Эрмин лишилась дара речи. Она ушам своим не верила.

Симон воспользовался паузой и спросил:

— Я ведь тебе отвратителен, правда?

— Нет. — Эрмин собралась с духом. — Скорее, я сильно удивлена. Мне это никогда не приходило в голову…

— Не стоит притворяться, я слышу по голосу, что ты шокирована. Если бы ты знала, как я боролся против дурной наклонности! Стремился охмурить как можно больше девиц, знакомился с их родителями, договаривался о помолвке, обещал жениться. Прежде всего я хотел избежать подозрений, которые могли бы возникнуть, если бы я сторонился девушек. Но потом я несколько месяцев проработал на мельнице в Ривербенде и влюбился в одного парня. Он был немного старше. Я старался проводить с ним как можно больше времени. Однажды не удержался: положил ему руку на плечо, нежно, будто лаская. Ой-ой-ой!!! Как он врезал мне по лицу! В тот же день я уволился с работы.

— Симон, мне совсем худо! — воскликнула Эрмин. — Я и не подозревала, что у тебя такие трудности. Стало быть, ты рассказывал про свои любовные похождения, чтобы сбить нас с толку?

— Папаша стер бы меня в порошок, если б узнал, что у него за сын! — усмехнулся Симон.

До молодой женщины постепенно доходила суть его признания. Она была совершенно обескуражена, и все же ей было легче, чем кому-либо другому, принять эту ситуацию. Она почти шесть лет вращалась в артистических и светских кругах, и на многое у нее открылись глаза.

— В Квебеке я знала одного симпатичного молодого человека вроде тебя, — просто сказала она. — Он рисовал эскизы театральных костюмов. Он очень нравился Лиззи, которая ведала гардеробом, но не отвечал ей взаимностью. Однажды в Нью-Йорке я ужинала со своим импресарио Октавом Дюплесси, и он познакомил меня с элегантным господином лет сорока. Позже Октав сказал мне, что этот человек живет с нашим театральным художником. Вернувшись в отель, я рассказала об этом маме, и та мне объяснила, о чем идет речь. Вначале я смутилась, мне было противно, но мама умеет убеждать.

— Лора?! — воскликнул Симон, которого изумил рассказ Эрмин. — Твоей матери известно о таком пороке?

— Да, и, кажется, она вовсе не рассматривает это как болезнь или порок. К примеру, Колетт, известная французская писательница, любит женщин и не скрывает это. Но, соглашусь с тобой, в наших деревнях тем, кто не придерживается традиционных норм, может не поздоровиться.

Эрмин умолкла, задумавшись. Этот разговор заставил ее на несколько минут забыть о смерти Бетти и предпринятой Симоном попытке самоубийства. Она решила защищать его любой ценой.

— Не стоит убивать себя только потому, что ты другой, — заявила она. — Тебе лучше уехать отсюда, поискать работу в большом городе. Например, в Нью-Йорке. А еще лучше во Франции — в Париже…

— Мимин, Париж оккупировали немцы. Об этом недавно говорили в Робервале.

— Ах да! — вспомнила она. — Я думаю о том, где же сейчас Октав. Он так любил французскую столицу, какой говаривал, всей душой! В сущности, война только началась.

Симон кивнул, нервно теребя травинку.

— Уверен, что Арман все понял. Меня он не выдаст, но по глазам видно, что презирает. Уход брата — это тоже моя вина. Ему не хотелось присутствовать на моей свадьбе, ведь он знал, что я не пара Шарлотте. Как раз поэтому я не иду в армию — меня тут же раскусят.

— Да нет, надо подумать! Ты атлетически сложен, отличный спортсмен… Я знаю тебя с самого детства, и у меня никогда не возникало никаких подозрений.

Она вдруг замолчала, взволнованная. Дело было в отношении Симона к Тошану. Она припомнила недавние сцены: похоже, ее муж тогда вызвал у молодого человека странный восторг и едва ли не возбуждение. Вот почему Эрмин в замешательстве принялась разглядывать Симона.

— Ты чего? — забеспокоился он. — Прекрати так пялиться на меня! Для меня так важно то, что ты мне только что рассказала! К тому же ты не сбежала от меня, как от зачумленного. Проявила такую широту взглядов, такое понимание. Могу тебе поклясться лишь в одном: у меня никогда не было связи с мужчиной и вряд ли я когда-либо осмелюсь пойти на это…

— Симон! Скажи, ты влюблен в Тошана? — В голосе Эрмин сквозило подозрение.

— Нет, вовсе нет, — солгал он. — Мне только хочется походить на него. Он образец мужественности… Твой муж совершенно исключительный мужчина — храбрый, преданный, потрясающе красивый.

Последние слова для Эрмин прозвучали двусмысленно. Едва сдержавшись, она изобразила улыбку.

— Как же ты настрадался! — заметила она. — Симон, в таком случае ты не должен жениться на Шарлотте. Она имеет право знать правду.

— Ах, нет! Нет! — спохватился он. — Я женюсь на ней, и у нас будут дети. Для меня это единственный способ сойти за обычного мужчину. Прошу, Мимин, пойми. Ты все верно говорила, и все же мне по-прежнему стыдно. Я исправлюсь. Вечером я поцелую Шарлотту и приласкаю ее. Я сумею любить ее так, как она того заслуживает. А если потерплю неудачу, то покончу с собой…

Эрмин в ярости схватила его за руку.

— У тебя на уме только смерть! — воскликнула она. — Повторяю: есть и другие решения. Уезжай отсюда, путешествуй, ты встретишь людей более широких взглядов. Ты не должен использовать Шарлотту в собственных интересах. Симон, обещай мне, поклянись памятью Бетти. Поклянись, что больше никогда не попытаешься покончить жизнь самоубийством! Иначе твоя смерть будет у меня на совести. Это будет означать, что я не сумела помочь тебе, уберечь.

Эрмин расплакалась. Она с энергией отчаяния боролась за спасение старшего сына Бетти, прекрасного парня с мужественным лицом, который родился иным.

— Это не твоя вина, — убежденно сказала она. — Умоляю, пообещай мне!

— Хорошо, обещаю! — вдруг сдался Симон. — Ты права, то, что я собирался сделать — отвратительная слабость. Но я сойду с ума, если застряну тут на все лето. Свадьба только через год, и мне лучше держаться подальше от Шарлотты…

— Я несправедливо закатила ей пощечину. Она сетовала, что придется отложить свадьбу. Господи, конечно, она меня огорчила, но мне не следовало так поступать.

Симон пожал плечами. Он с нежностью поднес к губам левую руку Эрмин и принялся целовать ее.

— Может, она и заслужила эту пощечину! Не расстраивайся так. Спасибо, что выслушала меня без гнева и упреков. Знаешь, я иногда подумываю о том, чтобы уйти в монастырь. Я правда готов это сделать. Может, Господь простит мой изъян, если я посвящу ему всю жизнь.

— Да нет в тебе никакого изъяна! — решительно отрезала Эрмин. — А Бог, которому мы возносим молитвы, — он соткан из любви и добра. Ты ведь никому не причинил зла, ты не преступник. Вряд ли по христианской вере можно осудить тебя за это. Для меня единственный грех — это человекоубийство. Или когда мы уничтожаем себя, хотя могли бы прожить еще долго.

— Я понял твою проповедь! — взволнованно произнес Симон, и лицо его прояснилось.

Эрмин, озаренная лучом закатного солнца, заставившего засиять золото ее волос, улыбнулась ему в ответ. Он подумал, что она прекрасна.

— Ты просто ангел, мой ангел-хранитель, — сказал он вполголоса.

Внезапно ему в голову пришла какая-то мысль, он нахмурил брови, а потом коснулся щеки Эрмин кончиками пальцев.

— Никогда не замечал, насколько Киона похожа на тебя!

— Но ведь это естественно, она моя младшая сестра, и я горжусь этим. Мне жаль, что я не могу заявить об этом на весь мир.

— Сколько тайн в наших семьях! — с сожалением заметил Симон, поднимаясь на ноги и протягивая руку Эрмин. Та бросила унылый взгляд на деревню.

— Все ломают голову, куда я запропала! Мне пора. Не забудь, ты мне обещал!

— Не забуду, но сейчас мне нужно поскорее отыскать Шинука и нашу корову. Боже, можно подумать, что это обычный вечер, но нет… мама умерла… Сколько крови она потеряла… Меня преследует этот запах. Несчастная! Как это несправедливо!

— Симон, ты должен чтить жизнь, которую она тебе подарила. Я тебя дождусь. Ты всем нам очень нужен.

Он ушел, закуривая на ходу.

Эрмин вновь задумалась о Божьей воле и о клятве, которую дал Симон. Медленно, неспешным шагом она двинулась по дорожке, заросшей желтыми цветами. Теплый ветер и закатное солнце высушили пятна пролитых Симоном слез. Окрестные луга уже набрали цвет и аромат, предвещавшие празднество лета.

Валь-Жальбер, воскресенье, 16 июня 1940 г.

Было еще очень рано. В гостиной Маруа, где, кроме Эрмин, никого не было, двойные, на плотной коричневой подкладке шторы создавали тень. В подсвечниках горели свечи. Гроб, где покоились Бетти с младенцем, занимал все свободное пространство. Похороны должны были состояться на закате. Жозеф тратил деньги без счета. Его супруга погрузилась в вечный сон. Голова ее покоилась на прелестной подушке белого бархата, гармонировавшей с внутренней обивкой тонированного кленового гроба.

«Господи, какая трагедия… — думала Эрмин. — К тому же бедняге Жозефу из-за жары пришлось оплатить бальзамирование».

Несмотря на принятые меры, от тела исходил терпкий одуряющий запах. Эрмин торопилась исполнить намеченное. Она поставила цветы во все вазы, которые удалось достать. Вскоре должны были подойти люди, чтобы попрощаться с покойной и ее младенцем. Накануне вечером лишь Лора и Жослин сидели у гроба. Шарлотта и Эрмин сменяли друг друга возле Мари. Сраженная горем девочка страдала от сильного жара.

«Какой страшный день и какой нелегкий вечер нам пришлось пережить, — думала Эрмин. — Я больше не могу видеть замкнутое лицо Шарлотты и ее гневные взгляды. Я попросила у нее прощения, но она сделала вид, будто не слышит. Могла бы все-таки понять, что я была вне себя».

Она вновь посмотрела на Бетти. Ей показалось, что черты лица покойной изменились: вместо нежной улыбки, с которой Бетти встретила смерть, на нем было надменное выражение. Что до новорожденного Сильвестра, то его крохотное личико было прикрыто прозрачным тюлем.