В холле она остановилась, чтобы перевести дух и успокоиться. Она подумала, что ведет себя глупо — ведь ей всего-навсего предстоит принять визитеров, другие молодые леди делают это каждый день. Торопясь по длинному коридору с мраморным полом, она жалела, что ее матери, графини Драгмор, нет дома, — она могла бы дать дочери хороший совет. Но Джейн оставалась в Лондоне с Региной, младшей сестрой Николь, которая отказалась оставаться в деревне в самый разгар лондонского сезона. Хоть бы родители выдали замуж Регину и забыли о Николь, старшей дочери, поскольку она скорее всего никогда не выйдет замуж.

Николь остановилась у двери в просторный светло-желтый салон. Две молодые леди, сидевшие на обитом ситцем диване, сразу прекратили разговор. Одна — блондинка, само совершенство, другая — потрясающая брюнетка. Обе воззрились на Николь, широко раскрыв глаза. Николь ощутила себя каким-то экзотическим насекомым под увеличительным стеклом, но лишь на мгновение.

Она вошла в комнату улыбаясь.

— Добрый день. Как мило, что вы пришли.

Барышни встали, в их глазах читалось откровенное любопытство — знакомясь, они то и дело окидывали взглядом высокую фигуру Николь.

— Леди Шелтон, — сказала блондинка, — я — леди Маргарет Аддерли, а это моя подруга леди Стейси Уэрдингтон.

Покончив с формальностями, Николь пригласила девиц сесть, велела подать чай и печенье и опустилась в обитое парчой кресло. Стейси Уэрдингтон рассматривала ее чересчур внимательно.

— Надеюсь, вы знаете о герцоге? — взволнованно спросила Маргарет.

Речь могла идти только об одном человеке.

— О герцоге Клейборо? — спросила Николь, не понимая, какое отношение может иметь герцог к чему бы то ни было, особенно к этим двум молодым леди.

— Да! — просияла Маргарет. — Герцог стал владельцем Чапмен-Холла, и теперь он — ваш сосед!

— Разумеется, — сказала Николь в замешательстве. Она ничего не знала о герцоге, кроме того, что он совсем недавно приехал в Чапмен-Холл, находившийся на расстоянии всего мили от передних ворот Драгмора. До этого она никогда о нем не слышала.

— Это мой двоюродный брат, — гордо сообщила Стейси Уэрдингтон.

— Вам очень повезло, — выдавила Николь.

Стейси не уловила сарказма в ее словах.

— Мы знаем друг друга с детства, — хвастливо произнесла она.

Николь улыбнулась.

— Он сейчас в своем поместье, — сообщила Маргарет, — и в эту пятницу в Тарент-Холле мы устраиваем маскарад в его честь. Надо же устроить ему достойный прием в наших краях.

— Да, пожалуй.

— Уверена, если бы граф и графиня были здесь, они непременно пришли бы на прием, но, поскольку их нет, моя матушка решила, что нужно пригласить вас.

Николь кивнула.

Стейси улыбнулась.

— Мы знали, что вы здесь, а не в Лондоне, и было бы крайне невежливо не пригласить вас. Поэтому мы и пришли.

Николь насторожилась. Ее удивило то, что сказала Стейси, особенно ее тон. Она получила приглашение в весьма грубой форме, ей ясно дали понять, что придется его принять, хочет она того или нет. В то же время эта молодая особа намекнула, что Николь не поехала в Лондон с родителями, сестрой и прочими незамужними барышнями из светского общества, которые охотятся за мужьями. Николь также намекнули, что ее не жалуют в Лондоне. А это неправда.

Не совсем правда.

Николь уже несколько лет не появлялась в обществе.

— Вы, конечно, придете, — с улыбкой произнесла Стейси.

Николь выдавила улыбку. Ей бросили вызов. Это очевидно.

— Конечно, приду, — ответила Николь, теперь уже без тени улыбки.

Стейси была ошеломлена.

— Придете? — пропищала Маргарет.

Николь разозлилась. Она так и не поняла, что заставило Стейси поступить подобным образом. Впрочем, это не имело никакого значения. Несомненно одно — ей бросили вызов.

— До пятницы, — сказала Николь, поднимаясь.

Когда леди ушли, Николь пожалела, что позволила им загнать себя в угол. Однако не принять брошенный ей вызов не могла.

После разыгравшегося некоторое время назад скандала Николь стала объектом отвратительнейших сплетен и пересудов. Родители страшно рассердились на нее, и если бы даже она захотела укрыться в их лондонском доме, не согласились бы. Николь, однако, не испугалась и продолжала сезон, словно ничего не случилось, высоко держа голову, игнорируя косые взгляды и сплетни.

Когда скандал начал затихать, Николь сдалась. С самого первого ее появления в свете балы и рауты, вечеринки и званые ужины не произвели на нее особого впечатления. Они казались ей скучными. Ей нравилось вставать с восходом солнца, проводить целые дни в седле, занимаясь Драгмором вместе с отцом и братьями. Это было гораздо интереснее светского времяпрепровождения.

Николь любила родных, любила Драгмор и была вполне довольна жизнью, которую вела. Николь не хотела ее менять, поэтому и стала причиной скандала.

Однако порой, когда младшая сестра Регина уезжала с матерью в Лондон, посещая званые вечера, одеваясь в роскошные шелка и принимая ухаживания красивых мужчин, Николь скучала по ней, ей становилось одиноко и так хотелось оказаться там, вместе с ней. Регина всегда была первой красавицей на балах, чего никак не скажешь о Николь. Николь не забыла о тех нескольких случаях, когда выезжала в свет после скандала, об устремленных на нее неодобрительных взглядах, о том, как шептались у нее за спиной.

Но на предстоящий прием ей придется явиться одной. Родители и Регина — в Лондоне, брат Эд — в Кембридже, брат Чед уехал во Францию по делам. Сопровождать ее некому. Леди выезжают в свет без сопровождения, если им уже за тридцать, но она гораздо моложе.

И все же она пойдет на маскарад и утрет нос этой заносчивой Стейси Уэрдингтон.


Вечером в пятницу, закутавшись в плащ из тонкой красной шерсти, Николь отправилась в Тарент-Холл. Нервы были на пределе.

Как бы потом не раскаяться в содеянном. Эта мысль не давала Николь покоя.

Николь всегда пренебрегала условностями в силу своего необузданного характера, доставшегося ей по наследству от отца, мать не раз говорила об этом, хотя граф утверждал, что пренебрежение условностями присуще семье Беркли.

Николь была не одинока в своем пренебрежении условностями. Ее взгляды разделяли суфражистки, такие как Элизабет Кейди Стэнтон и ее тетка, Грейс Брэгг. Считалось, что женщины должны заниматься составлением букетов и рисованием акварелей. Когда ее учитель попытался преподать ей эти искусства, восьмилетняя Николь пришла в ярость. Она не станет проводить дни, рисуя розочки, пока Чед, Эд и отец будут скакать верхом по Драгмору, присматривая за арендаторами, фермами и скотиной. Ни за что!

Ее все же заставили научиться всем этим женским занятиям, но в свободное время Николь так надоедала мужчинам своей семьи, что ей разрешили сопровождать их после занятий — неслыханная вольность для хорошо воспитанной барышни. Все свое детство и подростком она страшно жалела, что не родилась мальчиком — еще одним сыном в семье. Когда она с братьями и отцом не сидела в седле, ее можно было застать за чтением, а читала она все — от чувственной поэзии Байрона до книги Джона Стюарта Милля «Права женщин». Ее родные никогда не задумывались о ее мальчишеских наклонностях, пока вдруг не оказалось, что она уже взрослая, и тогда они стали игнорировать ее необычный образ жизни.

Они бы упали замертво, если бы знали, чем она занимается, или, что еще хуже, если бы увидели ее теперь.

В ее распоряжении было всего три дня, чтобы найти маскарадный костюм, но она разрешила эту проблему, порывшись на чердаке. Ее мать, Джейн Беркли, была когда-то известной театральной актрисой, хотя через несколько лет после замужества отказалась от своей многообещающей карьеры, чтобы посвятить себя детям, мужу и Драгмору. Актерство было у нее в крови, потому что Джейн шла по стопам матери, известной и несравненной Сандры Беркли, и на чердаке хранились сундуки с замечательными костюмами.

Николь выбрала костюм цыганки. Даже она не могла не согласиться, что с цветом ее волос и кожи в этих пестрых одеждах она выглядела настоящей цыганкой. Костюм был не очень приличным. Блузка падала с плеч весьма двусмысленным образом, а юбки доходили только до колен. Но цыганки — по крайней мере так уверяла ее тринадцатилетняя Энни — ходят босиком и в коротких юбках. Николь это не заботило. Когда Стейси Уэрдингтон и ее подружка увидят Николь, они просто на уши встанут! Ведь они уверены, что Николь не осмелится прийти.

Сидя в карете, запряженной шестеркой лошадей, сопровождаемой четырьмя ливрейными лакеями, Николь с трудом сдерживала волнение. Много лет она не появлялась в светском обществе и еще больше — на костюмированном балу.

Подъездной круг перед кирпичным домом в георгианском стиле уже был полон карет и экипажей. Карета вдвое больше драгморской свернула на аллею перед ними, она тоже была черная и так отполирована, что сверкала в лунном свете. Герб на дверцах был очень яркий. На черно-красно-золотом щите два льва, один красный, другой золотой, стояли на задних лапах, а еще один, красный, разевал пасть сверху. Под щитом два стоящих на задних лапах льва держали девиз, коротко гласивший: «Честь прежде всего». В самом низу струилась серебристая лента. Этот герб мог принадлежать только герцогу Клейборо.

В карету были запряжены восемь великолепных вороных лошадей, золотые перья развевались на их уздечках. Четыре лакея стояли позади на подножке, в своих красно-черно-золотых ливреях. Дюжина слуг сопровождала герцога, все чинно сидели на лошадях одной масти, все были одеты в ливреи цветов герцога. Карета вполне подошла бы особе королевской крови.

Они остановились на подъездной аллее, ее карета позади его кареты, и Николь пыталась рассмотреть этого блестящего почетного гостя. Она заметила только высокую, мощную фигуру в черном фраке и черный, подбитый алым плащ, переброшенный через плечо. Он словно светился изнутри. Герцог не был в маскарадном костюме и приехал один, без герцогини.