— Спасибо, очень любезно с вашей стороны! — ответила та, заранее холодея от страха.

— Что ты будешь исполнять? — спросила Лора.

— Мама, я же тебе только что говорила! «Арию с колокольчиками» и арию Маргариты из «Фауста».

— Ну, конечно! Ту самую, в которой несчастная призывает на помощь небесных ангелов, — вспомнила ее мать. — И больше ничего?

— Еще не знаю, мама. Когда вернусь, расскажу тебе все очень подробно, обещаю!

Лора крепко обняла Эрмин. Она с таким удовольствием поехала бы вместе с мужем и дочерью, разделила бы с ними волнение!

— Это несправедливо! — заключила она. — Мне так хочется поехать с вами!

Прощание длилось долго.


Когда они с Эрмин устроились в вагоне, Жослин испустил долгий вздох.

— Какая авантюра! — сказал он. — Мы чуть было не пропустили наш поезд! Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Я очень устала, папа, — призналась молодая женщина. — И у меня тяжело на сердце. Мне непривычно оставлять детей дома! Я никогда не уезжала от них на несколько дней. Я не очень хорошая мать!

— Конечно, ты хорошая мать! Не говори глупостей!

— Я начинаю понимать доводы Тошана против того, чтобы я становилась певицей, — сказала она. — Другие женщины во главу угла ставят свою семью, дом, а я на это не способна!

— Мало у кого из них такой талант, как у тебя! — воскликнул Жослин. — Не попробовать себя на сцене для тебя означало бы просто зарыть его в землю!

И он сжал руку дочери, глядя на нее с безграничным обожанием. Состав тронулся с лязгом и свистом. На перроне Шамбор-Жонксьон послышались последние прощальные крики провожающих. Эрмин вспомнила предыдущий отъезд. Тогда она держала на руках Мукки…

— Слишком поздно, с поезда уже не сойдешь! — пошутил Жослин. — Будет забавно проехать мимо вокзала Лак-Эдуара. На этот раз рядом со мной будешь ты. Теперь все по-другому.

— Да, это правда. Какое все-таки чудо, что ты освободился от этой ужасной болезни! — отозвалась она. — Добрый Господь сотворил его для нас!

Он кашлянул, подумав, что не Бог, а влюбленная красавица индианка вырвала его из когтей смерти.

«А я показал себя неблагодарным тогда, в первый день нового года, — подумал мужчина. — Мне нужно было быть радушнее, обходительнее. Моя холодность показалась Тале унизительной».

Невольно мысли его переключились на Тошана. В последнее время он думал о зяте со смутным беспокойством. Поведение молодого метиса казалось ему странным, даже если в присутствии дочери Жослин и говорил обратное. Если зять узнал правду, он никогда не вернется в Валь-Жальбер.

— Папа, преподай мне еще один урок истории, — ласково попросила Эрмин. — Если ты не будешь со мной разговаривать, я стану скучать по малышам, Шарлотте и маме!

— Если так, я не буду молчать ни минуты! — ответил он с улыбкой.

Эрмин хотелось плакать. Тошан открыто не запретил ей ехать в Квебек, но он отнес прослушивание в разряд забав.

«В глубине души он наверняка злится. Он не осмелился мне запретить, потому что вокруг были люди… Потом я сделаю все, как он захочет, буду жить в хижине Талы. Мы пробыли в разлуке много месяцев. Я сама не своя без него…»

Жослин воспользовался молчанием дочери, чтобы сказать:

— Знаешь, что меня всегда поражало? Как смогли выжить первые колонисты, ведь им пришлось очень тяжело. Когда наши предки высадились на эти земли, они ничего о них не знали. Многие сильно пострадали во время своей первой жестокой канадской зимы. Они не были готовы к такому сильному холоду. На первых порах индейцы помогали белым, давали лекарства против цинги, страшной болезни, которой заболевают все на корабле во время длинных путешествий, а на земле — в течение продолжительных зимовок, когда нет свежих овощей и фруктов. Большинство наших небольших городов появились на месте фактории. Монтанье и гуроны быстро поняли, что могут заработать деньги или предметы обихода, продавая меха, но и переселенцы это поняли тоже.

— В Тадуссаке, где родилась наша милейшая домоправительница, была одна из первых факторий, — сказала Эрмин. — Жаку Картье это место очень понравилось. Я мечтаю однажды поплыть туда на корабле. Это в устье Сагенея, там, где река впадает в Сен-Лоран. Мирей мне все подробно описала. Еще она рассказывала о мысе Троицы — утесе высотой девятьсот футов, на котором возвышается огромная статуя Пресвятой Девы.

— Я видел ее, будучи юношей! — сказал Жослин. — Это было в 1900 году! Я путешествовал вместе с отцом, который рассказал, что статуя Нотр-Дам-де-Сагеней была возведена после того, как с неким Шарлем-Наполеоном Робитайем, торговцем, приключилось несчастье. Он переезжал через озеро по льду, и лед под ним треснул. Он решил, что пропал, и обратился к Деве Марии с просьбой о спасении. И о чудо! Минуту спустя он оказался живым и невредимым на другой стороне разлома. Господин Робитай был так счастлив, что решил на свой манер поблагодарить Пресвятую Деву. Говорят, что изваяние сделано из сосны, но покрыто тончайшими свинцовыми пластинами, которые до сих пор защищают его от дождя и снега. Может, вернемся в Шикутими на корабле? Как тебе эта идея?

— С удовольствием! Но пока я не пройду прослушивание, я ни о чем не смогу думать спокойно. На обратном пути созерцание пейзажей доставит мне больше удовольствия.

Они еще какое-то время тихо беседовали. Жослин пытался развеселить дочь, нервозность которой была очевидна. Она была бледна, с рассеянным взглядом, и без конца теребила в пальцах шелковый платочек, который скоро совершенно потерял форму.

За окном проплывали очень красивые, но слегка однообразные пейзажи. С обеих сторон железнодорожного пути тянулись леса. Жослин становился внимательнее, когда поезд проезжал мимо какого-нибудь населенного пункта. Он показал дочери реку, вода в которой после таяния снегов стояла высоко. Потом они вместе перекусили продуктами, заботливо собранными для них Мирей, и Эрмин задремала.

Когда состав остановился на вокзале Лак-Эдуара, молодая женщина распахнула удивленные глаза.

— Где это мы? — спросила она сонно.

— Недалеко от санатория, в котором я тебя увидел после стольких лет, моя дорогая крошка, — ответил Жослин. — Господи, каким же я был несчастным в то время! Но все переменилось, не так ли? Мы сходим в главный собор в Квебеке и зажжем свечку в знак благодарности Господу за то, что он послал нам столько счастья!

Эрмин, растроганная словами отца, кивнула. Она смотрела, как в Лак-Эдуаре сходят с поезда пассажиры.

— Ты прав, папа. Иногда случаются невероятные вещи! Если бы в ту зиму с локомотивом не случилась авария, я бы не попала ночевать в санаторий. И ты бы не узнал, что мама жива. Это наводит на мысль, что все в нашей жизни уже предрешено…

Эрмин нежно улыбнулась отцу. Поезд снова тронулся. Она подумала о дорогой ее сердцу сестре Викторианне. Пожилая монахиня наверняка продолжала трудиться в санатории.

— Мне бы хотелось больше путешествовать! Я могла бы поцеловать сестру Викторианну, если бы у нас было время задержаться в Лак-Эдуаре. Но она бы не обрадовалась, узнав, что я еду в Квебек. Я провела ночь у нее в комнате, и она настоятельно советовала мне отказаться от мыслей о карьере певицы.

— И это понятно! В большинстве своем монахини твердо убеждены, что долг матери и супруги — служить семье, — заметил отец. — Я же придерживаюсь, скорее, мнения Жозефа. Когда он еще был твоим опекуном, то попытался заработать на твоем таланте, хотя и не стал в открытую его эксплуатировать. Но чутье-то у него было!

— Конечно! — вздохнула молодая женщина. — Я говорила, что в Лак-Эдуаре познакомилась с очень приятной женщиной? Ее зовут Бадетта, она журналистка. Она такая милая! И именно ее ты должен благодарить за мой концерт. Она настояла, чтобы я спела для пациентов санатория.

— Если так, я благодарен ей по гроб жизни! — сказал он.

— Бадетта живет в Квебеке. Но я никогда с ней не увижусь.

— Никто не знает, что готовит ему будущее, дорогая, — сказал дочери Жослин с ласковой улыбкой на устах.

В вагоне было очень тепло. Молодая женщина снова уснула. Сон спасал ее от волнения, или, вернее, мандража, не отпускавшего ее ни на мгновение, и позволял не вспоминать ежесекундно о детях. Отец ее вовсе не обиделся, он просто погрузился в чтение «La Presse». Мужчина наслаждался присутствием дочери и, пока она спала, мог вдоволь налюбоваться ею. Но после полудня Эрмин проснулась и на этот раз сама завела бесконечный разговор о партиях, которые ей хотелось бы исполнить на сценах известнейших театров Европы, где выступали самые знаменитые оперные исполнители, в том числе великий Карузо.

В семь тридцать вечера поезд прибыл на вокзал Гар-дю-Пале, конечную остановку. Эрмин сидела, прижавшись носом к стеклу, открывая для себя Квебек. Она увидела бесчисленные дома, крыши и печные трубы и, кроме того, манящий силуэт Шато-Фронтенака на вершине Бриллиантового Мыса. Возникновение этого названия тоже было связано с именем Жака Картье, французского исследователя, который у прибрежных скал нашел блестящие камешки. Он подумал было, что это алмазы, но образцы, привезенные во Францию в 1542 году, на поверку оказались кварцем. Словно в насмешку, последующие поколения назвали мыс Бриллиантовым.

— Папа, какой этот город огромный! Я, глупая, и не подозревала, что такие бывают! Я ведь знаю только Роберваль, Шамбор и Валь-Жальбер…

— Ты бы совсем голову потеряла, увидев Нью-Йорк, дорогая! — отозвался Жослин, надевая свою шляпу и пиджак. — Я пытался найти там работу, но прожил в городе всего неделю и решил вернуться в сельскую местность.

Лора позаботилась о том, чтобы супруг выглядел элегантно. В костюме-тройке и белой рубашке Жослин был весьма импозантен. Эрмин вдруг посмотрела на отца по-новому. Он редко делился с ней воспоминаниями о годах своих странствий.