— Матери Алана тоже не нравится, когда он пьет. Как, впрочем, и мне. Но вам-то что до этого?

Он высвободил руку с покорным облегчением. В кои веки ему представилась возможность наедине перекинуться с ней словом, а он умудрился ее оскорбить.

— Да, конечно, это меня не касается.

Она посмотрела на него. Он шел, слегка размахивая руками, у него было лицо честного, надежного человека. Когда-то она думала, что выходит замуж именно за такого мужчину.

— Вы правы, Брандон. Простите меня. Но вы, американцы, все помешаны на здоровье. В Европе не так. Я, например, живу с Аланом, но я не могу сказать себе: «Надо от него избавиться», — будто речь идет не о муже, а об аппендиците.

— И все же вам придется это сделать, Жозе, и если я когда-нибудь понадоблюсь…

— Я знаю, спасибо. Вы с Евой очень добры.

— Не только мы с Евой, но и я один.

Он покраснел как рак. Жозе ничего не ответила. А ведь в Париже она любила поиздеваться над мужчинами. «Я постарела», — подумала она. В ресторане почти не было свободных мест. Далеко позади едва виднелись Алан и Ева, которые медленно шли за ними.

И вот они снова у себя дома. В их жилище было три длинные комнаты, облицованные светлым бамбуком и украшенные африканскими масками, соломенными поделками и рыболовными гарпунами, — короче, всем тем, что мать Алана считала экзотикой. Хотя Алан очень долго жил здесь в одиночестве, в доме не было его личных вещей. Книги и пластинки они привезли из Нью-Йорка. Никогда прежде Жозе не встречала людей, которых так мало интересовало прошлое. Он смотрел на все лишь ее глазами, причем так очевидно и откровенно, что порой ей хотелось рассмеяться. Нарочитость их отношений заходила так далеко и он так безнадежно терял свое лицо, что у нее голова шла кругом: ей казалось, что она смотрит плохую пьесу или фильм с неуемными режиссерскими претензиями. Но режиссером этой пьесы, этого фильма был не кто иной, как ее муж, и она не могла не страдать вместе с ним, предвкушая неизбежный провал.

Он ходил взад-вперед по комнате, все окна были открыты, и их лица овевал теплый флоридский бриз, в котором смешались легкие запахи моря, бензина и не желающего спадать зноя. Она смотрела, как он вышагивает, и думала, что никогда прежде так остро не ощущала свою непричастность к окружающей обстановке и даже к чьей-то жизни. Никогда она не чувствовала себя такой уязвимой — будто вся она была обнаженным нервом.

— Брандон в тебя влюблен, — наконец произнес он.

Она улыбнулась. Они подмечали все одновременно. Еще два дня назад она бы посмеялась над его словами и объяснила их манией ревнивца. Двумя днями позже она посчитала бы его безнадежным слепцом. Но коль скоро они в одно и то же время пришли к этому выводу, она понимала, что не может все обратить в шутку, как поступила бы с любым другим мужчиной.

— Но какие у Брандона могут быть шансы? — задумчиво произнесла она.

Алан остановился, облокотившись на подоконник.

— Никаких, — заключила она.

— Ну почему, — возразил он. — Красивый, солидный и надежный мужчина. Это, пожалуй, единственный в Ки-Ларго человек, который мог бы составить мне конкуренцию. Его жена умна и умеет себя вести. Он вполне способен отправить меня в нокаут за нанесенное тебе оскорбление. Это истинный джентльмен. Я так и слышу, как он говорит: «Простите, сэр, но есть такие вещи, которые терпеть нельзя, а леди Жозе — выше всяких подозрений…» — и так далее.

Он рассмеялся.

— Что ты молчишь? Считаешь, что такого быть не может?

— Напротив, я не вижу в этом ничего невозможного.

— Ты и переспать с ним могла бы?

— Могла бы. Но это мне вовсе не улыбается.

— Ничего, еще захочется.

Он отошел от окна, и в который раз она отметила его склонность к театральности. Он всегда принимал красивую позу, чтобы произнести реплику, потом снова начинал передвигаться по сцене, казалось, каждое слово он старается подчеркнуть определенным жестом.

Жозе лежала на обитом парусиной диване, заложив руки за голову и прикрыв глаза. Ей хотелось спать, она спрашивала себя, как долго сможет выносить такую жизнь. Тем не менее в глубине души все происходящее ее забавляло. Ведь сегодня она впервые твердо сказала себе: «Пора со всем этим кончать».

— Как бы Брандон по тебе ни вздыхал, ты не должна делать вид, что ничего особенного не происходит, — продолжал Алан. — Нечего сказать, элегантно ты его подхватила на пляже, оставив со мной бедную Еву. Ты бы видела, как понуро она смотрела вам вслед.

— Я об этом не подумала. Ты полагаешь…

Она хотела сказать: «Ты полагаешь, это ее задело?» — но не договорила. И так было ясно, что он ответит «да». Он не упускал случая вызвать у нее угрызения совести. Она не сдержалась.

— Я не причинила ей боли. Ева мне доверяет, как и Брандон. Они не догадываются, что я, как рабыня, должна проводить время лежа на спине в покорном ожидании мужчины. Они-то нормальные люди.

— Ты хочешь сказать, что я таковым не являюсь?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, и ты гордишься собой, не так ли? Не устаешь лелеять свои причуды. Для тебя было бы трагедией спуститься на землю и вести себя, как подобает мужу…

«Боже мой, — вдруг подумала она, — я читаю мораль, точь-в-точь как авторы нравоучительных газетных статей. И это я, с моим презрением к здравому смыслу, назидаю его, словно отец семейства! Я становлюсь настоящей занудой. А он и рад».

Он и в самом деле подошел к ней улыбаясь.

— Помнишь, Жозе, однажды ты мне сказала: «Людей надо принимать такими, какие они есть, я никогда никого не хотела изменить, никто не имеет права судить других». Разве не помнишь?

Он улегся у ее ног и говорил тихо, так тихо, что непонятно было, читает ли он молитву, от которой зависит его счастье, или хочет смутить ее. У нее перехватило дыхание. Да, именно эти слова она произнесла как-то зимой в Нью-Йорке. Они вышли на улицу после долгой беседы с матерью Алана. Жозе переполняли жалость, нежность и добродетель. Они гуляли по Централ-парку, и Алан казался таким потерянным, таким доверчивым…

— Да, — сказала она. — Я это говорила. Я так думала. И продолжаю так думать. Алан, — произнесла она чуть тише, — ты меня не щадишь.

— Ты хочешь сказать, что я жесток?

— Да.

Она закрыла глаза. Он добился своего, заставил ее признаться, что причинил ей боль, к этому он и стремился — задеть ее за живое. Любым способом уколоть. Он поднял ее на руки, опустил, лег рядом, прижался головой к ее плечу. С мольбой в голосе он шептал ее имя, ласкал ее, ему очень хотелось, чтобы она заплакала. Но она сдержала слезы. Тогда он овладел полуодетой Жозе, но взаимное удовольствие вызвало у него нечто похожее на обиду. Чуть позже он раздел ее и, уже спящую, перенес в спальню. Заснул он, судорожно сжав ее руку в своей. Когда она проснулась на следующее утро, Алан лежал поперек кровати. Он так и не успел раздеться.

Глава 2

Машина затарахтела. Это был «шевроле» цвета спелого граната.

— Ты забыл шляпу!

Он махнул рукой в знак того, что шляпа ему не нужна.

— Сегодня будет страшная жара, — настаивала Жозе.

— Пустяки. Садись. Брандон даст мне свою шляпу. У него голова крепкая.

В этот день они собирались вместе рыбачить. Жозе не выспалась и чуть ли не со злорадством предвкушала тот миг, когда кто-нибудь — Брандон, Ева или она сама — не вынесет этой пытки и взорвется. Если повезет, это может произойти сегодня.

Как всегда в последние дни, понурые Киннели ждали их у причала. Ева держала корзину с бутербродами, она махнула им свободной рукой, попытавшись сделать это весело и непринужденно. Брандон слабо улыбнулся. Рядом покачивался большой катер, на котором их ждал матрос.

Вдруг Алан пошатнулся и потянулся к затылку. Брандон шагнул к нему и поддержал за руку.

— Что с вами?

— Это солнце, — сказал Алан. — Надо было взять шляпу. Голова кружится. — Он сел на каменный парапет и низко опустил голову. Остальные стояли в нерешительности.

— Если тебе плохо, — сказала Жозе, — давай останемся. Глупо выходить в море, когда так палит солнце.

— Нет-нет, ты так любишь рыбалку. Отправляйтесь без меня.

— Я отвезу вас домой, — сказал Брандон. — Вы, видимо, немного перегрелись. Вам лучше не садиться сейчас за руль.

— Так вы потеряете целый час. И потом, вы, Брандон, превосходный рыбак. Пусть лучше меня отвезет Ева, море ее утомляет. Она меня полечит, почитает что-нибудь.

Наступило молчание. Брандон отвернулся, и Ева взглянула на него, подумала, что поняла своего мужа.

— Пожалуй, так будет действительно лучше. Мне надоели акулы и прочие морские твари. И потом, вы же скоро вернетесь.

Голос ее был спокоен, и Жозе, готовая было возразить, смолчала. Но внутри у нее все кипело. «Так вот чего добивался этот кретин! Притом ничем не рискуя — ведь он видит, что на катере с моряком укрыться негде. А тут еще на все согласная Ева и вечно краснеющий Брандон… И что, в конце концов, он хочет доказать?» Она резко повернулась ко всем спиной и взошла на мостик.

— Ты уверена, Ева… — робко произнес Брандон.

— Ну конечно, дорогой. Я отвезу Алана. Удачной вам рыбалки. Не слишком удаляйтесь от берега — поднимаются волны.

Моряк нетерпеливо насвистывал. Брандон нехотя перебрался на катер и облокотился на перила рядом с Жозе. Алан поднял голову и наблюдал за ними. Он улыбался и выглядел вполне здоровым. Катер медленно отходил от причала.

— Брандон, — вдруг сказала Жозе, — прыгайте. Немедленно прыгайте на берег!

Он посмотрел на нее, взглянул на пристань, которая была уже в метре от борта, и, перешагнув через перила, прыгнул, поскользнулся, потом поднялся на ноги. Ева вскрикнула.