Шумно вздохнул, прикрывая глаза и слыша стук собственного сердца. Вообще-то это больно. Ему раньше говорили подобное, но как-то совсем не пробирало, разбиваясь о ледяную стену, выстроенную им самим. Однако сейчас все иначе, словно Раиса нашла невидимую глазу трещину, ударяя по ней все сильнее молотком правды.

— Если ты уйдешь, у меня ничего не останется, — выдавил с трудом признание раньше, чем успел себя остановить. — Я просто закончу свое существование без тебя.

— Люди не исчезают и не умирают только потому, что их покинули, Яр, — вздохнула, поглаживая большим пальцем его руку, пытаясь сосредоточиться, чувствуя горячее дыхание за ухом. — Я знаю, что дура наивная. И прощаю совершенно зря. Не надо мне этого доказывать или говорить. Но все равно буду пытаться достучаться до тебя, однако моя любовь не всесильна. Иногда ее просто не достаточно, чтобы все исправить. Если так случится, значит бороться у меня не осталось сил.

Вместо слов, обнял еще крепче, слыша, как где-то внизу закряхтел сосед, вышедший на прогулку со своим псом, разразившимся лаем на весь подъезд. Он знал, что люди не умирают, если их покинуть. Они учатся жить дальше, начинают новую жизнь, погружаясь с головой в новые впечатления. Да только сам так не сможет. Ведь стоит Раисе уйти навсегда, больше ничего не будет. Ни жизни, ни новых впечатлений, ни стремлений к жизни.

И возможно, это и есть любовь, которой Ярослав Тасманов так отчаянно боится.


Семью Кошкиных в Новый год можно было бы охарактеризовать просто — шумная толпа. Куча не понять, откуда взявшейся родни. Каждый пытается переорать другого, сидя за большим выставленным столом, покрытым яркой пестрой скатертью с большими красными маками. Везде и всюду еда, которой можно было бы накормить половину населения Африки. Бесконечная череда племянников, племянниц, тетушек, дядюшек, двоюродных сестер, братьев, а во главе этого маленького филиала личного Ада Ярослава — родители Раисы, смотрящие на пару. Лариса Сергеевна ободряюще и Степан Ерофеич мрачно. Десятки глаз с живейшим интересом разглядывают нового кавалера своей любимицы, сканируя каждый миллиметр. С ног до головы. Девчонки подростки стреляют глазками, правда в рамках разумного, парни хмурятся, кто-то даже прикрывает жен, восхищенно перешептывающихся друг с другом.

— Выхухоль, — потянул Степан, сжимая вилку в огромной руке с такой силой, будто представлял себе на ее месте шею парня своей дочери, сейчас крепко державшую его за руку. — Что на тебе? Тебя по каким темным углам носило, кобель малолетний?

Ярик непонимающе вскинул бровь, затем опустил взгляд на джемпер с модными дырками, потом на такие же темно-синие джинсы в зимнем варианте, где дырки были зашиты, а кое-где приклеены аппликации и возмущенно засопел.

— Дед Степ, это модно, — сразу разобиделся круглолицый мальчишка лет 15, с парочкой прыщей на лбу. — Щас все так ходят!

— Петька, — рыкнул мужчина, отчего подросток мгновенно опустил взгляд на тарелку с оливье, делая вид, что там что-то интересное.

— Между прочим — это брендовые вещи, — съязвил Ярик, вступаясь одновременно за парня и себя самого. Мало ли чего там отцу Раисы не нравится. Судя по всему, он ему вообще не нравится, даже если запакуется в костюм времен молодости Степана. — Дорогие.

— Дырки-то делать, такой труд, — ехидно отозвался Степан, не обращая внимания на шиканье жены, слыша тихое хихиканье с разных углов. — А на труселях тоже дырки, исподнее-то, небось, такое же модное! Ты б сказал, я бы с дачи привез рванье свое. Дешево, сердито, а главное МОДНО!

— Папа прекрати, — простонала Рая, тяня Ярика к столу, заставляя сидящих немного сдвинуться с дивана. Согнали парочку детей с насиженных мест на стулья, с шумом передвигаясь в небольшом зале, где еще умудрился работать небольшой плазменный телевизор, стоящий на столе, располагаться старый добрый советский шкаф с кучей хрусталя да книгами и кадка, в которой сидела большая пальма. Возможно, маленькие пространства как-то сближают родню в окружении обоев с цветами, но вот Тасманову было однозначно неуютно. Сидишь почти на краю, вжавшись в подлокотник, на колени к тебе забирается беззубая пятилетка, улыбаясь, широко и открыто, демонстрируя дырки от выпавших молочных зубов.

— Класивый, — выдала маленькая Олеся, хватаясь маленькими пальчиками за одну из дырок, затем за кулон на черной веревочке, будто пытаясь оторвать серебряный клык. Пришлось перехватить ручку, убирая осторожно. — Ты плинц?

Ярик беспомощно вздохнул, поймав на себе веселый взгляд отца Раи. Вот ему точно весело, лишь бы самому Ярославу было неуютно.

— Лесечка, дядя Ярослав не принц, — Лариса Сергеевна добродушно улыбнулась, прямо как ее дочь, протянув руки, — иди ко мне, у меня есть конфетки.

— Ни хочу! — Олеся, точно обезьянка, бодро вцепилась во все найденные дырки, заставляя парня проклясть дурацкую бунтарскую идею надеть этот джемпер, чтобы позлить Раиного отца с его устаревшими взглядами. Пришлось обхватить ребенка руками, дабы не соскользнула, усаживая на коленях удобнее, лицом к столу под заинтересованные взоры родственников девушки. Сама Кошкина затаила дыхание, будто ожидая конца терпению Ярика. Однако нацепив маску невозмутимости, Тасманов на удивление Кошкина старшего выдал:

— Какие кушанья юная принцесса желает отведать?

И если до этого еще в него не влюбились все женщины этой большой да дружной семьи, то спустя полчаса вокруг него крутилась вся ребятня, бесконечно дергая по любому поводу.

— О, дядь Яр, а вы умеете рисовать мангу?

— Дядя Ярик, можно мне кошечку нарисовать?

— Дядя Яла, а мне колону можно?

Динозаврики из бумаги, оригами в виде тигра, раскраски и вот уже шумная братия в комнате дружно, окруженные принесенными игрушками учатся сами рисовать мифических животных, переругиваясь тихонько за фломастеры да карандаши, разбросанные всюду. Рая лежала на животе, отчаянно пытаясь изобразить самое простое из показанных животных — бегемота. Казалось бы, ничего сложного. Овал, голова, пара ушек, хвостик да лапки. Но просто это в Гугле по инструкции, а если руки не из того места растут, то бесполезный расход бумаги. Смотря на пустой лист, грызла обычный карандаш, пока Олеся рисовала единорога под чутким руководством Ярика. За стенкой взрослые, сумевшие выдохнуть, неспешно вели беседу о делах наушных, негромко переговариваясь под шум телевизора. Очередной повтор советских комедий, неспешная атмосфера праздничного выходного и ворчание детей, жаждущих внимания нового кумира.

— Что это за страхолюдина?

— Это шинигами*, тупица! Вот научусь рисовать, завидовать еще будешь!

— Тю, да у тебя чудовище бесформенное какое-то, а не Куросаки Ичиго*…

— Дядя Ярик, Влад назвал моего шинигами чудовищем!

Рая осторожно стряхнула ошметки от резинки с листка, слушая вопли детей, пытавшихся выяснить у Ярика чей рисунок лучше. От долгого лежания затекла вся правая половина, к тому же пол, покрытый светлым линолеумом под дерево, был довольно холодным, несмотря на горячие батареи. Сколько Раиса себя помнила, в этой комнате, где когда-то была ее спальня, всегда сквозняк пробирался сквозь неведомые щели. Отец несколько раз замазывал их, вскрывал полы, но где-то все равно поддувало, не давая духоте властвовать в небольшом помещении. Сейчас ее бывшая комната использовалась для ночевки редких гостей, хоть практически все осталось неизменным с момента переезда Раисы. Старый большой раскладной диван, шкаф под одежду, небольшой стол ближе к подоконнику с окном, выходящим во двор. Даже обои, сиреневые, в светлую полоску не поменяли. Исчезла только большая часть личных вещей, кроме нескольких фотографий на стене да стенда с наградами за участие в конкурсах и спортивных соревнованиях. Их очень любил отец, да и мама гордо показывала каждому, кто оставался в их квартире дольше пяти минут. Ярославу Лариса все показала лично, принеся семейный альбом до кучи, пока самого блондина дети не оккупировали, требуя внимания. Так бы еще полвечера слушал рассказы о Раином детстве. Не самые, на ее взгляд, интересные темы для разговора.

Тень накрыла задумавшуюся девушку, затем знакомый запах одеколона окружил девушку со всех углов, когда Тасманов пристроился рядом, вытягивая ноги, отбирая из рук замусоленный карандаш.

— Прекрати грызть грифель, — усмехнулся, обжигая горячим дыханием ухо, убирая коричневую прядь волос за ушко.

— Не грифель, а резинку на кончике, — обиженно произнесла, опуская взгляд на серые разводы, оставшиеся от рисунка на белом полотне, вздыхая. — Бегемоты не моя стихия. Пора признать, что в рисовании я полный бездарь.

Ярослав вложил в ее руку обратно инструмент будущего творчества, перехватывая пальцы, опуская кончик карандаша на бумагу. Рая задержала дыхание, на минутку задохнувшись, стоило ему буквально почти разлечься на ней, пристраиваясь рядом.

— Тасманов, тут дети, — выдохнула, чувствуя возбуждения всего-то от одного присутствия. Сумасшедшее ощущение.

— Так я ничего, это ты у меня пошлячка, — мурлыкнул в ушко, легонько нажимая на пальцы, направляя кисть руки. — Рисуй большой овал, Рысенок. Только не выходи за рамки пропорций листа. Это будет наше туловище.

Следом шел второй овал, меньше, голова без шеи. И пока то, что должно было стать животным, больше напоминало пару неровных кругов посреди листа. Четыре практически пряумогольные большие парнокопытные лапы. По ходу Рая даже увлеклась, пришлось стирать, повторяя заново также под чутким руководством Тасманова. Стирание ненужных линий и вот туловище уже немного напоминает нужные формы. Затем когти, грубая шкурка, аккуратно прорисовывая складки которой, Рая так увлеклась, что уже не замечала, что Ярик так близко, почти не отвлекаясь. Вокруг них собралась толпа детей, ждущих конечного результата, а из гостиной вышли взрослые, удивленные возникшей тишиной. Никто этого не заметил, ведь тут целая дилемма — надо бегемоту нарисовать непропорциональный телу хвостик. Куда уж до любопытства гостей, не привлеченных к созданию шедевра.