— Думаю, это она вас позвала, — добавила Тала.

— Позвала? — повторила Лора, не отрывая глаз от девочки.

— Не сейчас, я говорю не о ее смехе! Со вчерашнего вечера она стала беспокойнее, в ней появилась какая-то новая веселость…

Лора уже поняла, почему Эрмин и, конечно же, Жослин так восхищаются этой малышкой. Она казалась очень сообразительной и развитой, как ребенок двух лет от роду. Ее глазенки цвета золота сияли. Смуглая кожа гармонировала с темными, теплого оттенка волосами, обрамлявшими ее выпуклый лобик. А своей улыбкой это дитя могло бы завоевать любое сердце, даже самое зачерствевшее.

— Какая она милая! — вздохнула Лора.

— Вы очень смелая, раз решились прийти, — заметила Тала. — Присаживайтесь! Нам нужно поговорить. К счастью, остальные кровати пусты. Мы одни, ну, или почти одни.

Это «почти» означало, что нужно считаться с присутствием Кионы. Лора положила перевязанный лентой сверток перед ребенком и присела на стул.

— Я могла бы сказать, что сожалею, но это была бы неправда, — начала индианка. — Я чувствую ваш гнев, вашу ревность, которые вы хорошо скрываете. Лора, хочу вас заверить, что никогда не собиралась отнимать у вас мужа. Когда Жослин пришел ко мне, он был отчаявшимся и больным. Я чувствовала, как смерть бродит вокруг него. Это может казаться вам глупым или невозможным, но в моей крови пребывает сила очень уважаемого у монтанье шамана, моего деда. Он прожил долгую жизнь и никогда не переставал исцелять тела и души. Он передал мне свои знания и много чего другого. Я поняла, что смогу вылечить этого человека, пожираемого страхом и любовью. Я так любила Эрмин, что решила вернуть ей отца, но не на несколько месяцев, а надолго. Ей — отца, а вам — супруга.

Лора кивнула. Все это она уже знала на память. Киона играла с красной ленточкой на свертке, ее ловкие пальчики пытались разорвать блестящую зеленую обертку.

— У меня были добрые намерения, — снова заговорила Тала. — Сначала Жослин держался презрительно и недоверчиво, как это часто бывает с белыми, которые сталкиваются с индейцами. Он расстроился, узнав, что мой супруг, Анри Дельбо, умер, поскольку полагал, что только он мог сказать, кто похоронен на его месте возле жалкой лачуги, где вы прятались. Возможно, мой ответ изменил его мнение обо мне в лучшую сторону.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — сухо спросила Лора. — Я знаю, что речь идет о человеке, который причинил вам вред, и ваш брат вас от него избавил. Но цивилизованные люди не вершат самосуд!

— Цивилизованные люди, как вы их называете, часто ведут себя так, как тот человек, который меня обесчестил, — с ненавистью в голосе сказала Тала. — Жослин, в отличие от вас, понял, что мне пришлось перенести, и смягчился.

— Мне не нужны детали!

— Лора, в этой истории пострадала и я, оказавшись в ловушке собственных чувств. Я вылечила вашего мужа, я отправила его к вам. Но то, что было дальше, причинило мне боль. Да, я любила его. Но ни на мгновение не думала его у вас забрать. Он обожает вас. Потом я узнала, что ношу ребенка. Меня охватило полнейшее счастье. Больше ничего не имело значения, кроме этого обещания радости!

— Вы лжете! — сказала Лора. — Когда в прошлом году вы посетили Валь-Жальбер, в первый день нового года, по вашему измученному виду, по тому, как быстро вы уехали, можно было сделать вывод, что вы все еще любили Жослина. Не отрицайте! Мне больно об этом думать, поэтому я предпочла бы всё забыть.

К огромному удивлению Лоры, Тала засмеялась. Киона последовала примеру матери, одарив гостью благожелательным взглядом. Малышка, которую мать посадила на постели, подложив под спину подушку, размахивала ручонками, в которых зажала обрывки оберточной бумаги.

— Нужно открыть для нее подарок, — сказала Лора. — Осторожно, она может задохнуться, если сунет бумажку в рот!

Уверенными движениями она сняла упаковку с коричневого плюшевого мишки с желтым бантиком на шее. Киона с возгласом удовольствия схватила игрушку и тут же прижала ее к лицу, как если бы хотела поцеловать.

— Луи я купила такого же, — призналась Лора.

— И это — единственное, что у этих детей будет общего, не так ли? — спросила Тала. — И еще: я не делала ничего, чтобы в мои годы стать матерью. Тошан очень мучился при мысли, что теперь все они — он, Киона, Луи и Эрмин, — родственники. Он считал это нездоровым. И ошибался. Моя дочь должна была прийти в этот мир, чтобы сделать его лучше, красивее, мудрее.

— Вы говорите, как христиане о Мессии, — оскорбилась Лора. — Эрмин тоже вне себя от восторга.

— Но я говорю только правду, — возразила индианка. — Мир может сжаться до уголка леса, до поселка или до семьи. Моему народу была нужна Киона, и мне тоже. Лора, прошу вас, простите, если я вас обидела. Теперь это в прошлом, вы должны быть счастливы со своим мужем и детьми.

— Но это прошлое слишком свежо в памяти!

И тут случилось что-то необыкновенное. Лора, смущенная, полная ревности и смутного Гнева, перевела взгляд на Киону, чтобы не смотреть в проницательные глаза Талы. Девочка поймала взгляд, как до этого ее мать. С плюшевым мишкой в руке, худенькая и смуглая, она залепетала нечто похожее на песню и стала раскачиваться в такт. Еще она улыбалась, показывая два крошечных перламутровых зубика. У Лоры появилось странное ощущение, что эта невинная песня обращена именно к ней, и это глубоко взволновало ее. Киона улыбалась, и на Лору потихоньку накатывали волны приятных воспоминаний.

Вернулись картинки из детства, когда она играла на мостовых Рулера[67], своего родного города. Лора бежала, взяв за руку сестру, умершую от туберкулеза в подростковом возрасте. Она ощутила сладкий запах булок с изюмом; тесто для них поднималось на краю печи — белое и упругое тесто, которое месила ее мать, Зульма. Потом появилось ласковое лицо брата Реми, того самого, который погиб при аварии в кузнечном цеху в Сен-Морисе, недалеко от Труа-Ривьер, в Квебеке. Внутренний голос шепнул, что смерть — вот самый страшный враг, и с ним нужно сражаться любыми способами.

— Лора, — позвала ее Тала, — не плачьте, вам пришлось так много страдать! Отныне вы должны быть счастливы.

Эти последние слова индианка сказала очень мягко, с просто поразительной нежностью.

— Откуда вы знаете, что я страдала? — спросила Лора, смягчившись.

— Я никогда не забуду совсем молодую женщину, пришедшую ко мне в хижину двадцать лет назад, в слезах, не помнившую себя от боли, причину которой я тогда не знала. Вас разлучили с ребенком, а это самое страшное испытание для матери.

— Да, с моей дорогой крошкой Эрмин! Когда Жослин забрал ее у меня, силой вырвал из рук, я подумала, что умираю. Она не плакала, но смотрела на меня и улыбалась, как если бы жест ее отца был всего лишь игрой.

На Лору снизошло озарение. Распахнув от изумления глаза, она снова посмотрела на Киону.

— Господи, я только что заметила! Эрмин и Киона похожи! Мне нужно было сразу понять! У них глаза разного цвета, но свет от них исходит один и тот же!

— Они сестры, — пробормотала индианка.

— Ну конечно! Теперь я вспоминаю, что не могла без восторга смотреть на свою маленькую дочь. Я часто говорила себе: «Она одарена свыше, она ведь такая ласковая, такая послушная, такая улыбчивая!»

— Вы правы. Эрмин получила великолепный дар — голос, который умиротворяет, радует душу и дарит счастье. Киону высшие силы тоже не обделили. Маниту благословил ее. Это бог, которого я почитаю, великий создатель в верованиях моего народа. Но у нее другой дар. Я вам уже говорила, она будет исцелять больные души и делать всё и всех лучше. Не беспокойтесь, Лора. Я спешу вернуться в хижину, где буду жить между рекой и лесом, далеко от поселков и городов. Я выращу свою дочь на лоне кормилицы-природы. Я передам ей секреты растений и источников. Она будет расти очень далеко от Валь-Жальбера.

— Вы мне это обещаете? — с беспокойством спросила Лора. — Я знаю, Жослин ее крестный отец. Обряд крещения провели быстро из страха, что Киону заберет болезнь. Он сможет заботиться о ней, но лучше не рассказывать нашим младшим детям о том, какие их связывают узы.

Женщина беззвучно плакала, очарованная девочкой точно так же, как ранее ею были очарованы Тошан, Жослин и Эрмин.

— Это слезы облегчения, Тала, — уточнила она, доставая носовой платок. — Я не могу теперь сомневаться в таланте Кионы. Эта малышка — вся из света, любви и доброты. Ненависть и гнев мои ушли, и это очень странно… Спасибо вам за то, что вылечили моего мужа, вернули его мне. Благодаря вам я узнала драгоценные минуты счастья. Господи, наконец-то в моей душе мир!

Лора еще раз посмотрела на красивую индианку. Усталость больше не омрачала высокомерные черты. На красиво очерченных губах играла легкая удовлетворенная улыбка, темные глаза смотрели ласково.

— Мы никогда не станем друзьями, Лора, потому что наши пути вряд ли снова пересекутся, разве что ненадолго, — сказала она. — Но мы должны относиться друг к другу с глубоким уважением. Обе мы страдали из-за жестокости мужчин, обе пережили дни траура. И отныне нам нужно избегать несчастий и печалей.

Эти слова заставили Лору вздрогнуть. Неужели Жослин осмелился сказать Тале, что некогда она продавала свое тело и находилась под властью жестокого типа, была такой жалкой, что подчинялась ему?

— Что рассказал вам мой муж? — запинаясь, спросила она.

— Ничего, — отрезала Тала. — Но я лечила вас, когда от жара вы бредили, давно, двадцать лет назад. Некоторые кошмары не так уж сложно понять, когда спящий говорит вслух…

Лора ни на секунду не усомнилась в искренности индианки. Она до сих пор иногда видела дурные сны, напоминавшие ей о самых страшных периодах в жизни.

— Мне пора домой, — сказала она. — Без Эрмин Рождество показалось нам немного грустным, но дети повеселились на славу и наелись вкусностей. Моя дорогая дочь живой и невредимой приехала к Тошану, это нас всех успокоило.