Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Дыхание ветра

— Замолчи! — взорвался ее муж. — Ну, Арман, я весь внимание.

Молодой человек — неглубокий по натуре, порой склонный к меланхолии — никоим образом не намеревался скомпрометировать мать.

— Папа, на нее косился один механик с авиабазы. Это все выеденного яйца не стоит, — ответил он посмеиваясь. — Мне это польстило. У моих корешей матери не блещут красотой.

— Чтоб тебя! — выругался Жозеф.

Он вспомнил, как его толкнул некий тип в фетровой шляпе, одетый во все черное. Тогда он решил, что это какой-то хам, и не стал наводить справки, а теперь ему казалось, что он уже встречал его раньше.

— Это мой кузен, — пролепетала Бетти с перекошенным от страха лицом, — один из двоюродных братьев, которому удалось устроиться на авиабазу. Это по материнской линии, Жо! Я с ними почти не поддерживаю отношений. Наверное, это он следил за мной в церкви. Может быть, этот тип хочет помириться.

Она старалась, чтобы ее голос звучал твердо и естественно, но в глазах сквозил страшный испуг и губы кривились в нервной усмешке.

— Я слышала, что он обосновался в наших краях, — добавила она, — но не хотела говорить, потому что это не имело значения. Я ведь не собираюсь возобновлять отношения ни с ним, ни с другими. И потом, ты никогда не любил моих родителей.

— Но прежде ты никогда ничего от меня не скрывала, — холодно бросил муж. — Как зовут этого твоего кузена?

— Поль Трамбле. А вот и опоздавшие!

Со смехом вошли Шарлотта, Симон и Эдмон, запорошенные снегом. На улице мело. Жозеф решил, что позже разберется в этой истории. Несмотря на свой взрывной характер, праздники он старался чтить.

— Лора пригласила нас на обед, — сообщила Шарлотта, — Луи скучно, ему хочется пообщаться с тобой, Мари. Бедняжка, кажется, вчера вечером, когда отключилось электричество, он сильно испугался.

Девушка прошлась насчет раздражительности Лоры и обилия свечей, зажженных Мирей. От ее миловидного личика и темных кудрей в доме словно пахнуло весенним ветром. Успокоенная ее присутствием, Бетти снова обрела хладнокровие. Впрочем, лишь внешнее.

«Господи, что я натворила! — молилась она в душевном смятении. — Как я посмела изменить Жо? Это не повторится никогда. Господи, прости меня, грешную!»

Но едва слышный внутренний голос твердил, что именно она навлекла несчастье на свой семейный очаг. На Элизабет Маруа, терзаемую угрызениями совести, надвигался один из самых страшных кошмаров ее жизни.

На улице Сен-Жорж в доме семьи Шарден, на ковре в няниной комнате плакал маленький мальчик. Он держал белоснежного плюшевого мишку с шелковистой шерсткой. Это был один из подарков, полученных этим утром. Уже два раза мама звала его спуститься к обеду. Но есть Луи совсем не хотел. Огромный дом казался ему пустым и безжизненным. Накануне он лег спать с тяжелым сердцем, и отец утешал его.

— Ну иди же, мой дорогой. Мукки, Мари и Лоранс скоро вернутся, и вы будете вместе играть.

— А Киона тоже вернется? — спросил Луи.

— Нет, Киона не живет с нами. Но не волнуйся, ты скоро ее увидишь. Я собираюсь в самое ближайшее время пригласить ее к нам.

Луи в это слабо верил. Ангел Киона покинула его, унеся с собой шарики, которые он ей подарил. Без нее, без ее улыбки, без ее золотистых глаз он чувствовал себя потерянным.

— Киона, — произнес он, шмыгая носом. — Вернись, Киона!

— Луи, поторапливайся! — крикнула Лора, уже собиравшаяся подняться за ним. — Мирей уже подала еду.

Он отер слезы руками и положил мишку на кровать. Внезапно ему почудилось, будто кто-то дышит совсем рядом. Он удивился, но решил, что это либо мать, либо отец. Он набычился, желая показать, что дуется.

— Луи, — произнес мелодичный голос, — не плачь, Луи.

Он поднял глаза, задыхаясь и дрожа от радости. Перед ним стояла Киона в своей одежде из расшитых голубым бисером оленьих шкур. Ее волнистые волосы были распущены. Она улыбалась.

— Смотри, Киона, у меня есть плюшевый мишка! — воскликнул он. — Ты вернулась не понарошку? Папа вчера говорил, что нет. Как здорово!

— У меня в Робервале есть такой же мишка, как у тебя. А мама подарила мне этот браслет.

Луи с восхищением заметил на запястье Кионы два витых золотых обруча.

— Я часто буду возвращаться, — тихо донеслось до него.

В няниной комнате больше никого не было, но дверь осталась открытой. В коридоре раздались шаги, появилась Лора с озабоченным выражением лица.

— Мой маленький, ты что, хочешь томиться здесь весь день? Луи, сегодня Рождество. Я пригласила к нам Маруа, чтобы ты смог поиграть с их дочкой. Идем, мое сокровище. Не стоит плакать. Вижу, что здесь кто-то плакал, правда?

— Мама, я больше не плачу, — заявил Луи, потрясенный тем, что произошло. — Кионе не нравится, когда я плачу.

— А кому это может нравиться! — раздраженно бросила Лора. Однако, чтобы не задеть чувствительного мальчика, он сочла нужным добавить: — Киона права. Она славная девочка. Давай скорее. Папа проголодался.

Лора вытащила Луи на лестничную площадку. Мальчик в нетерпении огляделся. Он внимательно осмотрел коридор первого этажа, гостиную, где возле зажженной елки стоял накрытый стол. Кионы нигде не было. Как ни странно, он не стал задавать родителям вопросов. С наивной убежденностью своих пяти лет он посчитал, что это волшебство.

«Киона приходила тайком только ко мне, ни к кому другому!»

Ему рассказывали, что у крылья у ангелов сотканы из света. Он представил, как Киона взлетает в небо сквозь снежные хлопья. Его устраивало такое объяснение. Оставалось лишь ждать ее возвращения…

— Мимин, дорогая, поезд вот-вот тронется. Иди домой, к детям!

— Нет, я хочу быть с тобой до конца, — вздохнула Эрмин. — Боже мой, как мне будет тебя не хватать! Мне очень нравится, когда ты, как и Киона, называешь меня Мимин. Тошан, я готова отдать все на свете, чтобы ты еще побыл здесь.

Крупными хлопьями падал снег. Ледяной ветер гулял по перрону робервальской станции. Тошан обнимал жену за талию, плотно прижимая ее к себе. Он чувствовал, как Эрмин, несмотря на теплую меховую куртку, дрожала от холода.

Пассажиры, толпившиеся у состава, садились как придется, в любой вагон. Кричали «до встречи», «прощай», махали руками. Эрмин страстно обняла мужа, словно желая насытиться, пока он еще здесь.

— Мы были очень счастливы в эти дни и эти ночи — сказал он ей на ухо. — Держись, дорогая, может, мне удастся вернуться раньше. Не отчаивайся! Уделяй побольше времени детям и продолжай петь!

Эрмин, не в силах смириться с его отъездом, едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, как ребенок.

— Нам так и не удалось поговорить! — пробормотала она. — Мне столько надо было тебе рассказать, а время пролетело так быстро.

Тошан кивнул, с любовью глядя на нее. Как прекрасна Эрмин! Белоснежную кожу лица подчеркивал отороченный черным мехом капюшон, розовые губы на холоде стали ярче, в голубых глазах читалось трогательное волнение.

— Если бы можно было взять тебя с собой! — с нежностью в голосе сказал он. — На время занятий я бы прятал тебя в своем шкафчике, а вечером бы отпирал и переносил на походную кровать. Это было бы мне утешением после всех изнурительных упражнений, которые нас заставляют делать: ползать по снегу, бегать, вести рукопашный бой, переносить боеприпасы. Но здесь тебе намного лучше, да и дети рядом.

— Я знаю, милый. Главное, береги себя и вспоминай обо мне. И не забудь, я должна знать, когда тебя отправят в Европу.

Голос Эрмин дрогнул. Она ждала какого-нибудь чуда. Подумала, ужаснувшись собственной мысли: «Как бы мне хотелось, чтобы сломался паровоз или чтобы по радио объявили, что война закончилась. Или даже чтобы Тошан сломал ногу! Лишь бы он остался со мной, с нами!»

Начальник станции дал свисток и махнул флажком. Тошан разомкнул объятия. Они с Эрмин в последний раз поцеловались.

— Я не прощаюсь, дорогая! — воскликнул он, отступая к вагону. — Помни, что ты мне пела утром. «Ничего не бойся, ты в сердце моем до самой моей смерти».

— Нет, не говори так! — воскликнула она. — До свидания, любимый, до свидания!

Состав потихоньку тронулся. Тошан махал рукой из окна. Эрмин беззвучно и горестно плакала, не в состоянии пошевелиться и помахать в ответ.

«Я не прощаюсь, любовь моя! — думала она. — Да, мы были счастливы. И мы с Талой позаботились, чтобы ничто тебя не тревожило».

Эрмин плакала, не пытаясь сдержать слез. Поезд ушел, и муж больше не мог ее видеть. «Ты не знаешь, кто убил нашего славного Дюка. Закария Бушар. Ты даже не подозреваешь, сколько я пережила после того, как на меня напали. Но Тала права — так намного лучше. Ты бы метался, решая, продолжать служить в армии или защищать нас».

Она медленно удалялась от станции, погруженная в свои мысли, и незаметно для себя оказалась на бульваре Сен-Жозеф. «Время летело поразительно быстро. Как нам было хорошо, когда все мы, собравшись на кухне, болтали и ели те блюда, которые готовила твоя мать. Конечно, дети не отходили от тебя. Вы сражались, закидывая друг друга снежками, а вчера мы все вместе прогулялись к озеру. И ты, мой милый, пускал блинчики по воде — к удивлению Мукки. Мари и Лоранс, преисполненные гордости за отца, хлопали в ладоши. Да, твоя мать была права — ни к чему было портить тебе радость. Нашу радость!»

Вечером, после ужина, они вновь получили возможность побыть вдвоем, и это было чудесно, а Тала проследила, чтобы ничто не нарушило их уединения. Эрмин очень хотелось рассказать Тошану о том, что ее мучило, но она всякий раз останавливалась. «Все-таки я обмолвилась, упомянув Киону. Сообщила о том, что пригласила ее в Валь-Жальбер, но и только!»