Их губы соединились, и у нее вихрем закружились все мысли. Не считая той встречи в парке, она никогда не целовала его при свете дня. Совсем иные ощущения. Он целовал ее, обхватив руками за подбородок, она чувствовала тепло его губ и ощущала себя истинной драгоценностью. Их губы встретились, приоткрылись так сладостно, что она замерла от восхищения.

Дебора коснулась его щеки, немного колючей от отросшей за день щетины. Он погладил ее по щеке подушечками пальцев. Они одними глазами улыбнулись друг другу.

Наконец Дебора заставила себя отстраниться, Эллиот ее тотчас отпустил. Она снова взяла бокал.

— И за Генри, — произнесла она.

— За Генри, — резко ответил он.

Глава 8

Следующий час они провели смеясь над глупыми планами и попивая вино.

— Кажется, шампанское ударило мне в голову, — сообщила Дебора, мужественно сражаясь с завязками шляпки. — Эта лента просто отказывается мне подчиняться.

— Позвольте, я помогу.

— Разумеется, не позволю. Джентльмены не завязывают дамам ленты.

— Верно, гораздо чаще они их развязывают. — Эллиот вытащил из рук Деборы смятые полоски атласа. Ему и в голову не приходило, что полбутылки шампанского может так на нее подействовать, но результат его удивил и очаровал.

— И часто вы развязывали дамские ленты? — Дебора схватила его за руку, совершенно испортив его поклон.

— Джентльмены такие вещи не обсуждают.

— Вы шпион и взломщик, а это должно исключать вас из джентльменов. — Она наморщила лоб. — Но вы тем не менее джентльмен. Как странно. Значит, вы знали много красивых женщин?

— Много.

— И пили с ними посреди дня шампанское?

У Эллиота перед глазами тут же возникла сцена: он, голый, растянулся на атласных розовых простынях. Он их ненавидел. Хотя и под угрозой смерти не смог бы вспомнить, чьи они.

— Вы этим занимались! — с негодованием воскликнула Дебора.

Несмотря на выпитое шампанское, ее взгляд оставался очень даже трезвым. Она поймет, если он скажет неправду.

— Верно, — с озорной улыбкой признал Эллиот, — но никогда не был при этом настолько одет. — Он поправил Деборе шляпку. — Вы, мадам, удостоились этой чести первой, — сказал он, целуя ее в кончик носа. — Хотя, если пожелаете, я буду счастлив разоблачить нас обоих и приказать принести еще бутылку.

— О боже! Ваши слова так…

— Возмутительны? Шокирующи? Скандальны?

— Я хотела сказать «восхитительны», — вывернулась Дебора, — но поскольку вы, похоже, имели в виду другое, я не стану ловить вас на слове.

Эллиот на секунду лишился дара речи. Но затем увидел в ее глазах веселые искорки.

— Вы настоящая распутница, знаете это?

От хрипловатых, истинно мужских ноток в его голосе Дебора почти задрожала. И ощутила, как в ней просыпается женщина.

Ее улыбка дрогнула от нахлынувшей волны жара. Сердце бешено забилось, во рту пересохло. Она снова хотела поцелуя. Она хотела его. Так хотела, что протянула руку, желая прикоснуться.

— Эллиот.

Он перестал смеяться и поймал ее за руку. Она увидела по его глазам, что он испытывает то же самое, и сила его желания привела ее в чувство. Слишком большая сила.

— Думаю, мне пора возвращаться домой.

Эллиот заколебался. Они держали друг друга за руки, переплетя пальцы. Потом он кивнул:

— Вероятно, вы правы. — Он позвонил в колокольчик, приказал слуге вызвать экипаж, потом забрал с диванчика перчатки Деборы и помог ей их застегнуть. — Завтра я зайду к вам.

— Да.

— Дебора. — Эллиот приподнял ее за подбородок, не давая ей отвести взгляд. — Полностью ли мы одеты или обнажены, как в день своего рождения, вы единственная женщина, с которой я хочу пить шампанское средь бела дня. Или ночи, если это имеет значение. Я клянусь.

— О!

— Вот именно. — Он с облегчением увидел, что она снова улыбается.

Совершенно очарованный, он поцеловал ее. Потом снова поправил шляпку. Он бы поцеловал ее еще раз, если бы не появился слуга с сообщением, что карета подана.


— Думаю, стоит начать со Спиталфилдсской амбулатории, — сообщил Эллиот и протянул руку Деборе, помогая забраться в экипаж. Затем поднял поводья и пустил лошадей хорошей рысью. В это время дня на улицах было еще свободно, утренние посыльные уже закончили свою работу, а час покупателей еще не наступил. — Как сегодня ваша голова?

— Намного яснее, спасибо, — чопорно ответила Дебора. Она смотрела прямо перед собой.

— Вам совсем не из-за чего так смущаться.

— По дороге домой я так икала. Мне двадцать восемь, и в моем возрасте это совершенно неприлично. Просто унизительно.

— А наклюкавшись, вы выглядели совершенно очаровательно.

— Я не наклюкалась! — негодующе воскликнула Дебора. — Может, слегка под градусом, но не в стельку же, — добавила она с шаловливой улыбкой.

Эллиот громко фыркнул от смеха.

— Дьявол, откуда вы набрались таких слов?

Дебора хихикнула.

— У меня свои источники, — заявила она и для пущей таинственности постучала себе по носу.

— Туше!

Сегодня на ней было старое платье, когда-то синее, но теперь поблекшее от многократных стирок. Поверх прочная серая накидка, на голове простая шляпка без изысков. Практично и приличествует случаю. Эллиот с облегчением осознал, что ее настроение не настолько мрачно, как одеяние. Острый, веселый язычок Деборы не уступал его собственному. Он с удовольствием заметил, что тени у нее под глазами почти исчезли. Ему доставляло радость чувствовать ее рядом. И дело не только в самой близости, хотя, заворачивая за угол, они задевали друг друга плечами и одеждой. Дело в ней самой, в какой-то ее сущности. И ему это по душе.

Они проехали городские дома и двинулись на запад, к шумному Клеркенвеллу. Дебора донимала Эллиота вопросами и что-то царапала серебряным карандашом в книжечке, извлеченной из кармана платья.

После Мурфилдса, где стартовал воздушный шар синьора Линарди, Дебору лишь ненадолго отвлек внушительный фасад бедламской больницы, и она снова вернулась к своим расспросам. Эллиот с удивлением заметил, что вопросы записаны в книжечку, и она ставит рядом с ними отметки.

— Вы ничего не упускаете, — сказал он. — Такая обстоятельность впечатлила бы и сыщиков с Боу-стрит.

— Я просто хочу проработать все как можно лучше. Вы надо мной смеетесь?

— Нет, на самом деле. Я очень впечатлен.

— Я знаю, как это важно.

— Для нас обоих, — добавил Эллиот.

Они миновали каретную стоянку Бишопсгейт и уже приближались к Спиталфилдсу. Коляска была скорее изящной, чем модной, а лошади хотя и хорошо подобранные, но не самые лучшие, тем не менее их появление вызывало живейший интерес прохожих.

— Этот город и главенствует по производству шелка, но основная часть работы идет в предместьях. Там можно найти работников подешевле и большее пространство для станков. Вы не поверите, какая здесь была разруха. Правда, процветают они совсем недавно.

Дебора словно попала в другой мир. На них таращились грязные, бедно одетые дети, до такой степени исхудавшие, что глаза на личиках казались неестественно огромными. Вонючие сточные канавы, где искали себе пропитание собаки, кошки и поистине громадные крысы. Сквозь открытую дверь хлопковой фабрики слышались чьи-то хриплые вопли. На дороге изредка попадались лошади, но гораздо больше ручных тележек. Кланявшиеся им мужчины были одеты не лучше и не чище детей. От самого Бишопсгейта исходило такое зловоние, что разъедало глаза. В воздухе висела густая вонючая взвесь. Улицы, дома и люди выглядели посеревшими, лишенными всех красок, словно погруженными в свою несчастную жизнь. Потрясенная, но ни капельки не испуганная Дебора убрала книжечку и подвинулась поближе к Эллиоту. Они обогнули самые ужасные кварталы.

— Мало кому из ткачей удается отсюда вырваться, — сказал Эллиот, когда они проезжали мимо Дорсет-стрит. — Очень многие солдаты в итоге оказались в таких местах. Если повезет, они спят в комнатах, где кишат крысы, если нет — под открытым небом. Здесь еще не так плохо, как рядом с Христовой церковью. По крайней мере вода чистая, но при этом часто свирепствуют тиф с холерой. — Эллиот остановился перед огромным домом, который выглядел получше остальных. — Он принадлежит торговцу шелком, что позажиточней.

Пока Эллиот торговался с предприимчивым мальчишкой насчет охраны экипажа, Дебора получше оглядела здание. Приятный глазу, но простой дом из красного кирпича с восемью окнами на первом этаже и девятью на втором. Точно посредине входная дверь. В пологой крыше цепочка слуховых окон. Невысокие полукруглые ступени ведут к простой черной двери, обрамленной двумя дорическими колоннами. Над ними нависает фронтон с головой лебедя и девизом.

— Nil desperandum, — прочитала она. — «Никогда не отчаивайся».

Она посмотрела на блестящие окна, до блеска натертые медные ручки и девственно белые ступени — абсолютный контраст с тем, что она только недавно видела на улицах.

— Здесь все сияет от чистоты, что это за место?

Эллиот постучал в дверь.

— Во время войны здесь помещался военный госпиталь. После Ватерлоо его закрыли, хотя многие пациенты еще нуждались во врачебной помощи — чтобы раны после ампутации зажили правильно, нужны месяцы лечения, а иногда и больше, если есть пролежни. После Испании и Португалии многие солдаты страдали от повторяющихся лихорадок, а некоторые… война — жестокая штука, Дебора. Некоторым война повредила разум. И эти бедняги закончили в Бедламе и подобных ему больницах.

Дверь открыл человек средних лет в простой черной ливрее. Часть левой ноги ему заменял протез, но держался он очень прямо. При виде Эллиота он тут же вытянулся по струнке и отдал честь: