Она была одна в гостиной и только что повесила телефонную трубку. Лицо ее было встревоженным.

«Эрмина покинула отель в субботу вечером, оставив свои вещи. При этом Дюплесси расплатился по счету. Но почему? Похоже, у них проблемы, большие проблемы. Где они сейчас?»

Воображение рисовало страшные картины. Ее дочь могла быть арестована, депортирована или даже убита. Не в силах справиться с волнением, она дрожащим голосом попросила телефонистку соединить ее с другим номером, принадлежащим Парижской опере. После мучительного ожидания ей ответил сам директор театра. Так она узнала, что Эрмина исчезла сразу после окончания последнего акта «Фауста».

Больница Сент-Андре, Бордо, следующий день, понедельник, 22 марта 1943 года

Эрмина сидела у постели Тошана. Он занимал узкую кровать в просторной палате, где стояли также другие койки, отделенные друг от друга белыми шторами, которые задергивали во время ухода за больными. По проходу посередине палаты сновали монахини в белых одеждах, с капором на голове. Несмотря на усилия персонала, гигиена оставляла желать лучшего из-за устаревшего оборудования и недостатка средств. Молодая женщина не обращала на это внимания. Именно здесь, в этом огромном здании, ее мужа накануне прооперировали. Она не могла в это поверить, но Тошан был все еще жив.

«Неужели Господь меня услышал? — подумала она. — Никогда еще я не молилась так неистово».

Она провела ночь на стуле, держа любимого мужчину за руку. Это уже было чудом — ощущать его тепло, слышать свистящее неровное дыхание. Она цеплялась за это, не зацикливаясь на предостережениях врачей, которые считали, что опасность еще не миновала.

— Он выдержал операцию, но по-прежнему остается очень слабым, — сказал хирург. — Мы не исключаем остановки сердца, тем более что его легкие сильно повреждены.

«Путь к выздоровлению будет долгим, — снова подумала Эрмина. — Но Тошан выжил, и это доказательство тому, что он вновь станет самим собой и все у нас будет как раньше!»

Эрмина снова увидела растерянное лицо медсестры, осматривавшей Тошана. Она упрекнула себя в том, что не расспросила ее. «Я сделаю это, когда она зайдет еще раз. Как же хочется спать, я ужасно устала!» Она мечтала о том, чтобы где-нибудь прилечь и хоть немного поспать. В эту минуту к ней подошла монахиня с мягкой улыбкой на лице.

— Мадам, вы выглядите совершенно измученной. Рядом с этой палатой есть комната, где вы можете полежать часок. Там не очень удобно — обычная скамья с одеялом, но вам просто необходимо немного отдохнуть.

— Благодарю вас, сестра, но я не хочу оставлять своего мужа. Врач из Красного Креста, который вчера привез нас сюда, сказал, что аресты происходят даже в самой больнице. Лучше я останусь здесь и присмотрю за ним.

— Такое действительно было, но речь шла о больных с легкими ранениями, которые уже шли на поправку. Учитывая состояние вашего мужа, ему ничего не грозит.

Сестра тихо добавила:

— У нас священная миссия охранять наших пациентов, мадам, иногда мы даже забинтовываем им лицо, чтобы усложнить опознание. А наша настоятельница хранит документы больных в своем кабинете. Так что отправляйтесь спать спокойно, я буду регулярно заходить проведывать вашего мужа.

— Только сообщите мне сразу, если он придет в сознание! Я хочу быть рядом, когда он очнется. Мы были разлучены почти на год, и он не знает, что я во Франции.

Молодая монахиня внушала Эрмине абсолютное доверие, и она бы с удовольствием пообщалась с ней подольше. С момента своего бегства из Парижа она была совершенно растеряна, попав в чуждый ей мир, где правили ненависть и жестокость.

— Я понимаю, — ответила сестра. — Обязательно вам сообщу.

Успокоенная, Эрмина осторожно встала, чувствуя, как гудят ноги и болит спина. Она прошла через просторную палату, глядя на других больных. Некоторые плакали, как дети, другие спали или звали сестру. На одной из коек она увидела рыдающую белокурую девочку.

— Не плачь, — сказала она, подойдя к ней. — Тебе больно?

— О да, мадемуазель!

— Сейчас я кого-нибудь позову.

Впервые с момента своего отъезда из Монпона она подумала о Кионе, не понимая, почему ее сводная сестра не попыталась спасти Тошана в то утро, когда случилась перестрелка. «Я слишком многого от нее хочу, — тут же одернула себя женщина. — Киона не всесильна. Она такая же маленькая девочка, как эта, много страдала и нуждается в спокойной жизни».

Эрмине также пришла в голову другая мысль. Не зная, сколько времени ей придется пробыть в Бордо, она решила предложить свои услуги больнице. «По крайней мере, я буду полезной, постараюсь принести хоть какое-то облегчение больным».

Она по-прежнему испытывала чувство вины по отношению к Жанине и Октаву, о судьбе которых не переставала думать. В состоянии глубокой скорби она легла на деревянную скамью, положив под голову руку вместо подушки, и через несколько секунд уже крепко спала.

Валь-Жальбер, тот же день

Киона сидела на большой кровати, глядя своими янтарными глазами в темные глаза своего отца, покрасневшие от слез. Жослин держал ее за руку, дрожа от радости.

— Доченька моя, я так плакал вчера! Ты всех нас напугала! Если бы ты только видела, что здесь вчера творилось! Лора даже хотела отправить Шарлотту в Монреаль за маслом святого Иосифа. Луи был в отчаянии, Мукки и девочки тоже.

— Мне очень жаль, папа, — устало ответила девочка. — Я не виновата, что так вышло.

— Разумеется, не виновата! Сейчас тебе намного лучше: Господь услышал наши молитвы! Подумать только, еще вчера вечером здесь был доктор, он собирался увезти тебя в больницу в Роберваль! Но ты открыла глаза и улыбнулась мне! И сразу попросила есть.

— Я очень проголодалась, папа.

— Еще бы не проголодалась — столько дней не ела! Не знаю точно сколько, но мне они показались нескончаемыми.

Жослин погладил золотистые кудри девочки. Он был счастлив.

— Теперь отдыхай и набирайся сил, — ласково сказал он.

— Да, я еще чувствую усталость.

Лора вошла в комнату с широкой улыбкой на лице. Она несла поднос, который казался очень тяжелым.

— Мирей напекла оладий, я принесла теплый компот. Месье Потвен, фермер, продал нам молока. Я его подогрела и подсластила кленовым сиропом. Это очень вкусно, Киона!

— Спасибо, Лора! — произнесла девочка. — Вы все такие добрые. Мне очень жаль, что я вас напугала.

— И не говори! Я сроду столько не молилась в своей жизни! Знаешь ли ты, дитя мое, что я люблю тебя всем сердцем?

— Да, я это знаю, — подтвердила странная девочка вполголоса.

— Сейчас не время болтать, — отрезал Жослин, тем не менее растроганный неожиданным признанием своей супруги. — Ей нужно поесть. Киона, хочешь я позову детей? Они составят тебе компанию.

— Пока не нужно, — возразила она. — Лучше пусть приходят к ужину.

Лора и Жослин удивленно переглянулись. Киона разговаривала и вела себя как подросток, если не сказать, как взрослая. У нее был серьезный и удрученный вид, которого они никогда прежде за ней не замечали. Зато Акали сразу узнала бы это выражение лица, поскольку Киона становилась такой в пансионе, когда ей приходилось противостоять жестокости сестер и брата Марселлена, одновременно пытаясь утешить самых несчастных из индейских детей.

Не решаясь ее расспрашивать, они сидели молча, пока она ела. Если их и мучили определенные вопросы, они избегали их задавать. Но обмануть Киону было сложно, если не сказать, что невозможно. Она считывала их эмоции, ощущая и нетерпение, и нервозность.

— Мой брат Тошан был в опасности, но теперь он спасен, — заявила она, отпив глоток молока. — То есть я думаю, что он спасен, раз я проснулась.

Это было сильнее Лоры. Она перекрестилась и схватила руку девочки, словно желая пропитаться ее невинностью и величием и таинством ее души.

— Я уверена, что это ты его спасла, Киона.

— О нет! У меня нет такой силы. Но Господь может все, и он слышит молитвы.

Сраженный лучезарным, хотя и несколько отчужденным видом своего ребенка, Жослин прижался лбом к постели в позе кающегося грешника. Он не понимал, почему от их с Талой плоти родился человек, наделенный такой мистической силой. Хватило всего нескольких объятий при лунном свете внутри круга из белых камней, выложенного прекрасной индианкой, чтобы появилась Киона: высшее существо, фея или ангел — никто не мог точно сказать.

— Папа, не плачь, — забеспокоилась девочка. — Я чувствую себя хорошо, и оладьи Мирей очень вкусные.

— Я не плачу, — ответил он, поднимая голову. — Я благодарю Господа, что он сделал мне такой подарок, подарив тебе жизнь.

Лора невольно ощутила укол ревности: подобное заявление, казалось, исключало из сердца ее мужа Эрмину, а главное, Луи. Однако она ничего не сказала. В глубине души она думала точно так же.

Больница Сент-Андре, Бордо, вторник, 23 марта 1943 года

Эрмина бросила взгляд на часы. Было шесть часов утра, и жизнь в больнице Сент-Андре уже била ключом. По палате ходили сестры. Одни приносили чашки с травяным чаем или цикорием, другие выносили мусорные ведра, которые следовало опустошать каждое утро.

«Тошан, умоляю тебя, открой глаза! — молча молилась его жена. — У тебя небольшой жар, ты еще с трудом дышишь, но ты жив!»

Ей так хотелось, чтобы он скорее очнулся, что это выводило ее из себя. Несколько раз ночью она гладила его лоб и щеки и тихо разговаривала с ним, чтобы не тревожить других больных.

— Если возникнет инфекционное осложнение, ваш муж обречен, — упорно повторяла медсестра, осматривая Тошана. — Мы даже не сможем дать ему пенициллин, который некоторые больницы используют сегодня в терапевтических целях[71]. У нас его, к сожалению, нет! Следите за его температурой. Вы знаете, что мы даем ему болеутоляющие средства, иначе он сильно страдал бы. Этим объясняется его продолжительный сон. Все же будьте бдительны.