Даже в конце жизни, когда денег было раз-два и обчелся, Джереми изыскивал средства, чтобы сохранить конюшню. Верховые прогулки всегда были для нее отдушиной, хотя, как и многое другое, оставались лишь эрзацем.

Дебора гуляла одна, без горничной, что во времена замужества расценили бы чудовищным преступлением, теперь же она считала, что вдовство, стесненное финансовое положение и отсутствие личной горничной позволяют ей определенную свободу. И она ее очень лелеяла. Скорее это дух независимости, невидимая, но остро необходимая стена, которую она выстроила вокруг себя, когда отказывала мужчинам, пытавшимся с ней сблизиться. На самом деле она не настолько лишена шарма и близка к старости, как ей представлялось, тем не менее на этот счет пребывала в блаженном неведении.

При виде раскинувшихся лугов Грин-парка она почти забыла, что находится в мегаполисе. От сегодняшней встречи с издателем ее мысли, в который раз, плавно перетекли к той ночи. Основательно прошерстив «Таймс» и «Морнинг пост» в библиотеке Хукема на Бонд-стрит, она не нашла ни одной статьи о краже в Кинсейл-Мэнор. Джейкоб сдержал слово.

Ее жилище в Ханс-Тауне уже навестил немногословный сыщик с бегающими глазками. Она совершенно не представляла, что именно украдено. Явно что-то очень маленькое, определенно не бумаги, но, очевидно, очень ценное. Что? И почему Джейкоб так упорно хранит молчание? Почему в таком случае взломщику удалось обнаружить этот предмет в сейфе, если даже жена Джейкоба понятия не имела о его существовании?

Взломщик, который поцеловал ее.

Дебора остановилась, чтобы полюбоваться кустом первоцветов, но вместо ярких желтых цветов перед глазами возникло его лицо с неистовым взглядом. Сколько бы она ни пыталась, не смогла его забыть. Да и не желала, честно говоря. Он появился в таинственной ночной тьме, а у нее едва хватило духа ему отказать. Еще никогда в жизни, даже в самом начале брака с Джереми, будучи наивной влюбленной девочкой, она не испытывала такого болезненно-сильного притяжения. К кому и по какой причине? Где он теперь? Ответа не было, хотя она постоянно вопрошала себя. Та встреча распалила воображение.

Покинув Грин-парк, она стала пробираться сквозь толпу Пикадилли к Гайд-парку, намереваясь пройти по Роттер-Роу к Королевским воротам. Кареты, лошади, бродячие собаки, уличные мальчишки, дворники и торговцы — все они даже в лучшие времена делали переход площади потенциально опасным, но Дебора лавировала между ними, полностью поглощенная совсем иными мыслями.

Кучеру телеги с пивной бочкой пришлось вильнуть в сторону, чтобы ее не задавить. Она едва услышала его ругань.

На другой стороне дороги из Эпсли-Хаус появился Эллиот, он заходил с ходатайством к Велсли (Эллиот никогда не думал о нем как о Веллингтоне). И замер на месте. Это она! Он не сомневался, хотя и не понимал почему, ведь никогда не видел ее при дневном свете.

Но это определенно леди Кинсейл шла прямо навстречу, во всяком случае, к парковым воротам. Одетая просто, даже слишком просто. Его наметанному глазу она показалась чересчур старомодной для графини. Серо-коричневое уличное платье, поверх длинная коричневая накидка без модной сейчас отделки в виде рюшечек, кисточек и кружев. Насколько он мог заметить, убранные под шляпку волосы были светлыми. Высокая, стройная, изящная женщина, такая, как ему запомнилась. При ярком свете она выглядела еще прелестнее, хотя выражение лица оставалось по-прежнему напряженным, ироничным и немного задумчивым. Не красавица — слишком необычна — но что-то в ней определенно было, некая вызывающая независимость, которая его явно притягивала.

Ему надо бы развернуться и пойти в другую сторону. Это безумие — рисковать быть узнанным. Но поздно: она заметила его, узнала и вздрогнула.

Эллиот, всегда предпочитавший обходить неприятности, не бегая от них, в несколько шагов покрыл разделявшее их расстояние.

— Леди Кинсейл. — Он отвесил поклон.

— Это вы! — воскликнула Дебора. Она чувствовала, что краснеет, и жалела, что поля старомодной шляпки слишком короткие и не скрывают ее лица. — Вы тот взломщик. Хотя, замечу, при свете дня вы еще меньше похожи на злодея, в сравнении с тем, когда вы… когда я…

— Когда вы были так любезны прервать мое падение, — закончил за нее Эллиот. — И поверьте, я вам за это очень благодарен.

Дебора вспыхнула:

— Насколько я помню, вы и тогда меня поблагодарили.

— Не так полно, как мне бы хотелось.

— Я не сказала, — вырвалось у нее от растерянности.

— Что я вас поцеловал?

— Нет. В смысле я не сообщила о том, что вас видела. Хотя должна была. Я знаю, что должна была. Но я этого не сделала.

— Да будь я проклят! — Эллиот изумленно уставился на нее.

У нее были очень темные глаза, темно-карие, почти черные, с зеленовато-золотым ободком. Странная комбинация, учитывая светлые волосы. Она облизнула нижнюю губку розовым язычком.

Эллиот отвел взгляд. Они стояли прямо на пути у людского потока и рисковали привлечь к себе внимание. Он взял ее за руку и повел через ворота в парк.

— Давайте где-нибудь уединимся, подальше от толпы.

Дебора чувствовала покалывание в том месте, где его пальцы сжимали ей руку. Очень странное чувство. Но приятное. Настолько приятное, что она без протестов позволила увести себя к отдаленным аллеям.

Он оказался выше, чем ей помнилось. И в дневном свете казался смуглым, как человек, который много времени проводит на солнце. Морщинки вокруг глаз, придававшие ему свирепость, казалось, тоже появились из-за необходимости щуриться на ярком солнце. Подняв глаза, она заметила пересекающий левую бровь шрам. И тонкий рубец на лбу, чуть ниже линии волос. Солдат? Конечно. Это объясняет и его выправку, и осанку, и быстрый широкий шаг, за ним ей не угнаться, несмотря на свои длинные ноги.

Он был отлично одет: синий дорогой двубортный сюртук с медными пуговицами и тщательно повязанный белоснежный шейный платок, подчеркивающий решительный подбородок. Коричневые брюки, черные ботинки, брелок на цепочке, бобровая шляпа, правда, с недостаточно высокой тульей, не слишком модная. Словом, туалет прост, но элегантен. Подобно ей, он сторонился показной роскоши, хотя, в отличие от нее, причиной тому явно не нехватка денег. Кража со взломом наверняка прибыльное занятие.

Нет, она не могла поверить, что он крадет, чтобы хорошо одеваться. По какой бы причине он ни совершал кражи, это точно не жадность. Она с юмором подумала, что, оказывается, знаменитый Павлин вовсе не павлин в одежде. Видимо, он выбрал павлинье перо своим отличительным знаком просто из самоиронии.

— Чему вы так улыбаетесь? — Эллиот подвел ее к скамье, стоящей на солнце.

— Так, одна мысль пришла в голову.

— Мы можем побыть здесь какое-то время, — сказал он, вытирая платком деревянное сиденье. — Пока солнце светит, мы не замерзнем.

Дебора покорно села. Ей слишком многое хотелось у него спросить, но ее переполняли эмоции. Она видела его во плоти, его настоящего, куда подробнее, чем сохранила ее память, и не могла связно мыслить.

— Вы действительно тот самый Павлин?

Одно ее слово соответствующему человеку — и болтаться ему на веревке в Тайнберне. Хотя, по ее собственному признанию, она никому ничего не говорила.

— Да, — ответил Эллиот. — Я действительно тот самый Павлин.

— Я не поверила своим глазам, когда Джейкоб показал перо.

Скамья была очень небольшой. Эллиот повернулся к ней, и его колени коснулись ее ноги. Его тело словно пронзила молния. Он вспомнил, как почувствовал ее под собой, и понадеялся, что на его лице ничего не отразилось. Пришлось напомнить себе, что она замужем. За-му-жем! В Англии это имело большое значение.

— Почему? — резко спросил он. — Почему вы ничего не сказали своему мужу?

— Вы уже упоминали о нем во время нашего разговора — если это можно назвать разговором. — Дебора нахмурилась. — Вы сказали, что я должна винить его. В чем? Какое отношение имеет Джереми к вашему проникновению в Кинсейл-Мэнор?

Джереми! В прошлый раз у него вылетело из головы, но сейчас он вспомнил, что она и тогда так называла Кинсейла.

— Вы, конечно, хотели сказать Джейкоб? — Эллиот тоже нахмурился. — Джейкоб, граф Кинсейл. Ваш муж.

Она удивленно распахнула глаза и звонко захохотала, излучая веселье, как искрящийся пузырьками бокал шампанского. Потом резко замолчала, словно ей стало неудобно.

— Я не последняя леди Кинсейл. Джейкоб — кузен моего мужа, пятый граф Кинсейл. Мой муж Джереми был четвертым.

— Был? Значит, вы вдова?

Она вдова!

— Уже около двух лет, — ответила она.

— Не могу выразить, как я рад это слышать. — Эти слова вырвались у него прежде, чем он успел подумать.

— Очень сомневаюсь, что ваша радость может сравниться с моей по этому поводу.

— Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что ваши слова говорят куда больше моих.

Дебора покраснела:

— Да, я знаю.

— Как я понимаю, ваш брак был не по любви?

— Нет. Да. Я думала, что по любви. Мне было всего восемнадцать, когда мы познакомились, и мою голову наполняла романтическая чепуха, невообразимо глупая и наивная. А Джереми был… вернее, казался… просто сногсшибательным, выражаясь моим языком того времени, — криво улыбнулась Дебора. — Когда он сделал мне предложение, я думала, что сбылись все мои мечты. Дядя — мой опекун, поскольку мои родители умерли, когда я была совсем маленькой, — был только рад умыть руки, и мы поженились спустя три месяца после знакомства. Мне казалось, я безумно в него влюблена, но все оказалось сплошным обманом. Джереми интересовали только мои деньги. Глупая история, правда? Не знаю, зачем я вам все это рассказываю, но вы сами спросили.

— Мне кажется, не глупая, а печальная. Вы были очень несчастливы в браке?