Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Нежная душа

Так, болтая, они прошли в столовую. Симон встал, чтобы помочь матери устроиться за столом.

— Мама, садись скорее! Моя маленькая сестричка наконец угомонилась? Я мечтал на нее посмотреть, но в мою первую ночь здесь она все время плакала. Говорю вам, у нее голосок не хуже, чем у Мимин! Папа будет на седьмом небе от счастья, ведь у него вырастет собственная Ла Болдкж[14]!

Все собравшиеся засмеялись. Представить себе крошку Мари, розовощекую и пухленькую, в роли популярной певицы со слегка скандальной репутацией — что может быть забавнее? Симон, гордый своим успехом, продолжал:

— Ну, может, не такой, как у Мимин, тут я хватил лишнего! Ни у кого нет такого чистого тембра, такого сильного голоса! Представьте, вчера подхожу я к поселку и вдруг слышу прекрасное пение. Сперва я решил, что это, наверное, поет какая-нибудь лесная фея, а оказалось — Эрмин. Я никогда не слышал таких высоких, чистых нот. Ты сказала, что это из «Мадам Баттерфляй», да, Мимин? Когда она ждет корабль? Она ведь японка?

Симон не сразу заметил, что Эрмин смутилась, а Лора поджала губы в молчаливом возмущении. Он только хотел показать, что тоже неравнодушен к хорошей музыке.

— Это ария «В ясный день желанный», — проговорила своим звонким голоском Шарлотта.

— И ее исполняют только самые лучшие сопрано мира, — не без умысла заметил Ханс Цале.

— Разумеется, лучшие! — вздохнула Лора и встала. — Мне нехорошо, пойду прилягу.

Быстрым шагом она покинула комнату. Эрмин, покраснев, обдумывала ситуацию. Своей ложью она обидела мать.

— Я сболтнул лишнее? — обеспокоенно спросил Симон.

Ханс стал торопливо разливать кофе. Элизабет, которая поняла, что случилось недоразумение, не решалась ни о чем спрашивать.

— Ты ни при чем! — отрезал Тошан. — Идем, покажу тебе собак! Когда получу выигрыш, куплю себе еще две!

Молодые люди вышли, даже не притронувшись к своим чашкам. Эдмон собрался было увязаться за ними, но Шарлотта предложила ему поиграть «в лошадки», одну из самых любимых малышами игр. Дети вернулись в гостиную, и Эрмин оказалась в обществе Ханса и Элизабет.

— Мне показалось, Лора обиделась, — сказала последняя тихо. — Может быть, мы с детьми пришли некстати? Хотя нас пригласили именно на это время…

— Нет, Бетти, это я во всем виновата, — успокоила подругу молодая женщина. — Я отказалась петь, когда мама меня попросила; это было десять минут назад. Я нашла глупые предлоги. Симон не мог этого знать!

— Это не очень деликатно с твоей стороны, — сказал пианист. — У тебя есть свои причины так поступать, но ты лишаешь нас огромного удовольствия. Если бы ты знала, какое это счастье и наслаждение — слушать тебя, ты бы устыдилась так себя вести. И подумала бы еще раз, прежде чем отказываться от карьеры оперной певицы.

— Ханс, мне неприятно это говорить, но мои планы вас не касаются! — отозвалась Эрмин гневно. — В последние дни я много об этом думала и сделала свой выбор. Я хочу растить сына и родить еще детей. И если мне всю жизнь придется прожить в хижине в лесу, так и будет!

— Это мудрые слова, Мимин, — одобрительно сказала Элизабет. — Став матерью и женой, пора поставить крест на детских мечтах. Но ты всегда сможешь петь на мессе, радуя и себя, и окружающих.

Ханс Цале помрачнел и нахмурился, что было ему не свойственно.

— Это все равно что получить в подарок редчайший бриллиант и запереть его на многие годы в шкаф, где он станет лежать, не принося никому ни пользы, ни радости, — не удержался он от замечания. — Глупость, настоящая глупость! Прошу прощения, я поднимусь к Лоре. Она наверняка плачет.

И он, коротко поклонившись, вышел. Мукки тихонько залепетал в своей корзине.

— Какой твой сын спокойный, — поторопилась сказать Элизабет, чтобы сменить тему разговора.

— Да. Он сосет грудь, потом спит, и так без конца. А когда проснется, улыбается мне!

— Посмотри, Мари тоже решила выспаться как следует! Пока я у вас, она ни разу не проснулась!

И они заговорили о детских одежках и пеленках, сравнивая рост и вес своих малышей. Эрмин была как никогда словоохотлива. Если уж она решила отказаться от мыслей о карьере, значит, так тому и быть. Успокоенная присутствием своей Бетти, она без конца болтала о снадобьях, которыми можно пользовать самых маленьких, рассказала, какие имена выбрала для своих будущих детей. Все было в полном порядке, по крайней мере, Эрмин хотелось так думать. У мужа до весны была работа. Завтра он примет участие в гонках, потому что желание доказать свое превосходство заложено в мужской природе. Она была готова ждать его неделями и больше ни в чем не упрекать. И вдруг Элизабет сказала:

— Знаешь, Мимин, по-моему, все-таки жаль, что ты не хочешь стать певицей. У тебя талант, и ты такая красивая… Только не сердись на меня! Просто я подумала, что когда-нибудь ты можешь пожалеть, что пожертвовала своим голосом.

— Бетти, я не хочу потерять Тошана! — с уверенностью сказала Эрмин. — Я слишком сильно его люблю. Чтобы быть певицей, мне нужно жить в Квебеке, много путешествовать. Тошан не поедет со мной.

— Я понимаю тебя, Мимин, — ответила Элизабет, послушная супруга.

Ощутив умиротворение, Эрмин наклонилась и поцеловала сына. Она искренне полагала, что приняла верное решение. И все же слезы покатились из ее голубых глаз.

Элизабет Маруа сделала вид, что ничего не заметила.

Погода была чудесной. Огромные снежные просторы искрились в ярком солнечном свете. По дороге из Валь-Жальбера в Роберваль Эрмин любовалась природой, позабыв на время о неприятном напряжении, установившемся между ней и матерью. Лора дулась на дочь со вчерашнего вечера, но все-таки не переменила своего решения присутствовать при старте гонки. Ханс повез ее в Роберваль на автомобиле, в то время как Эрмин с Шарлоттой устроились в санях, запряженных Шинуком, а Симон, как в былые времена, с удовольствием взял в руки поводья. Юноша не стал рисковать с повозкой, поскольку состояние дороги значительно ухудшилось по сравнению с той порой, когда Валь-Жальбер был густо населен.

«Какая красота!» — с восхищением думала Эрмин, глядя на скованную льдом гладь озера Сен-Жан. Тепло одетые детишки катались на коньках у берега, в нескольких десятках метров от набережной. Шарлотта сказала, что ей тоже очень хотелось бы научиться.

— Тошан тебя научит! — заверила девочку Эрмин. — В нашу первую встречу он катался на катке за отелем, в Валь-Жальбере. Нужно только подобрать тебе коньки по размеру.

Услышав это обещание, девочка ослепительно улыбнулась, пожала старшей подруге руку, уселась на парапете в нескольких шагах от Эрмин и стала наблюдать за катающимися.

Было довольно холодно, и благодаря морозам серебристый наряд деревьев и домов оставался в неприкосновенности.

— Я никогда не устану любоваться красотой этого края, — сказала Эрмин Симону.

Он стоял рядом, зажав в зубах сигарету. Холодность со стороны Лоры Шарден была ему неприятна, но теперь он знал причину. Молодая женщина все объяснила ему по дороге.

— Да, вчера за столом я сболтнул лишнего, — посетовал Симон. — Прости, Мимин. Но откуда я мог знать?

— Давай не будем больше об этом! — отозвалась молодая женщина. — В конце концов, мама смирится с тем, что я не хочу петь. Но куда запропастился Тошан?

Ее супруг выехал из Валь-Жальбера первым, рано утром. Он рассказал Эрмин, в каком месте соберутся участники предстоящей гонки. Однако здесь не было ни одной упряжки. Оглядевшись, она увидела приближающихся Лору и Ханса. Оба были одеты очень элегантно.

— Что, в воздухе пахнет свадьбой? — шепнул ей на ухо Симон. — Уж лучше пусть твоя мать выйдет за этого очкарика, чем ты. Он для тебя слишком старый. Тошан куда лучше!

Эрмин улыбнулась и, наклонившись, заглянула в коляску. Мальчик спокойно спал.

— Тебя не смущает, что я ношу фамилию метиса? — шутливым тоном спросила она. — А длинные волосы моего мужа? У мамы и Мирей одно на уме — отправить его к парикмахеру, а потом обрядить в парадный костюм. Неудивительно, что Тошан согласился на первую попавшуюся работу!

Они засмеялись, радуясь тому, что все так же хорошо понимают друг друга. Чтобы не видеть обиженного лица матери, Эрмин отвернулась и стала смотреть на колокольню церкви Сен-Жан-де-Бребёф. Ее построили всего три года назад, однако создавалось впечатление, будто она высилась в этом не перестававшем расти городе с момента его основания.

«Я пела там на Рождество 1930 года и в то время была обручена с Хансом, — подумала молодая женщина. — Тогда я потеряла всякую надежду увидеть Тошана. Но он пришел к окончанию мессы. А потом случилась эта неприятная сцена, когда Жозеф и Селестен хотели избить моего любимого, словно наказывая его за то, что он не похож на других. Я хорошо сделала, что убежала с Тошаном. Я доказала ему, что он — самый дорогой для меня человек. Прошло много месяцев, но ничего не изменилось. Кто искренне принимает моего мужа таким, каков он есть? Наверное, только Симон».

Послышался лай. Эрмин услышала низкий голос Тошана. И, увидев его, затрепетала от радости.

«Как он хорош собой! Как сильно я его люблю!» — сказала она себе.

Сын индианки монтанье и золотоискателя Анри Дельбо привлекал взгляды многих любопытствующих. Тщательно заплетенные в косу длинные, блестящие на солнце черные волосы, смуглое лицо с правильными чертами… По случаю он надел украшенную бахромой кожаную куртку. Довершали костюм сапоги из мягкой дубленой оленьей кожи.

— Твоему мужу нужно сниматься в кино, — пошутил Симон. — Тогда тебе можно будет петь в опере, вы оба постоянно будете на виду.

— Тише, Симон! — попросила Эрмин. — Присмотри за Мукки пару минут, а я пойду поцелую Тошана.