Несколько секунд спустя Кэтрин уже не помнила о боли, она совсем о ней забыла – все вытеснило восхитительное ощущение, возникшее оттого, что она стала частью Доминика и принадлежала ему.

– Теперь тебе уже никогда не будет больно, – тихонько прошептал он ей в самое ухо. – Никогда…

Затем он стал двигаться, и бедра его словно описывали круги. Кэтрин прикрыла глаза и негромко застонала. Как такое может быть? Неужели возможно такое наслаждение? И наслаждение это с каждой секундой становилось все более острым.

В какой-то момент она вдруг поняла, что двигается в такт движениям мужа, подаваясь каждый раз ему навстречу. Дыхание со свистом вырывалось из его рта, и это казалось ей музыкой, потому что она поняла: ему так же трудно сохранять самообладание, как и ей. Он стал двигаться быстрее, все глубже проникая в нее, и наслаждение вновь поднялось волной. Мышцы ее дрожали мелкой дрожью, бедра сами собой поднимались ему навстречу, и стоны, которые она уже не в силах была сдержать, то и дело срывались с ее губ.

Они возносились все выше, приближаясь к вершинам блаженства, и Кэтрин понимала, что момент этот приближается, но не знала, что это такое. Знала только, что никогда ничего так не желала, как этого мгновения. Ей страстно хотелось освобождения, но так же сильно хотелось, чтобы чудесные ощущения, которые она сейчас испытывала, никогда ее не оставляли.

А потом она и вовсе утратила способность думать – пузырек наслаждения, который все рос и рос внутри ее, внезапно лопнул, и Кэтрин, содрогнувшись всем телом, громко застонала и затихла, откинувшись на подушки. Несколько секунд спустя Доминик присоединился к ней с хриплым криком, эхом разнесшимся по комнате.

Какое-то время оба лежали неподвижно. Кэтрин по-прежнему прижимала мужа к себе, отнюдь не выказывая желания высвободиться из его объятий. А он, пожалуй, и не смог бы сейчас ее отпустить. На него навалилась приятная усталость, и в эти мгновения он думал о том, что мог бы лежать так бесконечно долго. Как странно… Ведь обычно он торопился освободиться от объятий любовницы сразу после семяизвержения. Ему никогда не нравилось шептать в темноте фальшивые слова любви и одаривать женщину ласками, которые должны были свидетельствовать о нежных чувствах.

Но с Кэтрин все вышло по-другому. Лежа в ее объятиях и обнимая ее, он испытывал совершенно новое для него наслаждение, прежде ему неизвестное.

– Я делаю тебе больно? – прошептал он, поцеловав ее за ухом.

Она довольно долго молчала, потом со вздохом ответила:

– Пока не делаешь.

Доминик с огромной неохотой скатился с нее, но сразу же привлек ее к себе. Когда щека Кэтрин прижалась к его груди, он с наслаждением вдохнул ее запах. Теперь она принадлежала ему, и ни один мужчина, кроме него, не имел на нее прав.

– Прости, что вначале было все-таки больно, – прошептал он, натягивая на нее и на себя одеяло. – Но больно бывает только в первый раз.

– Мне было не так уж больно, – сказала она после долгой паузы. – И потом я совсем забыла о боли.

Он улегся поудобнее, и теперь она прижималась к нему всем телом.

– Обещаю, что с каждым разом будет все лучше и лучше. Я привыкну к тебе, а ты – ко мне.

– Но, в конце концов, я тебе наскучу, – сказала она срывающимся голосом. – Всем мужчинам рано или поздно надоедают их женщины.

Эти слова словно повисли в темноте между ними. Горькие и холодные слова. Он попытался отогнать их, хотя и знал, что это чистая правда, – так по крайней мере свидетельствовал его опыт.

– Не думаю, что это произойдет так уж скоро. Судя по тому, что произошло между нами, мы с тобой будем по-настоящему влюблены друг в друга еще какое-то время. Будем совершенно…

– Без ума друг от друга, – прошептала она и снова вздохнула.

Доминик нахмурился. Что-то в голосе жены встревожило его – казалось, она думала о чем-то очень неприятном.

Он чуть приподнялся и заглянул ей в лицо. Ее зеленые глаза были широко раскрыты, и в них были боль и тревога. Поцеловав жену в губы, он прошептал:

– Если нам повезет, то все у нас сложится замечательно. – Он снова поцеловал ее и крепко прижал к груди.

Да, он вполне может влюбиться в свою жену до беспамятства. И он твердо вознамерился внушить ей столь же сильную привязанность к себе.

Еще прежде, чем Кэтрин открыла глаза, она поняла, что лежит в постели одна. Она не ощущала присутствия Доминика всеми фибрами души, как то происходило всякий раз, когда он находился рядом. Очень осторожно она приоткрыла один глаз и окинула взглядом комнату. В развороченной постели лежала только она одна – и еще тщательно сложенная записочка на подушке.

Натянув простыню себе на грудь, она села в постели и сразу почувствовала, как ноют мышцы. Впрочем, чего еще ожидать? Она провела ночь в любовных ласках, которыми одаривал ее муж, и она заслужила эти болезненные ощущения. Разумеется, он был прав, когда сказал, что с каждым разом будет все лучше и лучше. Он доказал ей это, доказал столько раз, что она счет потеряла.

Немного помедлив, Кэтрин прочла записку:


«Ты выглядела такой прекрасной во сне, что мне стало жаль тебя будить. Я пошел вниз – проверить, как там наши лошади, и заказать завтрак.

Доминик»


Почему она затаила дыхание, когда читала эти слова? И почему покраснела от удовольствия, прочитав, что показалась ему прекрасной? Господи, почему же ее все тянет вглядываться в каждую завитушку, в каждый росчерк его пера, словно это было для нее делом первостепенной важности?

Кэтрин в досаде нахмурилась и смяла записку. Затем, размахнувшись, швырнула ее в сторону камина. Это называется «сохранять самообладание и держать дистанцию»! Самообладание покинуло ее в тот самый момент, когда Доминик прижал ее к груди и предложил обрести райское блаженство в его объятиях. Райское блаженство, которое она поспешила принять, хотя и знала, какую опасность оно таит в себе.

Разумеется, все страхи, а также благоразумные выводы, на которые ее навели наблюдения за собственными родителями, отнюдь не рассеялись, однако этой ночью она почти забыла о своих сомнениях. А подозрения, что у Доминика есть и другие женщины, исчезли, едва он снял с нее ночную рубашку. Страх чересчур привязаться к собственному мужу прошел без следа, когда он заявил свои права на нее как на жену.

Даже когда все кончилось и сомнения вернулись, она не оттолкнула его. Когда же он сказал, что они не смогут наскучить друг другу «еще какое-то время», она окончательно удостоверилась: ее муж не из тех, кто остается верен одной женщине всю жизнь. Но разве это заставило ее вновь натянуть на себя полотняную броню ночной рубашки и заснуть? Как бы не так! Буквально через несколько мгновений этот соблазнитель снова прогнал ее страхи умелыми ласками и поцелуями.

Она со стоном повалилась на постель. Понимает ли, он, какую власть над ней имеет? Такой мужчина, имевший, вне всякого сомнения, богатый опыт общения с женщинами, наверняка с первого взгляда, распознал вспыхнувшую в ней страсть, и он не может не знать о том, какую власть над ней получил. Он говорил о капитуляции. И о влюбленности до беспамятства. Ни того, ни другого ей отнюдь не хотелось испытать.

Не хотелось потому, что она видела: именно капитуляции и любви до беспамятства ее отец требовал от ее матери. Отец был таким же, как Доминик. И он тоже, как Доминик, вынужден был жениться не по собственному выбору. Когда любовь ее матери была кстати, он пользовался чувствами жены, чтобы добиться своего. Но он нисколько не тревожился о том, что ранит сердце хрупкой Эльзы Флеминг, появляясь со своими любовницами на людях или исчезая на несколько дней, чтобы предаваться беспутным развлечениям. И его не тревожило, что на плечи его единственной дочери ложилась обязанность утешать свою мать, которую супруг обманывал снова и снова.

Постоянная ложь, ссоры, душевные страдания – все это росло, копилось, гноилось, пока не прорвалось и не вылилось в ужасные события той ночи восемь лет назад. В ушах Кэтрин до сих пор звучал крик матери. Кровь повсюду. И ее собственные рыдания. А потом она долго, очень долго шла в темноте одна, совсем одна…

– Кэт…

Дверь распахнулась, и Доминик вошел в комнату. Она тотчас же села в кровати. Она не должна жить прошлым. Она заставит себя жить по-другому, так, чтобы душераздирающие страдания не стали сутью ее отношений с этим мужчиной – мужчиной, который со временем к ней охладеет, что бы он сейчас ни говорил.

– Боже мой! Надо будет прописать тебе постельный режим… Ты замечательно выглядишь. – Прикрыв за собой дверь, он приблизился к ней с улыбкой.

В следующее мгновение Кэтрин обнаружила, что забыла прикрыться простыней. Доминик же не сводил с нее глаз. Он сделал еще несколько шагов, и она невольно содрогнулась от предвкушения, но все же натянула на себя простыню, которая должна была послужить ей защитой.

– Зря ты меня не разбудил, – пролепетала Кэтрин, потупившись. Немного помедлив, она поднялась с постели, по-прежнему прикрываясь простыней.

Муж остановился, нахмурился.

– Ты, должно быть, сама не своя от усталости, – проговорил он с лукавой улыбкой. – Ты заслужила продолжительный отдых после вчерашнего.

Хотя это и стоило ей огромного усилия воли, а все же она сумела заставить свой голос прозвучать холодно.

– Да, чем скорее мы прибудем в Лэнсинг-Сквер, тем лучше. Так что сейчас ты, надеюсь, простишь меня, если я позвоню своей горничной и начну собираться.

– Мы могли бы остаться здесь еще на одну ночь, – проговорил он негромко. И провел кончиками пальцев по ее обнаженной руке.

Возбуждение разбегалось вслед за его прикосновением, как сноп искр, и желание закрыть глаза и кинуться к нему в объятия стало почти непреодолимым. Почти.

– Нет, – сказала она несколько громче, чем намеревалась. – Нет. Думаю, нам следует немедленно отправиться в путь. Пожалуйста, дай мне возможность одеться.