Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Дыхание ветра

— Если хотите выучить песню, ведите себя хорошо! — приговаривала Эрмин недовольным тоном. — А сейчас будем рисовать. Нарисуйте мне ангела, как вы его себе представляете.

Луи, который часто ходил с родителями в церковь, задрожал от радости. Он хорошо помнил статую ангела в алтаре церкви Сен-Жан-де-Бребёф. Эрмин с нежностью смотрела на своего братика, который принялся рисовать какой-то бесформенный силуэт. Он старался изо всех сил, высунув язык, даже пыхтел от усердия. Мари и Лоранс переговаривались, прыская со смеху. Они по полгода проводили в лесной глуши, среди дикой природы, где почти не было мест для богослужения. Однако они уже видели изображения ангелов. Мадлен тоже взяла бумагу и карандаш и с детской радостью принялась за дело. Эрмин пристроилась у окна, внезапно задумавшись. Снег падал огромными ватными хлопьями. Ветер почти утих, но время от времени дул резкими порывами.

«А Шарлотта все-таки уехала на работу в Шамбор, — сказала она себе, — к счастью, Онезим в конце концов завел свой грузовичок, чтобы сестра не потеряла работу. Подумать только, моя Лолотта выйдет замуж! Нужно поговорить с Симоном. Интересно, почему он так быстро решился на этот шаг?»

Ее охватили воспоминания: вот она — совсем юная, полная романтических надежд. Уже восемь лет прошло с ее замужества, а ей это казалось вечностью. Захотелось вернуться назад, вновь прочувствовать первые порывы девичьего сердца, удовольствие, смешанное с робостью, потом восхищение…

— Мама, я закончил! — громко возвестил Мукки. Он прибежал, показывая ей какие-то каракули, в которых можно было угадать крылья.

— Ты не очень старался, дорогой мой! — прокомментировала она. — Луи, покажи мне свой рисунок.

Он был ненамного выразительнее, но, по крайней мере, ангел имел какие-то очертания, сходные с человеческими, волнистые линии вместо шевелюры и тоже какое-то подобие крыльев. Мари достигла примерно того же уровня. Что касается Лоранс, у которой было настоящее пристрастие к рисованию, ее ангел выглядел достаточно красиво.

— Ничего, в следующий раз получится лучше, — сказала Эрмин благожелательно, — будете рисовать каждый день. Завтра нарисуем лошадь.

— Нет, автомобиль! — запротестовал Луи.

— А теперь давай учить песенку! — стала просить Мари.

— Да-да, всем можно встать! — подтвердила Эрмин, рассматривая рисунок Мадлен.

Довольно простое решение не было лишено изящества.

— Ты моя лучшая ученица по этому предмету! — признала она. — Ты и Лоранс!

— Да нет, я не в счет, — сказала кормилица смущенно, — но мне это нравится.

— Тогда рисуй, сколько хочешь, Мадлен!

С этими словами Эрмин построила детей в ряд. Она почувствовала, что ей самой не терпится петь, и это взволновало ее.

«Иногда мне очень хочется быстрее подняться на сцену, испытать страх перед публикой, целиком отдаться исполнению. Это не жажда успеха, это естественная потребность».

— Мама, спой! — стала умолять ее Лоранс, улыбаясь.

— Хорошо! Слушайте внимательно, потом будете повторять за мной.

Она запела один из своих любимых рождественских гимнов. Ее прозрачный голос редкой чистоты, казалось, заполнил собой все пространство детской. Сначала она сдерживалась, не давая ему зазвучать в полную силу, затем, на втором куплете, он достиг края своего диапазона. Слово «Рождество» трепетало, как хрустальные льдинки. При этом молодая женщина не отрывала глаз от висящего наддверной притолокой распятия.

В ту минуту, когда Эрмин произнесла «венок душистых роз», она опустила глаза и отчетливо увидела Киону, которая стояла позади шеренги детей. На ней была ее туника из оленьих шкур, расшитая красным и голубым бисером, с бахромой на рукавах. Рыжеватые волосы были заплетены в аккуратные косички. Лицо выражало глубокое восхищение, а глаза сияли от счастья.

Это так потрясло Эрмин, что она на несколько секунд замолчала, не зная, что ей делать. Но потом решила, что девочка слушает ее, переборов замешательство, сделала над собой усилие и продолжала петь:

Она так хорошо знала этот гимн, что, автоматически продолжая петь, спрашивала себя, действительно ли здесь находится Киона — красивая, излучающая радость.

«Я должна подойти к ней, заговорить, дотронуться до нее! Может быть, это только видение? Галлюцинация? Я так тосковала по ней».

Эрмин повторила куплет, на несколько мгновений прикрыв глаза, ее нервы с трудом выдерживали это испытание. Когда она открыла их, Киона уже исчезла.

— Нет, только не это, — простонала она.

Мадлен бросилась к ней, заботливо обняла и тихо сказала на ухо:

— Ты тоже ее видела? Она была здесь, Киона… Я что, грезила наяву?

— Ты ее видела? — пробормотала Эрмин. — Значит, это не галлюцинация. Мы не могли видеть ее одновременно — и ты, и я.

Мукки дрался с Луи, который посмеялся над его рисунком. Близнецы начали напевать «Три ангела…» и при этом радостно хохотали.

— На сегодня хватит! — постановила их мать. — Спускайтесь все четверо, выучим песню завтра. Я устала.

Она смотрела на них, пока они наперегонки спускались с лестницы. Лора и Жослин уже сидели в гостиной. Они встретили ребятишек и стали делать им замечания. Эрмин не сводила глаз с Мадлен.

— Боже правый, ты тоже ее видела! Могу рассказать тебе, что произошло вчера, когда Мукки нашел револьвер. Я не хотела никому говорить, боялась, что меня сочтут сумасшедшей. Я видела ее еще раньше, в тот вечер, когда сильно плакала.

Услышав о трех появлениях Кионы, кормилица замолчала, словно ее обуял священный ужас. Она боялась даже взглянуть на Эрмин.

— Скажи мне, что все это означает, Мадлен? Тала не слишком удивилась. Она объяснила мне, что ваши шаманы умеют вот так перемещаться. Но это же невозможно, согласись!

— Дух могущественнее тела! — возразила наконец молодая индианка. — А Киона — необычная девочка, это уж точно! Дважды она приходила, чтобы защитить, утешить, но сегодня… Думаю, ей просто хотелось развлечься.

Эрмин покачала головой. Она больше не могла ни усомниться, ни поверить в проявление божественной сути.

— Я часто сравниваю ее с ангелом, — добавила она. — Однако я никак не могу понять, что мы испытываем перед неведомым, перед высшей тайной — неслыханную радость или священный ужас? На сей раз еще было светло, я не плакала навзрыд, не мечтала о ее появлении. Но как это все происходит? К тому же на улице такой снегопад!

Мадлен сочувственно улыбнулась и взяла руки подруги в свои.

— Я больше, чем ты, склонна верить в подобное, даже если не видела этого своими глазами. Для индейцев мир сам по себе огромная тайна, и его секреты для нас непостижимы. Всеми нашими поступками управляет Великий Дух. Возможно, Киона подчиняется каким-то законам, которые выше ее собственного понимания. И на мой взгляд, снег вовсе не препятствие… Не плачь, нужно радоваться, что она наделена такими способностями.

— Пока не могу, — отрезала молодая женщина, вытирая слезы. — Я хотела предупредить Талу. Но она просила меня больше не призывать Киону, оставить ее в покое. В тот вечер, когда я так грустила, это правда, я произнесла ее имя, звала ее на помощь. Но с тех пор я делаю над собой усилия, стараюсь отогнать мрачные мысли, чтобы проявить уважение к желанию ее матери. Но от этого ничего не меняется. Завтра я пойду в Роберваль на снегоступах, если потребуется!

Кормилица не успела ответить. Снаружи раздался нестройный лай. Сердце Эрмин сжалось. Раньше она подумала бы, что на упряжке вернулся Тошан, но ее муж был далеко.

— Это Пьер Тибо! — воскликнула кормилица, взглянув в окно. — Он привез собак и сани Тошана! Но там две упряжки. Кто-то приехал вместе с ним… Кажется, узнаю! Это Овид Лафлер!

— Пойдем, Мадлен, поздороваемся с ними. Они приехали вовремя. Завтра, если никто не сможет отвезти меня в город, я поеду на собаках.

Молодая женщина почувствовала некоторое удовлетворение при мысли, что снова увидит учителя, который так ей понравился. Она испытала огромное облегчение, увидев собак, принадлежащих ее мужу. Погладить старого Дюка или красавчика Кьюта, эскимосскую лайку с голубыми глазами, означало стать ближе к Тошану.

Она закуталась в шаль, накинув ее на голову, обула меховые сапоги. Мадлен тоже оделась. В ту минуту, когда они открывали дверь, ведущую на крыльцо, их буквально сбил с ног Мукки. В домашних тапочках, с непокрытой головой он бросился к первой упряжке, чтобы обнять Дюка, — так он любил этого огромного зверя с волчьими повадками!

— Дюк, мой Дюк! — повторял он.

— Боже милостивый! — воскликнула Эрмин, растрогавшись. — Мукки, разве можно выходить на улицу в таком виде? Ты простудишься! Иди оденься и возвращайся! Предупреди дедушку.

Никогда еще ребенок не был таким послушным.

— Здравствуйте, дамы! — произнес Пьер, приподнимая фуражку. — До вас не так-то просто добраться! Столько снегу навалило. Но я обещал привезти собак, сказано — сделано!

Эрмин поблагодарила Пьера без особой теплоты.