Но все-таки князь Габриэли, богатый, красивый, не старый, не глупый, не злой и совершенно здоровый, — скучал. Тщетно его многочисленные друзья приезжали каждый день в его великолепный дворец на новой площади развлекать его, тщетно его прелестная любовница, актриса из театра делла Валле сеньора Фаустина, твердила ему с утра до вечера, что она его обожает, что она никогда не любила так, как любит его… князь с утра до вечера продолжал скучать.

Это был просто сплин. Ему начали досаждать и любовница, и друзья. Раз вечером, возвращаясь в коляске с прогулки на Корсо, князь Габриэли, входя в свой дворец, был удивлен, услыхав чей-то голос, выходивший из каморки рядом с кухнями и певший одну из ариеток Галуппи.

Голос был свеж и чист, хотя еще и не силен.

— Что это значит, Михэль? — спросил князь, обращаясь к сопровождающему его лакею. — Кто это поет?

Лакей сконфуженно поклонился, заподозрив в этом вопросе упрек.

— Это дочь Гарбарино, нашего кухмистера, ваше сиятельство, Катарина, — отвечал он. — Маленькая такая девочка!.. Я уже запрещал ей петь.

Но князь жестом заставил его замолчать.

— Она поет недурно! — заметил он после небольшого молчания. — Сколько ей лет?

— Лет четырнадцать, ваше сиятельство.

— Недурно! Право недурно! Кто ее учил петь?

— Полагаю, ваше сиятельство, что она сама выучилась.

— Сама?.. Да ведь нужно же было, чтоб она где-то услыхала эту арию! Ступай за этой девочкой, Михэль…

— Сию минуту, ваше сиятельство.

— И приведи ее ко мне в залу.

— Слушаю, ваше сиятельство.

Князь Габриэли страстно любил музыку. Да и кто из итальянцев не любит ее!.. Он сидел у себя в комнате, нетерпеливо ожидая ту маленькую Катарину, которая так сильно пленила его своим голосом.

Отворилась дверь и князь вскрикнул от изумления…

Вместо одной девочки вошли две, одних лет, одного роста и удивительно похожие одна на другую, с той только разницей, что одна была брюнетка, а другая блондинка.

Брюнетка, не дав князю заговорить, подошла к нему и сказала:

— Ваше сиятельство, я Катарина. Михэль мне сказал, что вы желаете поговорить со мной. Но так как сестру моя Анита ни на минуту не расстается со мной, я привела ее с собой. Вы на это не сердитесь?..

Князь улыбнулся.

— А за что же я рассержусь?

Катарина вздернула голову и весело погрозила пальцем лакею.

— А! — вскричала она. — Ты говорил, что монсеньору нужна только одна, а двух будет много!

— Сколько лет тебе, Катарина? — спросил князь.

— Четырнадцать, а сестре Аните тринадцать.

— Ты дочь Гарбарино, моего повара.

— Точно так. Нас зовут кухаренками.

— А у тебя, знаешь ли, славный голос!

— Вы очень милостивы. Я пою так себе, для развлечения. Михэль говорит, что я виновата, потому что других мое пенье не забавляет.

— Михэль — дурак! Кто тебя учил петь?

— Никто, монсеньор.

— Где же ты слышала то, что повторяешь?

— В театре «Аргентине и Алиберти», я хожу туда по крайней мере два раза в неделю вместе с Анитой и тетушкой, добрая она такая и о нас очень заботится, потому что тятеньке некогда: он все для вас…

— А сестра твоя тоже поет?

Брюнетка расхохоталась, тогда как блондинка опустила глаза, как будто чего-то стыдясь.

— Анита поет?.. Да она в жизни не умела взять ни одной нотки! Она так фальшивит, что и сказать невозможно! Конечно, это смешно, потому что я… все говорят, умею петь… Но она все-таки меня любит… Она не ревнива!.. И я тоже люблю ее от всего моего сердца. Не правда ли, Анита, что мы любим друг друга и никогда не расстанемся?..

Произнеся эти слова, Катарина нежно обняла свою младшую сестру.

— Скажи, чтобы Гарбарино пришел! — приказал князь своему лакею. Катарина и Анита сделали гримасу.

— О, ваше сиятельство! — сказала первая, — вы хотите бранить папеньку за то, что я слишком много пою!..

— Напротив.

— Как напротив?

— Ты погоди.

Гарбарино вошел.

— За твоими дочерьми смотрит твоя сестра? — опросил князь, обращаясь к повару.

— Точно так, ваше сиятельство.

— Хорошая женщина?

— Добрячка, ваше сиятельство.

— Она ни для чего, кроме этого, не нужна тебе здесь?

— Никак нет.

— Как ее зовут?

— Барбаца.

— Ну, так скажешь сеньоре Барбаце, чтобы она приготовилась завтра же отправиться в Неаполь с Катариной и Анитой.

— В Неаполь? Но…

— Дай мне сказать. У твоей старшей дочери Катарины большие музыкальные способности. Я понимаю кое-что в этом. Я хочу, чтобы она извлекла из них и славу, и состояние. В Неаполе она вступит в школу пения Порпоры, к которому я дам рекомендательное письмо. За все издержки учения буду платить я и на себя же беру дорогу и все содержание ее там. Тебе не хочется, чтобы я сделал из твоей дочери актрису?

— О, ваше сиятельство!..

Гарбарино бросился на колени перед князем.

Что касается Катарины, она скакала по залу и кричала:

— Какое счастье! Какое счастье! Я буду учиться петь! Я сделаюсь великой певицей, примадонной, какая есть в «Аргентине и Алиберти». Я буду получать много, много секинов и отдам их тебе, папа… и тетушке Барбаде… мне станут аплодировать… у меня будут прекрасные платья… наряды… и у тебя Анита тоже, слышишь?

Свидетель восторга будущей примадонны, князь хохотал от всего сердца.

Но Гарбарино схватил Катарину за руку и заставил ее остановиться.

— Негодная! — ворчал он. — Так-то ты благодаришь его сиятельство за его милость?..

Девочка сделалась серьезной и в свою очередь преклонила колена перед князем.

— О! — воскликнула она. — Я вам очень благодарна, ваше сиятельство, очень благодарна! И вы увидите, вы не будете жалеть… я стану трудиться… Но чего я никогда не забуду, так того, что вы не разлучаете меня с Анитой, хотя она вовсе не умеет петь.

— А! — воскликнул князь. — Ну, а если б я разлучил вас, если б я отправил тебя в Неаполь одну, без сестры?..

Катарина наклонила голову.

— Я не поехала бы, — решительным тоном ответила она.

— Это что же такое!.. — воскликнул Гарбарино.

Но князь поцеловал девочку в лоб.

— Ты права, — заметил он. — Талант, слава — еще не все в жизни: для артиста также полезно иметь около себя верного и искреннего друга. Береги же, сколько можешь, свою Аниту для себя. До свидания!

На другой день, как было сказано, Катарина и Анита вместе с теткой отправились в Неаполь.


Не все люди, случайно открыв в ребенке, покровительствуемом ими, будущую женщину, требуют впоследствии более или менее тяжелую плату за свои благодеяния.

Князь Габриэли единственно из любви к искусству, и потому еще, что ему понравилась веселость и грациозность Катарины, решил сделаться ее покровителем.

Единственная награда, о которой, быть может, он мечтал, заключалась в том, что он надеялся увидеть ее настоящей артисткой. А в ожидании того времени, когда он будет наслаждаться этой наградой, небо послало ему совершенно неожиданно другую.

Это приключение развлекло его.

Через недолю князь получил от Порпоры письмо, который в пылких выражениях благодарил его за то, что он прислал к нему Катарину. По словам великого музыканта, которого итальянцы прозвали патриархом мелодии, эта девочка должна была сделаться самой замечательной его ученицей. Природа удивительно одарила ее, наука должна будет развить этот дар. «Через три года, — писал в заключение Порпора, — вся Италия будет говорить о дочери вашего повара».

Приближалась назначенная Порпорой эпоха, когда Италия прославится новой певицей. В один из вторников июля месяца 1747 года князь Габриэли получил письмо, в котором Порпора уведомлял его, что в следующую субботу, вечером, он приедет в Рим вместе с Катариной.

По этому поводу князь давал ночной праздник на своей вилле близ ворот дель Пополо — праздник, достойный королевы, возвращающейся в свой дворец. Под наблюдением княжеского управляющего парк виллы Габриэли превратился в истинные сады Армиды, где искусство спорило с природой. На озере венецианские гондолы, на каждом дереве, на каждой ветке светоносные плоды… и цветы… цветы повсюду…

Нигде ноги прогуливающихся не касались песка, потому что по песку был раскинут душистый ковер из розовых листьев.

Горничные ожидали Катарину во дворце на площади Навоне, где, не будучи предупреждены, она, Порпора, Анита и тетушка Барбаца вышли из экипажа. Меньше чем через полчаса обе молодые девушки переменили свой скромный дорожный костюм на изящное бальное платье.

Вслед затем зеркальная карета перенесла их и маэстро к воротам дель Пополо. Только тетушка Барбаца осталась в городе.

Катарине и Аните казалось, что они грезят, когда катились в великолепной карете вместе с Порпорой. Он улыбался, предвидев, что князь сделает для своей протеже какой-нибудь любезный сюрприз.

Меж тем они подъехали к крыльцу виллы, на котором князь и его друзья ожидали прибытия путешественников.

Скажем в похвалу Катарине, что первым ее словом — после общих приветствий — был вопрос об отце. И Гарбарино, видно, очень ждал этого. Отец прятался не в тени, ибо в эту волшебную ночь на вилле князя тени не было, а, стоя за какой-то статуей, он, дрожа от гордости и счастья, присутствовал при встрече его дочерей; хотя он стоял поодаль и не мог услышать вопроса: «А где же наш папенька?», он вдруг почувствовал, что они сказали именно это, и бросился к ним, восклицая:

— Здесь я, здесь, мои малютки!

Поскольку князь находил вполне естественной радость отца, встретившего своих детей после трех лет разлуки, то он не видел ничего смешного в том, что толстый повар в затрапезном фартуке поочередно обнимал двух молодых девушек в шелках и кружевах. Да и никто вокруг не смеялся.