— Господи, как же мне не терпится оказаться в зале в день премьеры! — воскликнул Жослин.

Он потягивал красное вино из бокала — изысканное французское вино, подаренное семейству импресарио. Бадетта, в черном платье, слегка подкрашенная и с убранными в аккуратную высокую прическу волосами, достала из сумочки записную книжку. И очень быстро набросала несколько строчек.

— Чем вы заняты, дорогая? — спросила Лора.

— Хочу зафиксировать идеи на бумаге, а завтра напишу статью. Я сказала патрону, что знакома с Эрмин Дельбо, и он обещал выделить мне больше строк на полосе, чем обычно.

Мирей вышла из кухни, на ее вкус слишком узкой, с металлическим ведерком, в котором покоилась бутылка шампанского.

— Это сюрприз! — воскликнул Жослин. — Нужно отметить мастерство нашего чудо-ребенка!

— Я попросила Мирей купить креветок, крабов и филе копченого лосося, — подхватила Лора. — В качестве основного блюда нам подадут жареную утку, доставленную прямиком из Франции. Я хотела пригласить и господина Дюплесси, но он не смог прийти. Какая жалость!

Послышался детский плач. Это был маленький Луи, которому на днях исполнялось полгода. У него резался зубик.

— Вашей nurse[57] приходится нелегко с тремя такими маленькими детьми, — заметила Бадетта.

— Нашей nurse! Это громко сказано! — вздохнула Лора. — Эрмин отчитала меня, когда я имела легкомыслие назвать так Мадлен. Моя дочь считает ее родственницей, потому что та и вправду двоюродная сестра ее мужа. Я даже не имею права называть ее кормилицей! К счастью, двойняшек отняли от груди, и, поскольку у меня уже нет молока, Мадлен кормит Луи. Знаете, Бадетта, вчера вечером я читала вашу сводку новостей. И мне очень понравилось: у вас прекрасная манера подавать информацию.

— Спасибо! Я всегда боюсь попросить знакомых прочесть и высказать свое мнение.

Шарлотта воспользовалась короткой паузой в разговоре, чтобы сказать:

— Костюм Маргариты Эрмин очень идет! И мне кажется, раньше женщины одевались красивее, чем в наше время. Вы сами услышите — у дьявола Мефистофеля такой страшный низкий голос! Когда он пел «На земле весь род людской чтит один кумир священный…», я дрожала!

— Не рассказывай нам всех подробностей! — порекомендовала девочке Бадетта. — Я умираю от нетерпения. А ведь придется ждать еще целый месяц! Пока не пройдет Рождество…

— Нет, дату премьеры перенесли, — объявила Шарлотта, гордая тем, что владеет такой важной информацией. — Директор сказал, что она состоится раньше, потому что Эрмин готова и уже много билетов раскуплено.

Мирей хмыкнула с почти материнской гордостью. Жослин сжал руку Лоры. И они снова заговорили о премьере, ожидаемой с таким нетерпением.

До Эрмин, которая была в своей комнате, доносились отголоски оживленного разговора. Одетая в серый шерстяной халат, она расчесывала волосы.

«Мне следовало бы радоваться больше, — думала она. — Ведь я получила комплиментов на сто лет вперед!»

Луи надрывался от плача. У Мадлен никак не получалось его успокоить. Эрмин вошла в соседнюю комнату.

— Прости меня, Эрмин, — сказала кормилица. — Этот проказник разбудил девочек. А ведь Мари и Лоранс так хорошо спали!

— Маме не следовало устраивать в комнате троих малышей. Ты выглядишь очень усталой. Уверена, что в последние ночи ты не сомкнула глаз.

Мадлен только пожала плечами. В квартире было четыре просторных спальни, по две с каждой стороны коридора. Шарлотту и Мирей устроили в первой, Эрмин отдали другую, третью заняли Лора и Жослин, а в четвертой молодая индианка спала на раскладной кровати, окруженная тремя детьми. Еще имелись гостиная и столовая, окна которых выходили на улицу Сент-Анн.

— Я заберу двойняшек к себе в комнату, — заявила Эрмин. — У них хороший сон. А у тебя останется один Луи.

— Нет, не надо! — взмолилась Мадлен. — Тогда я буду думать, что даром ем свой хлеб! Тебе отдых нужен больше, чем мне!

Сердце Эрмин сжалось при мысли о терпении и доброте ее подруги. Присутствие рядом Мадлен хотя бы немного приближало ее к Тошану. Каждый раз, когда она любовалась ее черными волосами или медного оттенка кожей, она вспоминала и о своем муже. В этот вечер, несмотря на ощущение счастья, испытанное на сцене, молодая женщина почувствовала острое желание повернуть все вспять.

— Мадлен, мне страшно! — сказала она. — Страшно, что я потеряю себя, что весной уже не буду собой! Если бы я так сильно не хотела забрать Мукки, думаю, я никогда бы не вернулась на берег Перибонки. Мне начинает нравиться смех над глупыми шутками, нравится, что на меня смотрят и без конца хвалят. Я уже не знаю, правильный ли выбрала путь!

— Значит, иди до конца, — отозвалась Мадлен. — Если то, что ты найдешь, тебе не понравится, ты сможешь вернуться.

— Ты говоришь, как Тала, загадками, — грустно пошутила Эрмин. — Не оставляй меня, умоляю!

— Но я и не собираюсь, — серьезно ответила ее подруга. — Я молюсь за тебя и за Тошана. Ничего не бойся. Я с тобой.

Они улыбнулись друг другу. Луи заснул. За окном падали крупные хлопья снега.

Глава 21

Разоблачения

Квебек, 22 декабря 1934 года

Это был день премьеры — самый важный день сезона для дирекции театра, поскольку от успеха представления зависело, будет ли спектакль поставлен на других сценах. В случае успеха «Фауст» был бы заявлен на афишах Монюман-Насьональ[58], где некогда пела Эмма Альбани. Эрмин часто слышала имя этой выдающейся квебекской певицы, и ей обещали такое же блестящее будущее.

— Эмма дебютировала на Сицилии, — рассказывал Дюплесси, — в «Сомнамбуле» композитора Беллини[59]. Она прославилась во многих странах, в числе которых Англия и Германия.

— Я кое-что знаю о жизни этой великой артистки, — сказала молодая женщина. — Думаю, невозможно достичь такого же успеха. Никто не займет ее место.

— Кто знает? Возможно, вы добьетесь большего, — предположил импресарио.

Но сегодня вечером, оставшись одна в своей гримерной, Эрмин уже не могла понять, хочет ли она становиться знаменитой. В костюме героини, причесанная и накрашенная заботливой Шарлоттой, она страдала от глубочайшей тоски. Она так соскучилась по Мукки, что у нее разрывалось сердце. Каждый раз, когда она вспоминала о сыне, к горлу подкатывал комок, в груди болело.

«Он еще слишком мал, чтобы жить без меня! — думала она. — Конечно, рядом с ним Тала, и она хорошо о нем заботится. Но у него не так много игрушек, и если выпадет снег, Мукки не сможет гулять, когда захочет!»

Эрмин попыталась выровнять дыхание, вернуть себе спокойствие, несмотря на громкий ропот, от которого вибрировали стены Капитолия, вместившего в себя массу народа. В театре царило оживление, звучали тысячи голосов, по коридорам грохотали шаги, слышался смех, а рабочие сцены в это время безмолвно устанавливали декорации.

Чтобы отвлечься, молодая женщина представила себе родных, которые устроились в зарезервированной для них ложе, одной из лучших, поблизости от сцены. В вечернем платье и изысканных украшениях, Лора, должно быть, сгорала от нетерпения.

«Мама думала, что этот день никогда не наступит! Однако в итоге все вышло, как она и хотела. Она сможет аплодировать мне здесь, в Квебеке. И папа, наверное, волнуется! Сегодня утром он ничего не ел. Мне даже пришлось его поругать. Он переживал вместо меня. А наша славная Мирей? Она, конечно же, грызет что-нибудь сладенькое. И Бадетта так обрадовалась приглашению! Уверена, она напишет прекрасную статью. Надеюсь, что и Шарлотта там же, я попросила ее к ним присоединиться…»

Неумолимо, минута за минутой, шло время. Эрмин услышала, как оркестр заиграл увертюру. После первого акта она окажется на сцене.

«Еще немного — и исполнится моя самая заветная мечта, — пришло ей в голову. — Но я не испытываю настоящей радости. Когда я начну петь, мне, конечно же, станет лучше».

Умирая от страха, она чуть было не разрыдалась. Лиззи была слишком занята, чтобы прийти ее поддержать. Хотя именно сейчас Эрмин ощущала отчаянную потребность в присутствии друга, в ободряющих словах.

«Господи, если бы Тошан был здесь, рядом со мной! Если бы он обнял меня, улыбнулся мне, я бы почувствовала себя сильнее!»

В ту же секунду кто-то постучал в дверь. Эрмин вскочила, чтобы открыть — как если бы ее желание увидеть мужа могло сотворить чудо. Но это был Дюплесси, в смокинге и с белой розой в руке.

— Эрмин, хочу пожелать вам удачи! Сегодня вечером я дарю вам одну-единственную розу, белую, — символ чистой любви. Кто знает? Через несколько недель я, быть может, осмелюсь подарить вам красную розу, которая значит намного больше!

Обманувшись в ожиданиях, молодая женщина опустила голову, кляня себя за свою нерешительность. В глазах ее стояли слезы.

— О нет! — воскликнул импресарио. — Макияж! Чудесный цвет ваших глаз виден даже из зрительного зала, но косметика все же необходима. Возьмите же мою розу, дорогая!

— Какая же я глупая, — пробормотала она. — Я думала, это мой муж…

Эрмин взяла цветок и в отчаянии швырнула его на пол. Но Дюплесси поднял его и поместил туда, где в оборках белой блузки виднелась соблазнительная ложбинка между грудей. Потом он обхватил ладонью ее затылок, чтобы помешать ей отстраниться. Держал он крепко, поэтому молодая женщина не смогла уклониться от страстного поцелуя, который он ей навязал. И тут же, против воли, она ощутила, как в ней просыпается желание. По ее лишенному любви телу пробежала легкая дрожь удовольствия. И все же, разъяренная, она резко отпрянула. Он засмеялся и тоже отступил на шаг.

— Я просто хотел вас приободрить, Эрмин! Вы были похожи на привидение. Пробудитесь, выходите из гримерной и готовьтесь! Весь Квебек ожидает вашего появления!