— Дорогие мои, я должна вернуться к Кионе. Сегодня вечером вы поужинаете с бабушкой и дедушкой, бабушка уложит вас спать. Если я смогу, то приду почитать вам сказку. Пока Мадлен нет, вы должны вести себя как можно лучше.

Мари и Лоранс кивнули, а Мукки пристально посмотрел на нее, не произнося ни слова. Он был чувствительным ребенком с хорошо развитой интуицией.

— Почему Киона заболела? — наконец спросил он. — У нас, на Перибонке, с ней было все в порядке.

— Я тебе когда-нибудь объясню, — с нежностью в голосе ответила ему Эрмин. — Но будь спокоен, Бог ее хранит, я в этом уверена. Луи прав, Киона — наш ангелочек.

— Бог нас всех хранит, — добавила Лора бесстрастным голосом. — Когда мы страдаем или испытываем страх, надо всей душой молиться Господу, и Он нас услышит.

Вскоре Мукки вспомнит слова своей бабушки, и они даже помогут ему, а пока, не задавая больше вопросов, он вернулся к своим шарикам. Теперь Эрмин мучилась догадками вместо него.

«Все верно, Мукки правильно заметил, что Киона раньше не падала в обморок, — растерянно думала она. — И раньше она никогда не являлась нам, даже когда мы жили в Квебеке. Можно подумать, что именно здесь происходит что-то новое или особое, что делает ее более восприимчивой к предчувствиям. Но что это?» Не обращая больше внимания на Лору, Эрмин вернулась к себе в комнату, твердо решив поразмыслить над этим. Она увидела прелестное зрелище: Киона спала, прижавшись щекой к своему плюшевому медведю. «Вот было бы хорошо ее сфотографировать», — подумала она. У нее был маленький фотоаппарат, но он лежал в кабинете матери. Во всяком случае, снимать им можно было только на улице при дневном свете. «Не важно, я не забуду, какое ты чудо, моя маленькая сестренка».

Погруженная в созерцание девочки, она не услышала скрип открываемой двери. Лора, оставив детей под присмотром Мирей, бесшумно вошла в комнату.

— Эрмин, — сказала она вполголоса. — Нам надо поговорить, и прямо сейчас, пока твоя протеже спит. Пойдем в детскую. Много времени это не займет.

— Хорошо, мама.

Они оказались друг против друга при мягком свете ночника. Веселый беспорядок царил на ковре, но ни та ни другая не обратили на это внимания.

— Эрмин, я буду кратка, — начала Лора. — При всей моей доброй воле я отказываюсь держать Киону в доме во время праздников. У меня есть идея: мы поселим ее в доме Бетти. Маруа всегда рады заработать несколько долларов, а у их дочери Мари будет подружка по играм. И не делай страшных глаз, я знаю, что ты сейчас в сложном положении, ты потрясена отъездом мужа и нападением, которому подверглась, не говоря уже о потере ребенка, этого бедного Виктора, личика которого я даже не видела. Ты можешь привести мне уйму доводов, я все равно буду стоять на своем! Согласись, что для меня оскорбительно видеть ребенка Талы и Жослина в этих стенах, под одной крышей с моим Луи. Пойми, для меня это слишком тяжело! Я не так молода, как ты, но очень люблю своего мужа, и когда я вижу Киону, то каждую секунду она напоминает мне о том, что у Жослина была любовная связь на стороне.

Лора перевела дыхание и умолкла. Эрмин воспользовалась паузой, чтобы высказать свое мнение. Тон ее голоса не оставлял никакого сомнения в том, что раздражение ее достигло предела.

— Мама, ты просто эгоистка! Понимаешь? Эгоистка! Ты думаешь только о себе! Я тебе все простила, так же как и отцу, даже то, что вы меня бросили в детстве. А теперь ты, не колеблясь, намерена выгнать из дома ни в чем не повинную девочку. Как ты можешь переносить на Киону свою ревность? Или у тебя провалы в памяти? Отец тебя не обманывал. Когда он познакомился с Талой, ты собиралась замуж за Ханса Цале. Даже если я каждое утро буду напоминать тебе об этом, ты сделаешь вид, что всю жизнь была верной спутницей отца. Хватит, мне это надоело! Киона всего лишь ребенок, которому нужны любовь и безопасность.

— Она меня пугает, — сказала Лора.

— Ты ее, можно сказать, толком не видела, — возмутилась Эрмин. — Послушай, мама, ты все преувеличиваешь, и это меня просто выводит из себя. Чем она может тебя пугать в ее-то возрасте?

— Я не знаю, но Луи от нее уже в полном восторге. Он считает, что она ангел, посланный нам на Рождество. И Жослин не такой, как раньше: он все время мне перечит. У меня такое впечатление, что эта девочка разрушит мою семью, которую с таким трудом удалось восстановить. В привязанности, которую она вызывает в людях, есть что-то ненормальное. К сожалению, я должна тебе сказать, в первую очередь речь о тебе: ты даже не отдаешь себе в этом отчета, но, похоже, любишь Киону больше собственных детей. Тебе должно быть ясно, что прежде всего именно по этой причине ее надо удалить отсюда. Близнецы скоро это поймут, и Мукки это чувствует.

— Бога ради, мама, замолчи! Просто подло упрекать меня в этом! — почти закричала Эрмин.

Она вспылила еще и потому, что действительно чувствовала себя виноватой. Однако ожесточенно защищалась:

— Ты лжешь. Я люблю своих детей, я готова умереть ради них. К Кионе я испытываю совсем иное чувство. Как она не похожа на всех остальных детей! У меня было намерение сказать вам всю правду этим вечером, только теперь я не смогу: я должна быть рядом с ней.

Доведенная до исступления Лора воздела руки к небу.

— Не похожа! Кроме смешанного происхождения, что в ней такого необычного? Помнится, когда младенцем она лежала в больнице, у нее была чудесная улыбка, однако во многих маленьких девочках есть свое очарование.

— Мне очень хотелось бы, чтобы ты согласилась присмотреться к ней и поговорить с ней, когда она проснется, — заметила Эрмин. — Она очень изменилась за пять лет. Мама, если у тебя хватит честности оценить ее по достоинству, ты увидишь, что Киона не по годам развита и на редкость умна. Она прекрасно говорит на нашем языке и на языке монтанье. И не только это. В любом случае она не пойдет жить к Маруа. Если ты будешь продолжать упорствовать, Онезим отвезет меня в Роберваль завтра около полудня: времени как раз хватит, чтобы собрать чемодан с моими и детскими вещами. Ты больше не та нежная и великодушная мать, прекрасная дама в черном из «Château Roberval», которая признала меня девять лет назад и стала заботиться обо мне. Я полагаю, что деньги, которыми ты владеешь, вскружили тебе голову. Боже мой, ты так богата, а наша страна с трудом приходит в себя после страшного кризиса!

— Не вижу никакой связи, — отрезала Лора. — Ты тоже получаешь приличный доход. Что плохого, если живешь в достатке? Могу напомнить тебе, что я стараюсь помогать тем, кому повезло меньше, чем мне.

Эрмин, хоть и не без раздражения, согласилась: ее мать занималась благотворительностью, этого отрицать она не могла.

— Я знаю, мама. Без тебя Шарлотта ослепла бы, и ты помогала многим нуждающимся. Но я имею в виду другое великодушие — великодушие сердца.

— Чего ты хочешь? Да, я ревнивая, и все тут! — оборвала ее Лора. — Хорошо, я принимаю те обвинения, которые ты бросила мне в лицо, но только не уезжай, Эрмин. Ты не можешь лишить детей рождественского праздника. Я постараюсь совладать с собой — только ради тебя, дорогая, — чтобы доказать тебе, что, несмотря на все мои недостатки, я тебя люблю.

Лора с горячностью принялась приводить свои доводы. Эрмин слушала, заранее зная, что мать в конце концов сдастся и обнимет ее, и все будет спокойно до очередного приступа гнева, до нового и неизбежного проявления властности, вернее, самовластия.

В соседней комнате Луи бесшумно подошел к кровати, на которой спала Киона. Он ускользнул из-под надзора Мирей под предлогом, что ему надо сходить в уборную. Если бы его спросили, почему он должен непременно снова увидеть красивую девочку с золотистыми волосами, он не смог бы ответить. Он до сих пор не знал ни кто она такая, ни откуда появилась, ни почему его старшая сестра Эрмин, похоже, так ее любит.

Для мальчика Киона являла собой чудесную тайну. Лора часто читала ему волшебные сказки, а так как он был ребенком мечтательным и тихим, то порой смешивал реальность и вымысел.

— Я уверен, что это ангел Санта-Клауса, — с нежностью сказал он, обходя на цыпочках большую кровать.

От стоящей в изголовье лампы с абажуром из розовой ткани шел рассеянный свет, но его было достаточно, чтобы блестели волосы, щеки и длинные ресницы Кионы. Луи обнаружил также великолепного плюшевого медведя. Казалось, что девочка лежит в уютном гнездышке, а на губах у нее играла легкая улыбка. Луи не знал, что, оказывается, можно улыбаться во сне. Он увидел в этой улыбке еще одну примету волшебства.

— Ангел, — позвал он тихо-тихо. — Ты взаправду спишь?

Расхрабрившись, он протянул руку и коснулся щеки Кионы. Ее кожа показалась ему горячей и шелковистой. Мальчик в восторге дотронулся и до медвежонка. Он мог бы еще долго смотреть на девочку, но тут в комнату вошел Жослин.

— Луи, немедленно выйди отсюда! — сделал ему выговор отец. — Ее нельзя будить, она больна. Где Эрмин? Где мама?

— Я не знаю, папа.

Киона открыла глаза и приподнялась на локте. Сначала она увидела Луи, а затем этого человека, как ей представлялось, великана — дедушку Мукки и близнецов. Оба смотрели на нее темно-карими глазами. Но если мальчик казался ей дружелюбным, то Жослин пугал.

— Где Мимин? — слабым голосом спросила она. — Я хочу Мимин!

— Не беспокойся, она где-то здесь, — заверил ее Жослин, как можно более ласково. — Сейчас я ее найду, ничего не бойся. Как ты себя чувствуешь?

— Мне плохо, месье, — ответила вполголоса девочка, не в силах отвести свои золотистые глаза от глаз этого человека, который подошел к ней неслышными шагами.

Словно загипнотизированный, Жослин старался навсегда запечатлеть в памяти сияющий образ своей внебрачной дочери, преисполненной детской грации и нежности. Нескольких секунд было достаточно, чтобы Жослин ощутил на себе то чарующее воздействие, которое Киона оказывала на Эрмин.