Беременность омолодила Дебру. У нее не было никаких неприятных, неизбежных в ее положении ощущений, и она клялась, что никогда не чувствовала себя лучше. Она была полна энергии. Каждый день они с Диллоном восхищались малейшими изменениями в ее теле. Эта новая близость углубила их любовь.

Чтобы как-то убить время до рождения ребенка, Дебра записалась в кулинарный кружок, занятия в котором проходили совсем рядом с их домом. В кружке было четыре женщины и двое мужчин, все пенсионного возраста. Все вместе с бабушкой-поваром они суетились вокруг Дебры, как наседки. С началом занятий она проводила дни либо в кружке, либо на крошечной кухне, где готовила то, чему научилась, либо в хождениях по близлежащим рынкам, покупая необходимые продукты, чтобы потом проверить свои кулинарные способности на Диллоне. Она возвращалась домой, нагруженная покупками, и поднималась наверх на том подозрительном лифте, которым Диллон запретил ей пользоваться.

В тот день она чуть было не попалась, так как пришла домой буквально за несколько минут до возвращения Диллона. Он сейчас же обнял ее и крепко поцеловал в холодные губы. Затем, улыбаясь, сказал:

— Поехали в Швейцарию?

— В Швейцарию?

— Ты что, не знаешь, что это одна из стран, которая граничит с Францией? Козы и Хейди, Альпы и снег, йо-до-ла-ди-хо!

— Да знаю я Швейцарию! Помнишь, как мы провели субботу и воскресенье в Женеве?

— Там в нашей комнате было зеркало на потолке.

— Так ты и это помнишь?

— Как же я мог забыть? — проворчал Диллон, вновь потянувшись к ней. Их губы слились в поцелуе.

— Нам не нужно зеркало на потолке, — прошептала Дебра, когда они наконец отпустили друг друга.

— Но я должен уехать из города и отпраздновать.

— Отпраздновать что?

— Сегодня я уволил Хаскела Сканлана.

Улыбка Дебры пропала.

Диллон рассказал ей, что произошло.

— Мне чертовски не хотелось идти на конфликт, но он меня вынудил. — Он вгляделся в обеспокоенное лицо. — Ты считаешь, что я поступил неправильно?

— Я считаю, что ты поступил совершенно правильно. К сожалению, мое мнение не имеет того веса, которое имеет мнение самого Пилота.

— Именно поэтому я хочу сегодня уехать в Швейцарию. Если он согласится с моим решением, мы проведем эти дни в Альпах. Если отменит, мне придется уйти из принципа, и в таком случае мы больше не сможем позволить себе поездку в Швейцарию. А если он уволит меня, ехать все равно стоит. Поэтому, пока я еще не лишился заработка и чувствую себя превосходно, пошлем все к черту и уедем.

Они сели на экспресс до Лозанны, затем пересели на другой, до Церматта. Они шутили со студентами, болтали с бабушкой из Монтре, которая вязала шапочку для своего десятого внука, поедали припасы, которые Дебра предусмотрительно взяла с собой.

Диллон пил крепкое красное вино из бутылки, которую предложил ему один из студентов, но отверг затяжку марихуаны. Когда парочка напротив начала целоваться, Диллон и Дебра спросили друг друга, а почему бы и нет. И целовались, пока не уснули.

В Церматте Диллон катался по очень крутым склонам. Беременность Дебры не позволяла ей этого, поэтому она утешала себя прогулками по магазинам и разглядывала толпы богатых туристов. Вместе с Диллоном они покатались на санях, запряженных лошадью, объедались сырным фондю, плотным темным хлебом, белым вином и швейцарским шоколадом.

На обратном пути в поезде Диллон прижал ее к себе и положил ее голову себе на плечо.

— Это был наш настоящий медовый месяц.

— Чем тебе не понравилась наша поездка на Бермуды?

— Нет, все было прекрасно. Но тогда ты была только моя молодая жена. Сейчас ты моя настоящая жена. — Он просунул руку под ее пальто и положил ее на большой живот Дебры. — Я люблю тебя.

Пока они ждали в Лозанне, чтобы пересесть на другой поезд, Дебра купила пачку аспирина.

— Что случилось?

— У меня болит горло.

Остаток пути до Парижа она спала урывками, все время просыпалась от боли.

— Больно глотать, — жаловалась она. Диллон приложил руку к ее лбу.

— Ты вся горишь. Выпей еще аспирина.

— Не хотелось бы, пока не поговорю с врачом. Может быть, это не очень хорошо для ребенка.

Когда они добрались до Парижа, Диллон был уже не на шутку встревожен, хотя Дебра и уверяла его, что горло заболело только из-за горного воздуха.

Проявляя чудеса ловкости, Диллон пробирался сквозь утренние автомобильные пробки, чтобы скорее привезти ее к врачу-акушеру. Они подъехали к его кабинету как раз к началу приема. Медсестра заботливо провела Дебру в смотровой кабинет и попросила Диллона подождать в холле. Ему это не понравилось, но он ждал. Ожидающие приема пациенты отводили от него глаза, и он понял, что, наверное, выглядит как бродяга: он не брился за время поездки и совсем не мог спать в поезде. Наконец его пригласили в кабинет врача.

— У мадам Берк очень плохое горло, — сказал доктор по-английски с сильным акцентом. — Я… — Он жестом показал, что что-то вытирает.

— Он взял мазок на анализ, — сказала Дебра, корчась от боли.

— Стрептококк? — спросил Диллон. — Пожалуйста, не обижайтесь, доктор Готье, но если это так серьезно, может, вы порекомендуете какого-нибудь специалиста?

— Я согласен, — ответил врач, быстро кивнув. — Давайте подождем результатов лабораторных анализов. Мы будем это знать завтра с утра.

— Я уверена, все будет хорошо, — Дебра успокоила взволнованного мужа. — Он прописал антибиотик. Я полежу сегодня в постели и разрешу тебе заботиться обо мне.

Диллон постарался ответить ей улыбкой, но не смог: она выглядела такой больной, что он не мог скрыть тревогу. Дома, уложив ее в постель, он побежал за лекарством в ближайшую аптеку, расположенную в двух кварталах от них. Дебра выпила таблетку и чашку чая, потом погрузилась в глубокий сон.

Только тогда Диллон вспомнил, что должен позвонить на стройплощадку. Он поговорил с бригадиром, которого еще в пятницу, перед отъездом, назначил вместо себя временно руководить строительством. Француз заверил, что все будет хорошо, и уговорил остаться с больной женой дома. Весь долгий день Диллон сидел у постели Дебры, время от времени засыпая на стуле, и будил ее только тогда, когда было необходимо принять лекарство.

Несмотря на жар и плохое состояние, она ухитрялась шутить, когда он носил ее в туалет.

— Хорошо, что это не случилось на девятом месяце. Тогда б ты не смог поднять меня.

На ужин Диллон съел бутерброд, но не смог уговорить Дебру съесть еще что-нибудь, кроме чашки мясного бульона.

— Мое горло немного лучше. Я просто очень слаба. Мне нужно спать. Тебе это тоже не повредит, — сказала она, проведя рукой по его колючей щеке.

Дав Дебре лекарство, он разделся и лег рядом с ней. Измученный, он сразу же заснул.

В середине ночи Диллон проснулся. Напрягая зрение в темноте, посмотрел на часы на ночном столике: пора было давать Дебре таблетку. Он включил свет.

И вскрикнул.

Губы Дебры были синими, она лежала не двигаясь.

— О Господи! Дебра! Дебра! — Перебросив ногу через нее, он сел на кровати и припал ухом к груди. Всхлипнув от облегчения, Диллон услышал, что ее сердце бьется. Но очень слабо. Она едва дышала.

Диллон вскочил с кровати, лихорадочно натянул одежду, не застегиваясь, сунул голые ноги в кроссовки. Подняв Дебру на руки вместе с одеялом, он помчался по лестнице. Вызвать «скорую» или самому отвезти ее в больницу? В конце концов Диллон выбрал последнее, решив, что потеряет время, пока будет искать и набирать номер телефона и потом объяснять на своем скверном французском положение. Может быть уже поздно.

— Господи, нет, нет! — Сильный ветер сорвал слова у него с губ по пути от дома к машине. Он положил Дебру на переднее сиденье, и опять его голос срывался в торопливой молитве.

Диллон приблизительно знал, где находится ближайшая больница, и рванул в том направлении. Колеса визжали по мостовой, эхо отзывалось в молчаливых зданиях, когда машина кренилась на поворотах. Он вел машину одной рукой, в другой массировал запястье Дебры. Он продолжал повторять, что не простит себе, если она умрет.

Врачи «неотложки» сразу поняли серьезность положения и увезли Дебру на каталке Диллон должен был бежать, чтобы догнать их. На двери были написаны слова, которых он не понимал, его остановили люди, что-то говоря, но Диллон их не понимал. Он сопротивлялся, пытаясь идти за каталкой. Наконец его силой отвели в приемную, где говорящая по-английски медсестра пригрозила выгнать его из больницы, если он не успокоится.

— Успокоиться? — закричал он хрипло. — У меня жена умирает, а вы хотите, чтобы я успокоился? Я хочу быть рядом с ней!

Она твердо стояла на своем и в конце концов вытянула из него все необходимые данные для заполнения медицинского бланка. Оставшись один, Диллон шагал из угла в угол, пока не устал настолько, что без сил рухнул на стул.

Он опустил голову и, сжав ее руками, начал молиться богу. Он не был уверен в его существовании, но, что удивительно, не доверял ему. Чего еще это неумолимое божество может потребовать от него? Разве он уже не отнял достаточно? Всех, кого Диллон любил: родителей, бабушку, воспитателя в исправительной школе, проявившего особую заинтересованность в нем.

Его сглазили! Люди, осторожно! Если вы любите Диллона Берка, вы умрете.

— Нет, нет, — простонал он. — Только не Дебра. Пожалуйста, только не Дебра. Не забирай ее, жадина.

Он торговался с невидимой силой, клялся пожертвовать всем, если она пощадит Дебру. Он обещал вести праведную жизнь, накормить голодных и одеть голых, клялся никогда больше ничего не просить, если ему будет оказана эта милость.

— Позволь ей жить!

— Месье Берк?

Диллон резко поднял голову. Врач стоял в нескольких шагах от него.

— Да? Моя жена? Она?..

— С ней будет все хорошо.