошла, его не интересовало. Он сам частенько возил к себе в Бутово хорошенькую гобоистку Ларису Потапову, и вообще баб у него было и до, и после развода немерено. С чего он вдруг решил, что Алька — его собственность?

— Молчишь?

— А что тебе ответить? — холодно произнесла Алька. — Беседуй. Я тебя слушаю.

— Приезжай.

— Нет.

— Да почему вдруг ты от меня стала бегать? — взорвался Васька. — Я же вижу, ты какая-то смурная ходишь… Слушай, Аль, а мне Сухаревская чего рассказывала! Про то, где ты у нас пропадаешь. Я думал, она треплется, а давеча понял — нет, не врет. Ты чего, Аль, крышу повредила, да?

— Заткнись! — крикнула Алька. — Замолчи, пожалуйста, — уже тише повторила она. — Не надо.

— Не буду, — согласился Васька. — А ты приезжай. Я на часок отъеду по делам, а потом вернусь. Как раз к твоему приходу. И все будет отлично. Годится?

— Не очень. Я не поеду.

— Ну смотри.

Алька кроме угрозы уловила в Васькином тоне растерянность и злорадно улыбнулась. Пусть катится, что он может ей сделать? Никогда она больше не появится у него, не дождется. Хоть бы язык отсох у этой дуры Сухаревской, нашла кому рассказать про Альку. Она сама теперь про Ирку может много интересного выложить, про ее поездки на машине с Витей Глотовым, про ее новую прическу и прочие метаморфозы.

Алька свирепо зыркнула па пикающую трубку и с размаху опустила ее на аппарат.

Злость на Чегодаева и на трепуху Ирку внезапно придала ей сил. Плакать больше не хотелось, сидеть и киснуть — тоже. Хотелось действовать, но как? С какой стороны начать теперь, когда все предположения оказались пустыми? Если б можно было посмотреть еще раз кретовские партитуры. Неужели она не вникла бы, что же в них такого золотого, из-за чего можно убить? Все-таки она музыкант, прекрасно знает большинство опер, которые перекладывал Кретов. Весь облом в том, что партитур-то больше нет, свистнули все, подчистую. И нигде не осталось ни одного экземпляра. Разве что на проклятой кретовской даче, откуда она унеслась, позабыв, зачем приехала. Два часа прокопалась в Ленкиных шмотках, а в другую комнату второго этажа и не заглянула. Вдруг там находился кабинет Кретова и в нем можно хоть что-то отыскать?

Алька решительно набрала Ленкин номер. Конечно, не совсем красиво приставать к ней сегодня с вопросами, но раз та поневоле навела ее на ложный след…

— Лен, — как можно мягче сказала Алька, услышав отрешенный голос подруги. — Ты прости меня, бога ради. Ответь, на даче у Крета был кабинет?

— Что? — рассеянно переспросила Ленка. — Ты о чем?

— Я все о том же. Кретов работал на даче, сочинял?

— Нет. Я же говорила тебе, что ничего не знала о его работах. На даче он в земле копался.

— А комната рядом со спальней — это что?

— Просто комната, для гостей.

— К нему же никто не приезжал.

— Ну и что? Комната все равно была. На всякий случай.

— Лен, а ключи от дачи у тебя есть?

— Издеваешься? Он жениться на мне не собирался, мне его дача по барабану.

— А у кого они могут быть, у Софьи?

— Откуда я знаю? Аль, ты уймешься когда-нибудь? Тебе мало одной вылазки туда и одной разорванной юбки? Чего ты там не успела увидеть?

— Я хочу найти его черновики или оставшиеся работы.

— Зачем?

— Просто посмотреть.

— Там ничего нет. Он работал только в своей квартире. Все его творчество после смерти переехало к жене и пропало.

— Ладно, прости за беспокойство.

Алька повесила трубку, подошла к окну. Завтра первое апреля. Снег совсем стаял, в прошлые выходные перевели часы, и теперь долго не темнеет. Надо будет на днях съездить отдать Денису машинку. А в субботу она снова отправится на дачу. Найдет там Тараса, авось он даст ей ключи еще раз. Правда, басня про украденную сумочку уже не пройдет, но, наверное, с ним можно будет договориться.

Ночью Альке приснился странный и страшный сон. Будто она в церкви. Стоит за колонной, в темноте, и кругом — тоже темно, только мерцают свечи у алтаря. Ни души, ни звука, лишь впереди, в неясном огне свечей, чья-то белая фигура. Алька напрягает глаза, приглядывается и узнает Ангелину. Да, это Ангелина, в белом подвенечном платье, на голове свадебный венок, в опущенных руках краснеет цветок.

«Значит, я успела на ее свадьбу, — думает Алька. — Странно. Ведь мы должны были уехать в Испанию. Неужели гастроли отменили?» Она медленно движется навстречу сестре, чтобы поздравить ее, пожелать счастья и удачи в браке. А та так же медленно идет к Альке. Вот они подходят ближе, еще ближе, совсем близко. Алька различает кружева на белом шелке, пальцы, сжимающие розу. Только лицо скрыто густой вуалью-фатой.

«Ангел, — шепчет Алька, — какая ты красивая! Я приехала поздравить тебя. А где все? Где Митя, мама, папа, все наши? Ведь это венчание? Почему же ты одна?»

Ангелина молчит, голова ее опущена. Свечи трещат, пламя неровно прыгает со стены на стену. Алька протягивает руку, тихонько отодвигает край фаты, смотрит в лицо Ангелины. Внезапно ей становится жутко. Это не Ангел. Перед Алькой стоит она сама, в свадебном платье, в фате. Только вместо розы в руке — красная пожарная машинка. Алька в ужасе пятится назад.