– С бородавкой на носу она немного перестаралась, – заметил не без иронии Рэнсом Шеффилд. – Без грима она выглядит значительно симпатичнее. Вам так не кажется?

Он выразительно взглянул на Корделию, и она густо покраснела и неожиданно для самой себя без обиняков спросила:

– Зачем вы лезли в окно пристройки к театру?

Он усмехнулся и ничего не ответил, продолжая смотреть на нее своими холодными серыми глазами.

– Вы не похожи на вора, – продолжала она, осмелев. – Во всяком случае, я не думаю, что вы частенько проникаете тайком в чужие дома.

– А почему вы так считаете? – спросил он. – За кого вообще вы меня принимаете?

– За джентльмена, разумеется! – ответила Корделия. – Об этом говорят и ваши манеры, и стать, и одежда. Я уже не говорю о том, что вы не колеблясь заступились за нас и не испугались шайки негодяев. Рапира же, спрятанная в полой трости, наводит меня на мысль, что вы человек военный.

О том, что ее смущала его осведомленность о преступном мире Лондона и способность легко ориентироваться в нем, она благоразумно, промолчала, хотя этот вопрос и готов был сорваться с языка.

– Вы переоцениваете меня, – промолвил Рэнсом, полуприкрыв серые глаза густыми длинными ресницами. – Должен заметить, что добротный костюм и свежая сорочка еще не доказывают добропорядочность мужчины. Откуда вам знать, что эту одежду я не украл у кого-нибудь? Это не так уж и трудно сделать.

– Похоже, что вы бы предпочли, чтобы вас принимали за вора, – пробормотала Корделия немного растерянно. – А вашему кузену викарию это известно? Может быть, стоит открыть ему глаза на то, чем вы действительно занимаетесь?

– Стоит ли волновать утомленного викария? – тихо спросил Рэнсом Шеффилд, невинно хлопая ресницами. – У него в приходе достаточно своих заблудших овечек. Давайте не будем обременять его новыми хлопотами, ведь они все равно останутся втуне.

– Поскольку вы трудновоспитуемы? – предположила Корделия.

– Боюсь, что так, – с обворожительной улыбкой ответил Рэнсом, но Корделия нашла ее больше похожей па хищный оскал и насторожилась, смекнув, что с этим человеком шутки плохи. В сложившихся обстоятельствах разумнее было забрать Офелию из-под опеки викария и увести ее в спальню, где хорошенько отдохнуть, а утром на свежую голову все тщательно обдумать.

– По-моему, я столь же склонен безропотно соблюдать правила приличия, как и ваша сестра, способная служить образцом скромности, покорности и благонамеренности, – саркастически добавил Рэнсом Шеффилд, бесстыдно поедая Корделию взглядом.

– Не смейте оскорблять мою сестру! – воскликнула она.

Он недоуменно вскинул брови.

Корделия зарделась и обернулась: к счастью, викарий и Офелия не слышали их пикировки.

Дверь отворилась, и в гостиную вошла экономка, неся поднос с закусками и посудой для чаепития.

– Я принесла вам чаю и сандвичей, ваше преподобие, – сказала она. – Комната для леди готова.

– Благодарю вас, Мадиган, – сказал молодой священник.

Обернувшись, он взглянул на своего кузена и Корделию, и те, поняв его без слов, уселись за стол.

Корделия почувствовала, что она зверски голодна и готова съесть все сандвичи одна. Несомненно, именно это и стало причиной ее чрезмерной нервозности во время разговора с Рэнсомом, а вовсе не его вызывающая аморальность. Стараясь не смотреть на него и не замечать его как бы случайных прикосновений, она сосредоточилась на еде. Но специфический мужской запах назойливо дразнил ее ноздри и вынуждал ерзать на стуле, а сердце то и дело замирало.

Немного успокоили ее только чудесные пирожки, которые таяли во рту, когда она запивала их крепким горячим чаем, любезно налитым в ее чашку экономкой. Несколько смягчили ее гнев на соседа по столу и волны теплого воздуха, исходящие от камина, спиной к которому она сидела, уплетая один сандвич за другим и краем уха слушая беседу викария с Офелией. Похоже было, что хитрая сестричка уже уговорила мягкосердечного пастыря благословить ее на пробы в театре. О своем покаянии она, разумеется, уже забыла.

Корделия знала, что Офелия никогда не отступится от поставленной цели стать знаменитой актрисой. И пока сестра морочила голову молодому священнику, она за обе щеки уплетала толстенные бутерброды с ветчиной и жареной курятиной, рассудив, что на пустой желудок в голову не полезут никакие проповеди. Офелия же каким-то необъяснимым образом умудрялась не отставать от нее, хотя говорила без умолку.

Заморив червячка, сестры Эпплгейт пожелали всем спокойной ночи и удалились в свою спальню. После их ухода Рэнсом Шеффилд еще долго сидел у камина, глядя на языки пламени, погруженный в глубокие раздумья.

Викарий сопроводил девушек в комнату, скудно обставленную, но безукоризненно чистую, поставил на пол в углу их саквояж и ушел, пожелав гостьям хороших снов.

Корделия тяжело вздохнула, ощутив чудовищную усталость.

Долгая поездка в дилижансе из Йоркшира в Лондон, опасная ночная прогулка по ночному городу, едва не стоившая ей жизни, но завершившаяся чудесным спасением, и, наконец, ниспосланные им небом ужин и ночлег в доме викария – все это наполнило ее тело свинцовой тяжестью, и веки не стали исключением.

Готовая завалиться в кровать не раздеваясь, она широко зевнула и потерла глаза пальцами. В комнате было прохладно. Она все-таки разделась, надела ночную сорочку и умылась теплой водой, принесенной в кувшине экономкой. И только вытершись льняным полотенцем, она залезла наконец под одеяло.

Пока Офелия умывалась, Корделия закрыла глаза и стала вспоминать события этой ночи: внезапное нападение на них с сестрой злоумышленников в темном проулке, их искаженные злобой лица, свое чудесное спасение. Нес эти видения слились в пеструю мозаику в ее воспаленном мозгу и вопреки ее ожиданию мешали ей быстро заснуть.

Успокоилась она, только когда в постель улеглась Офелия и прижалась к ней спиной. Приятное тепло, растекшееся по телу Корделии, воскресило перед ее мысленным взором образ возмутительного Рэнсома Шеффилда, притворщика и вора. Но рассудок ее упорно отказывался поверить в это, он все-таки больше походил на джентльмена и доводился кузеном священнику. Как они могли мирно уживаться, если занимались абсолютно противоположными по своей сути делами – один творил добро, другой множил зло. Уж не оба ли они на самом-то деле отпетые мошенники и негодяи?

Как ни тревожны были терзающие Корделию сомнения, колесики в ее голове вертелись с каждой минутой все медленнее. Она слишком устала, чтобы мыслить здраво. За окном, где-то в одном из кривых переулков, пронзительно замяукала кошка. Ей ответил сердитым лаем бродячий лес. В жаровне затрещали уголья, посыпались рубиновые искры, по стене заплясали причудливые тени и отблески огня. Поежившись от мысли, что они с сестрой сейчас вполне могли бы находиться в компании уличных псов и котов возле помойки, Корделия глубоко залезла под одеяло и вскоре уснула.

Разбудил ее только яркий солнечный свет, бьющий ей в глаза. Боже правый, с ужасом подумала она, который же теперь час? В постели она лежала одна. Оглянувшись, Корделия не обнаружила рядом с собой сестры и, встревоженная не на шутку, оглядела комнату. Но ее взору предстали только комод, бельевой шкаф, стул с прямой спинкой и столик. Офелии же нигде не было видно. Куда же она подевалась? Неужели отважилась на очередную авантюру?

Откинув одеяло, Корделия вскочила с кровати и начала быстро одеваться. Слава Богу, на этот раз ей не требовалось изображать из себя служанку старой дамы. Она надела поношенное муслиновое платье, которое трудно было назвать роскошным, не без труда застегнулась на все крючки и пуговицы, и не прошло и пяти минут, как она уже спускалась на первый этаж по деревянной лестнице.

К ее величайшему облегчению, в столовой Офелия пила чай с гренками и мирно беседовала с викарием.

– Но вы же не будете опровергать то, что Господь призывает нас использовать свои дарования! – говорила в этот момент ее сестра-близнец.

– Это прекрасный довод, – с чуть заметной улыбкой отвечал ей святой отец. – Однако в оригинале текста подразумевались монеты – таланты, а вовсе не дарование, как это было превратно истолковано переводчиками.

– Пусть так! – не унималась Офелия. Она откусила кусочек от гренка, сделала глоток чаю и добавила: – Все равно грешно зарывать свой талант, будь то в прямом или в переносном смысле этого слова.

– Вы, безусловно, правы. Но разве вам не известно, что леди не подобает играть на сцене? – возразил викарий.

– Меня призвал к этой миссии Господь! – с пафосом ответила Офелия, сделав строгое лицо. – Разумеется, профессию актера нельзя сравнить с вашим благородным занятием, святой отец. Но после долгих многолетних размышлений о своем призвании я пришла к убеждению, что обязана хотя бы попытаться стать актрисой. Было бы непростительной ошибкой, даже преступлением, остановиться теперь, когда я зашла так далеко…

Своей болтовней она способна была вывести из терпения даже священника. Корделия улыбнулась, вдруг подумав, что замолчать сестру мог бы заставить только кусок хлеба, застрявший у нее в горле.

– Ты решила вернуться в театр?! – воскликнула Корделия, прервав монолог Офелии.

– Разве ты не слышала, что я сказала? – сердито спросила, в свою очередь, сестра.

– Конечно, конечно! Это был голос с небес. Я все понимаю, моя дорогая, но кто тянул тебя ночью на лондонские улицы? Тоже таинственный голос? Может, это провидению было угодно, чтобы твою сестру украли злодеи, чтобы продать ее в бордель мадам Нелл?

– Ты ведь знаешь, что все это случилось в силу стечения неблагоприятных обстоятельств, – покраснев, сказала Офелия. – Но коль скоро мы здесь, было бы грешно не довести дело до конца.

Корделия молча пододвинула к себе поближе блюдо с ростбифом и вареными яйцами, взяла гренок и принялась есть, мысленно благодаря приходскую повариху. Викарий лично налил ей чаю в чашку.