– Нет. Нет, это невозможно.

Сирена не могла придумать, что бы еще сказать. Когда они с Грейнджем снова обменялись взглядами, она поняла, что в нем происходит та же внутренняя борьба. Она положила руку на затылок Гэллама.

– У вас еще не прошел шок. Через несколько дней мы узнаем, что уцелело, что еще можно спасти. Я думаю, что страховка покроет…

– Никакой страховки не будет.

Сирена едва не вскрикнула. Ей хотелось сказать Гэлламу, что сейчас не время так шутить. Но по выражению его лица она поняла, что это не шутка.

– Как это не будет? – спросил Грейндж.

– Срок старой страховки истек. На прошлой неделе. Тут все так завертелось… Я собирался… Чек… Я хотел позвонить Ллойду и выписать новый полис.


– Ллойд очень огорчен, но сделать ничего не может. – Хотя Грейндж уже опустил рычаг, он все еще сжимал в руке трубку. – Он звонил в страховое агентство узнать, не могут ли они что-нибудь с этим сделать, но ничего не получается.

– Не может быть. – Сирене хотелось сделать что-нибудь, чтобы хоть немного его утешить, но встать на ноги казалось непосильным трудом. Когда позвонил начальник пожарной охраны и попросил Гэллама встретиться с ним в гараже, Герти пошла с ним. Сирена думала, что Грейндж пойдет с дядей, но он остался. Теперь она поняла, зачем. – Значит ему вообще ничего не возместят?

Грейндж покачал головой.

– У него такое лицо…Это хуже всего.

Сирена была с ним согласна. Одно утро перевернуло весь мир дяди Гэллама. Он почти не разговаривал с женой, не замечал присутствия племянника. От него ничего нельзя было добиться, кроме одной-единственной фразы: «Это я виноват». Поэтому Сирена удивилась, когда он согласился пойти туда, где все еще дымились остатки автостанции. Но, может быть, ему надо было увидеть их, чтобы убедиться в реальности происшедшего, может быть, все это еще казалось ему страшным сном.

– Я думаю… – Ей было трудно говорить. – Как ты думаешь, не сходить ли ему к врачу? Его сердце…

– Попробую завтра его отвести. А сегодня…

Грейндж не закончил фразы, но Сирена знала, что он хотел сказать. Он хотел сейчас быть рядом со своими родственниками. Ему это было просто необходимо.

– Их нельзя оставлять одних, а ты – единственный, с кем они станут говорить, – сказала она.

– Если станут. – Грейндж сел рядом с ней на диван. – Сирена, я так боюсь за него. Боюсь, что он никогда не оправится от этого удара.

Грейндж наклонился вперед, откинулся назад, снова наклонился. Сирена стала массировать ему спину. Она не знала, что сказать.

– Может быть, – снова заговорил Грейндж. – Может быть, так даже лучше.

– Лучше? Что все сгорело? Неужели ты говоришь об этом?

– Нет, конечно, нет. – У него напряглись мускулы на шее. – Если бы можно было повернуть время вспять и предотвратить то, что произошло, я бы отдал за это все на свете. Но я не могу этого сделать. Так же как не смог вернуться сюда вовремя и застраховать его от пожара. Сирена, сегодня все кончилось.

Она не хотела этого слушать, но выбора не было. К тому же все это правда.

– Все его планы. Годы борьбы. Он вставал до рассвета и шел разгребать снег. Пытался найти надежного помощника. А когда прекращались поставки и он не мог обслужить клиентов! Ему постоянно приходилось ломать голову над тем, как оплатить очередной счет.

Она прервала его, положив руку ему на горло.

– Но ты говорил, что у них было достаточно денег, чтобы делать сбережения.

– Не сразу. Сначала, когда я поселился у них, мне приходилось ходить в купленном у кого-то пальто, потому что другого они не могли себе позволить. Меня-то это нисколько не огорчало – в то время я обрадовался бы чему угодно. Но я никогда не забуду, какое выражение было на лице тети Герти, когда она вручала мне это пальто.

– О, Грейндж. Как мне жаль их.

– Я не хочу, чтобы они снова очутились в том же положении.

Когда Грейндж замолчал, его слова, казалось, остались висеть в воздухе и заполнили все пространство комнаты. Она могла бы заговорить о чем-нибудь другом, но не хотела.

– А чего ты для них хочешь?

– Свободы. Чтобы они могли начать новую страницу. Чтобы им не нужно было вставать ни свет ни заря. И чтобы я никогда не видел у них таких лиц, как сегодня.

– И ты думаешь, что все так и будет, если они уйдут от дел?

– У них еще остались сбережения. Если Герти продаст магазин, я помогу им распорядиться деньгами так, что они больше не будут связаны этими проклятыми делами по рукам и ногам.

Гэллам теперь и так не связан, подумала Сирена. У него больше нет никаких дел. Ему незачем будет вставать по утрам.

Если она что-нибудь не предпримет.

Она ухватилась за эту мысль. У нее достаточно средств, чтобы возместить все убытки, чего не сделала страховая компания. Но Грейндж ни разу не заговорил об этом. Она тоже.

– Может быть, так было суждено.

Он уже говорил что-то в этом роде. Она не могла вспомнить, что тогда ответила. И не знала, что ответить сейчас.

– У него не хватит средств отстроить все заново. И я уверен, что тетя Герти прекрасно представляет себе, каково будет дяде, если ее магазин будет процветать, а у него не будет ничего. Я думаю, она продаст дело.

– А у них достаточно средств, чтобы не работать? Ты уверен?

– Да, если они будут бережливы, а они всегда были бережливы. Никогда не думал, что все так повернется. Никогда. – Он откинулся, привалившись к ней спиной. Сирена обняла его, ощущая его боль, ощущая боль за него. – Теперь нам больше не придется с ним сражаться. Ему потребуются мои советы, и я ему помогу. Я сделаю все, чтобы это несчастье не сломило его.

У Сирены заныло сердце. Еще совсем недавно она не знала о существовании этих людей, а теперь их горе стало ее горем. И она полюбила одного из них.

Нет, она полюбила их всех.

Когда она пошевелилась, Грейндж чуть отодвинулся, чтобы ей было удобнее. Она сидела рядом с ним, поглаживая его по спине, желая, чтобы ее пальцы обрели целительную силу. Грейндж старался развеять кошмар. Даже сейчас, в день пожара, он смотрел в будущее, ставил перед собой какие-то разумные цели.

А единственно разумным, с его точки зрения, было освободить дядю и тетю от труда и ответственности.

Но, может быть, они не этого хотят?

Может быть, без работы, без уз, которые связывают их с городом, жизнь покажется им лишенной смысла.

Она не знала ответа.

Но Грейндж его знал. Этот ответ зрел в глубине его души.

Не говоря ни слова, Сирена поднялась наверх, в спальню. Она все собиралась перевезти отцовскую коллекцию – свою коллекцию – в новый дом, но у нее никак не хватало на это времени. Она достала один из ящиков и поставила его на кровать. Открыв его, она стала рыться в пенопластовых прокладках, пока не нашла то, что хотела. Две белые лошади казались ее вдруг похолодевшим рукам и тяжелыми и хрупкими одновременно. Она подняла статуэтки к свету, любуясь деталями, жалея, что она не знает имени художника, который их сотворил.

Это было в ее одиннадцатый день рождения. Отец специально прилетел домой из Франции, где он работал, ради этого торжественного дня. Мама приготовила лимонный пирог с меренгами, который Сирена очень любила. У нее в гостях было несколько подруг, они все играли на заднем дворе. Отец фотографировал девочек, а мама поднесла к его голове наэлектризованный воздушный шарик, так что у него волосы стали дыбом. В тот день было так много смеха.

Столько любви.

Ее родители любили друг друга. Только они требовали от жизни разного.

Как она и Грейндж?

Непрошеные слезы вдруг застлали глаза. Сирена помигала, потом сдалась и расплакалась по-настоящему. Нет. Только не лошадей.

Когда ей удалось взять себя в руки, она отставила статуэтки в сторону и снова стала рыться в ящике. Вспомнив цены, названные Брюсом, она отобрала китайскую фарфоровую походную флягу, кружку для эля, которой было четыреста лет, и табакерку. У нее дрожали руки, когда она заворачивала вещи в махровые полотенца, взятые из ванной, но, спускаясь по лестнице, она казалась совершенно спокойной.

Грейндж сидел в той же позе. Когда Сирена вошла, он поднял голову, и она решила, что это хороший знак. Поскольку она не могла подобрать нужных слов, то просто разложила вещи рядом с ним на диване. Грейндж долго неподвижным взглядом смотрел на них, потом поднял на нее глаза. Только тогда она обрела голос.

– Они твои. Я хочу, чтобы они были твоими.

– Что? Сирена…

– Ты можешь делать с ними все, что захочешь. Это… – Сирена глубоко вздохнула и твердо проговорила: – Это мой подарок тебе, потому что я тебя люблю.

– Сирена.

Только не таким голосом. Я не могу ни о чем думать, когда ты говоришь таким голосом.

– Отец делал мне много подарков, потому что он меня любил. Теперь моя очередь сделать то же самое для самого главного человека в моей жизни.

Она подумала, что он мог бы обнять ее, но он только смотрел на нее не отрываясь. Лишь на одно мгновение его взгляд обратился на вещи, разложенные на диване.

Наконец он встал. Она чувствовала, что ему хочется прикоснуться к ней, но он не делал этого. Он с усилием заговорил:

– Ты понимаешь, что делаешь?

– Да.

– Я не хочу ничего решать.

Она кивнула с полным пониманием.

– Вот теперь ты знаешь, через что мне пришлось пройти.


Спустя несколько минут Грейндж надел пиджак и ушел. Он говорил мало – только спросил ее об истории вещей и о цене. Он вертел их в руках, и Сирена почти видела, что происходит у него в голове. Она не ждала, что он обнимет ее, скажет, что любит, откажется от подарка. Она бы удивилась, если бы он это сделал.

Она узнала о том, что богата, уже несколько недель назад и до сих пор не вжилась в эту новую роль. С ним было то же самое.

Нужно время.

Хотя Сирена не думала, что кто-нибудь захочет есть, она решила приготовить простой обед. Услышав, как открывается входная дверь, она выключила плиту и прошла в гостиную. Вернулись Герти и Гэллам. Она обняла их, помогла раздеться, не стараясь заполнить тишину пустыми словами.