В квартире у Олега было тепло и прибрано, на вешалке Катя сразу заметила дорогую женскую дубленку, изящные красные сапожки на высоком каблуке стояли у двери.

— Жена будет в восемь вечера, — сказал Олег, поймав ее взгляд. — Мы управимся.

Он выдал ей большое желтое полотенце, махровое, мягкое; и в огромной ванной, отделанной зеркалами, Катя разрыдалась, глядя на свое нелепое отражение над мраморной полочкой, уставленной дорогой косметикой.

— Можешь там одеть халат розовый! — крикнул Олег из комнаты. — Он как раз тебе подойдет по размеру!

Катя долго стояла над ванной, вслушиваясь в шум льющейся воды. Сняла с крючка легкий, пушистый, невесомый халат. От него пахло чем-то неземным, сказочным, премьерно-глянцевым, журнальным — и сладким, несбыточным, недоступным. Она вышла к Олегу в своем дурацком шерстяном костюме — надеть это чужое розовое чудо было выше ее сил. Олег не удивился, улыбнулся только, полуобнял ее.

— Ну что? Раздеваемся? Я вот тут пока нам «мартини» налил. Если хочешь, сок принесу. Ты какой будешь — апельсиновый или яблочный?

Пока он расстегивал пуговицы на Катином костюме, стягивал с нее колготки и белье — умело, осторожно, — Катя не могла избавиться от противного липкого чувства брезгливости. Олег уже целовал ей грудь, спускался губами ниже… Внезапно Катя почувствовала странное тепло внизу живота — ощущение, сходное тому, которое возникало при просмотре Ромкиной порнографии. Она испуганно вздрогнула, пытаясь закрыться руками, защититься… но от властных поцелуев Олега вновь расслабилась, сил сопротивляться этому внезапному чувству не было… Противно и сладко… такого с ней никогда еще не случалось. Если бы сейчас Олег захотел прекратить все это, Катя, наверно, заставила бы его силой. Может быть, подобное и называлось страстью.

* * *

В начале марта, проезжая по Бухарестской, Роман увидел Анжелику — в районе Фрунзенского универсама. Она шла навстречу его «Опелю», высокая, в спортивной синей куртке, в вязаной шапочке с огромным помпоном, из-под которой выбивались упругие темные кудри. Роман остановил автомобиль, когда Анжелика поравнялась с ним, окликнул ее.

— Привет, — сказала Анжелика удивленно, наклоняясь к его «Опелю». — Что ты здесь делаешь?

Аналогичный вопрос Роман мог бы задать ей. Впрочем, кажется, она говорила, что живет здесь.

— Вот, в магазин заехал. Садись.

— Я тороплюсь, — сказала Анжелика.

Ему пришлось самому выйти из машины. Легкая, почти невесомая — теперь Роман мог разглядеть ее. Ни о какой беременности не шло и речи — иначе живот был бы уже заметен. Худая, с подтянутыми ляжками, нахально улыбающаяся — Анжелика была такой, какой он увидел ее впервые. Пушистый помпон величиной с Анжеликину голову, подросткового покроя курточка — она выглядела весьма забавно.

— Не обращай внимания на мой внешний вид, — поймала его изучающий взгляд Анжелика. — Я на снегоходе собираюсь кататься.

— А, вот как? У тебя теперь есть снегоход?

Анжелика засмеялась и не ответила. Ей было весело. Роман стоял, глядя ей в глаза, как идиот, и не знал, что сказать.

— Ну, пока, — бросила она небрежно. — Удачи.

— Ничего не хочешь мне сказать? — спросил Роман.

— Что сказать? — подняла брови Анжелика.

— У тебя что-то живот совсем незаметен.

— И что?

— Аборт сделала, — сказал Роман.

Что-то дрогнуло в лице, и незаметная для посторонних глаз тень проскользнула.

— Так ты ничего не знаешь? — спросила Анжелика без всякого выражения.

— Нет, — насторожился Роман. — Что я должен знать?

Она закинула голову назад и посмотрела куда-то в небо.

— Ничего. Значит, так надо.

У Романа противно засосало под ложечкой.

— Нет, постой-ка! Что еще я должен знать?

— Ничего, — Анжелика расслабленно махнула рукой. — Не заморачивайся. Просто живи.

Она хотела идти, но Роман преградил ей дорогу. Наверно, это выглядело довольно смешно. Они стояли на краю тротуара, у самого поребрика, и проезжающие мимо машины обдавали их снежной грязью.

— Ты что-то хотела сказать, — настаивал Роман.

— Ерунда, — отмахнулась Анжелика.

— Ты никуда не пойдешь, пока не расскажешь мне.

— Я опаздываю, — она вскинула к самому носу руку с золочеными часиками на запястье. — Я из дома выскочила на пять минут. Еды хотела немножко купить.

— Ты живешь здесь с Максом?

— Да.

— Это он заставил тебя сделать аборт?

Анжеликины глаза внезапно потемнели — сейчас было и не разобрать, какого они цвета.

— Нет, — сказал она тихо. — Твоя жена.

— Что? — переспросил Роман с угрозой в голосе.

— Ты все равно не поверишь. Рома, я уже ничего не хочу говорить. Давай просто разбежимся. Живи как жил. Так лучше. Будто ничего и не было.

Ее глаза — пронзительные… темно-темно-зеленые.

— Ведь ничего и не было, — сказала Анжелика.

Роман пытался и не мог сдержать дрожь в руках, в ногах. Он мог бы ударить Анжелику — просто для того, чтобы она перестала врать. Она убила его ребенка по просьбе какого-то там красавчика, с которым наверняка изменяла ему, Роману, и теперь еще хочет бросить тень на его жену. Хотя…

— А я хочу услышать, что произошло, — сказал он. — Я знаю, что моя жена любит меня. Я знаю, что она молодец и умеет добиваться своего. Я горжусь ею. Мне бы просто хотелось знать, как ей удалось уговорить тебя.

— Элементарно! — воскликнула Анжелика со злой усмешкой. — Ботинками по животу.

— Что-о?!

— Я не хочу об этом. Это уже прошло. И потом, все к лучшему.

— Я не верю тебе, — сказал Роман жестко. — Ни единому твоему слову. Ты хочешь сказать, что она била тебя?

— Не она, — Анжелика опять смотрела куда-то в небо. — Ее друзья. Какая разница? Тебе это так интересно?

Роман вдруг отчетливо услышал музыку. Это была музыка Анжеликиной лжи. Все то, что она пела ему своим сладким сексуальным голоском… сейчас и всегда.

— Мне действительно интересно, как низко ты можешь опуститься, — сказал Роман. — Каких еще гадостей можешь наговорить про моего любимого человека. Ты думаешь, что я начну хуже относиться к ней?

Это был действительно конец — Роман отчетливо это понимал. Лживая девчонка, лживая насквозь. Как он мог… как он мог полюбить ее?

— Я думаю, что ты начнешь любить свою жену еще больше, — сказала Анжелика легко. — Ты можешь гордиться своей женой.

Она повернулась, едва не задев Романа плечом, и пошла по Бухарестской, высокая, стильная, в узких белых брюках, заправленных в высокие сапоги. Помпон на ее шапочке качался — вправо-влево.

Роман сел в «Опель» и медленно поехал в противоположную сторону. Вот и все. Конец романа. Жаль, что он так поздно понял все это. «Я ведь ездил в этот универсам по Бухарестской ради того, чтобы увидеть ее, — безжалостно накручивал себя Роман. — Не хотел признаваться даже сам себе… но только ради этого». Сейчас Роман ненавидел Анжелику. Ведь это она мешала его счастью с Катей. Ведь это из-за нее… Из-за нее он чуть было не оставил семью! Роман вдруг почувствовал, что ему обязательно нужно увидеть Катю сейчас. Он посмотрел на часы. Сегодня вторник… Через двадцать минут у Кати заканчиваются занятия в вузе. Он летел к институту, где училась жена, как на крыльях. Он купил бы цветы на перекрестке, но боялся опоздать. Теперь у них с Катей все будет хорошо. Всегда. И к черту все эти романы. Настоящая любовь… преданная… верная… искренняя и честная, не терпящая лжи…

Роман резко вдавил тормоз, не доехав до парадного подъезда вуза метров двадцать. Он еще издали увидел Катю. Она стояла к нему спиной — маленькая, худенькая, родная. Лицом к Роману был ее спутник — невысокий светловолосый парнишка в черной кожаной куртке. Обнимая Катю за талию — деловито и по-хозяйски, — свободной рукой он приглаживал свои взъерошенные волосы. На правой щеке паренька красовалось родимое пятно.

* * *

Белые брызги взметались из-под широких снегоходовых лыж, в лицо бил ветер, качало и потряхивало — и Анжелика визжала от радости, от переполненности чувствами, от давно забытых ощущений бешено быстрой езды по снегу. Макс, в фиолетовой куртке, в смешной шапочке, надвинутой на лоб и на уши, сидел впереди, и она крепко держала его за талию, обняв руками в пушистых перчатках. Анжелике казалось, что она держит в руках его сердце — так крепко прижимала, прижимаясь, и так близко лежала левая рука на той области груди, где колотилось, выпрыгивая. Прижималась, пряталась за его спиной от снежных брызг; накатанная дорога впереди закруглялась, огибая стойкие фонари, спускалась вниз по склону, мимо черных трупов замерзших деревьев, мимо заснеженной трансформаторной будки, вниз, вниз, и все это надо было огибать зигзагами, и всякий раз на повороте дружно наклонялись то влево, то вправо, удерживая резвую машину от падения.

Внизу Макс заглушил мотор, повернулся к Анжелике, раскрасневшийся, темные глаза возбужденно блестели.

— Хочешь попробовать?

Анжелика растерялась: такую технику ей давно не доверяли, боялись за ее жизнь и за собственную.

— После того как я разбила Сашкин снегоход… — начала она.

— Садись, — сказал Макс, уступая ей свое место.

Теперь он был сзади и нежно обнимал ее под сердцем, доверчиво, крепко… любимый. Это слово возникло где-то внутри, давно забытое, непроизносимое, внезапное, как удар молнии. «Любимый», — повторяла Анжелика про себя на разные лады, медленно разгоняя ревущую машину и чему-то улыбаясь, а сердце стучало, боялось: когда-то был удар в сосну с налету — и красивый красный снегоход умер. Анжелика осталась жива.

Давно забытое слово, давно забытые умения, когда-то доведенные до автоматизма. Круто и неловко развернулась, поддала газу… и побежали мимо елки и березы, трансформаторная будка, фонари, слившийся в сплошную полосу забор… По заснеженному парку, все увереннее разворачиваясь, ликуя, вскрикивая… и ежесекундно чувствуя руку Макса на своем сердце. Она бы вырвала его из груди и бросила Максу под ноги — только за то, что он доверился ей… за то, что поверил в нее…