Надворная советница с трудом подавила улыбку, так как Дора была очень обидчива.

— Но что тебе вздумалось говорить о таких ужасах, Дора? — спросила она.

— Да мне кажется, — возразила старая кухарка, вытирая концом своего синего полотняного фартука разгоряченное лицо, — шум нынешней ночью был таков, как будто [10]

— Какой шум? — спросила с удивлением советница.

Лили наклонилась над своей чашкой — гроза готова была разразиться над ее головой. Она боялась не выговора тетки, который охотно выслушала бы, так как была виновата, но ее мучила мысль, что приятельница ее матери из-за нее подвергнется неприятности.

— Господи, помилуй, госпожа советница, — вскричала Дора и всплеснула руками. — Неужели вы не слыхали страшного шума по ту сторону? Зауэр думает, что его возлюбленная хотела убежать, а они ее схватили... Милосердный Боже, вот ни за что не хотела бы быть на ее месте! С ним не очень-то сладко жить.

— Разве он в самом деле такой злой? — спросила Лили, внутренне смеясь над подобным толкованием ночной сцены.

— Вы послушайте, как он пробирает слуг, я слышу это в своей кухне. Но он не довольствуется одной бранью, ему хочется крови; верьте мне, что он только поэтому и на войну пошел в прошлом году, — Зауэр думает так же.

— Ну, на это у него, вероятно, были другие причины, — сказала надворная советница. — Он сам был ранен при Эверзее и привезен сюда в жалком состоянии. Впрочем, Дора, — строго заметила она. — сегодняшняя ссора между тобой и Зауэром была справедливым наказанием для вас обоих. Сколько раз мне повторять вам, что то, что происходит по ту сторону изгороди, не касается вас.

Дора удалилась обиженная и ворча, что нельзя же постоянно затыкать уши ватой.

Потом советница ушла в город навестить больных; Лили воспользовалась этим случаем и отправилась в павильон. Слава Богу, что тетя Варя ограничила свою утреннюю прогулку той узенькой дорожкой, так как дверь павильона была открыта настежь, а для советницы ничего не могло быть ужаснее отворенных дверей и окон. Лили открыла ставни двух окон, выходивших в сад тети Вари; яркий свет озарил дорогие ей стены и все, что там было; все стояло на своих местах, ничто не было тронуто во время ее трехлетнего отсутствия. В свое последнее пребывание у тети Вари Лили еще усердно играла в куклы. Накануне дня ее возвращения домой все куклы были разодеты, так как у них был прощальный бал. Они все еще сидели вокруг круглого стола. Большой паяц, изгнанный из кружка дам, пьющих кофе, печально ютился в углу павильона, и спеленатое дитя в люльке так же беспомощно ожидало заботливого ухода. Настоящее вдруг исчезло для молодой девушки. Она присела на полу перед куклами и с улыбкой припоминала, что она заставляла их думать и переживать тогда. В последний промежуток времени она много, ужасно много училась, чтобы развить свой ум, но чувства ее остались те же. Вся старая мебель, которую она так любила, была тут. Она сохранилась еще с тех времен, когда оба семейства дружно собирались здесь. По стенам висели масляные картины, нарисованные Эрихом, дедушкой тети Вари. Они указывали на посредственный талант живописца, а своими мотивами — на его мрачное расположение духа. Он изображал преимущественно самые ужасные моменты из мифологии. В том углу, где бывало беспечно играла Лили, висела большая картина, которая наводила на нее в детстве панический ужас, особенно в сумерках. Это был Орест, преследуемый [11]. Нарисованная бегло и поспешно, она была написана очень непропорционально, что могло бы сделать картину смешной, если бы не голова Ореста, в выражении лица которого было что-то покоряющее. Не один ужас, от которого волосы становились дыбом, приковывал взгляд зрителя к этому лицу, сильнее всего на него действовала невыразимо горькое чувство раскаяния, которое неопытный живописец сумел мастерски выразить на этом лице.

Незадолго до своей смерти Эрих Дорн собственноручно повесил здесь картину. Он долго и охотно проводил время перед своими произведениями, и последнее слово, которое он с трудом произнес при внезапном удалении из этого мира, было «павильон». Поэтому его жена смотрела на маленький деревянный домик в саду, как на святыню. Она строго следила за тем, чтобы картины висели так, как их повесила любимая рука, и сын так же, как и тетя Варя, должны были ей обещать охранять это маленькое здание с висевшими там картинами. Об этом думала теперь Лили, стоя перед картиной, изображавшей Ореста. Она вполне понимала, как тетка должна была ненавидеть человека, заставлявшего ее нарушить обещание. Но, может быть, он несмотря на всю свою дикость, отказался бы от своей идеи, если бы надворная советница, пересилив свой гнев против той линии Дорнов, спокойно объяснила бы молодому соседу, почему она желает сохранить, павильон?

Это течение мыслей молодой девушки было вдруг прервано шумом в саду соседа. Она ясно слышала, как несколько человек подошли к павильону и остановились перед ним. Сквозь щель ставни она разглядела работника в фартуке с различными инструментами, подле которого стояли негр и другой слуга в ливрее. Что они намеревались делать?

— Вот, вы увидите, — сказал им работник со смехом, — я проделаю такое отверстие в старом гнезде, что ему скоро придет конец... Тогда, наконец, старуха поймет, что господин Дорн не любит шутить!

В ту же минуту стена, на которой висела картина, изображавшая Ореста, задрожала от сильного удара. Лили сняла картину и отодвинула скамейку с куклами я глубину комнаты. Вслед за этим снаружи раздался второй удар, при чем огромный кусок глиняной обмазки свалился в маленький салон. Страшный столб пыли, поднявшийся при этом, заставил молодую девушку отбежать к двери, но она недолго колебалась — картины должны быть, спасены, прежде чем эти вандалы приведут к исполнению свое намерение. Она уже хотела вернуться в комнату, когда издали послышались слова: «Стойте, стойте, пока довольно!»

Это был тот же голос, который позвал вчера негра в дом, звучный мужской голос, привыкший повелевать, как было слышно по тону. А, это был, наверное, Синяя борода! Он, казалось, хотел сам присутствовать при исполнении своей мести, так как твердые мужские шаги быстро приближались к павильону...

Не убежать ли ей? Нет. Она была глубоко возмущена насилием этого человека, он должен был почувствовать, что он презираем, что другие обладают достаточным спокойствием, чтобы устоять против его грубости и высокомерия. Она подошла к столу, стоявшему посреди салона, поставила на него пустой ящик и начала, по-видимому в высшей степени равнодушно, укладывать в него игрушки.

— Жак, — сказал тот же голос, теперь уже около самого окна, он звучал в эту минуту очень строго и повелительно, — я приказал сначала открыть это окно и убедиться, нет ли чего на стенах, что можно повредить; почему этого не исполнили?

— Ах, милостивый господин, — возразил негр вместо спрошенного слуги, — что там может быть? Не прячет же здесь старуха свои драгоценности!

Ответа не последовало; вместо этого в пробитом отверстии появилась мужская фигура и заглянула внутрь. Лили подняла опущенные ресницы. И вот они стояли лицом к лицу — страшный Синяя борода и молодая дама, которой понадобились все ее упрямство и вся сила воли, чтобы в эту ужасную минуту не выйти из своей геройской роли. Она бранила себя внутренне «жалким сознанием», так как чувствовала, как ее лицо краснело под его взглядом. Она бросила на него только один взгляд и успела разглядеть, что он обладал изящной фигурой, одетой в простую коричневую куртку, и красивой головой [12] выражением лица. Он несколько секунд стоял неподвижно, как будто прирос к месту от изумления. Потом нагнулся в комнату и осмотрел повреждения, причиненные каменщиком. Не поднимая глаз, Лили, однако, заметила, что он слегка топал ногой.

— Какая неловкость! — пробормотал он людям, смущенно стоявшим около него. — Надеюсь, что я пришел вовремя, чтобы предотвратить еще большее несчастье, — сказал он с легким поклоном, обращаясь к Лили.

Ответа не последовало.

Он отвернулся и бросил в траву дымившуюся сигару, которую держал между пальцами.

Люди молча удалились. Лили надеялась, что он сделает то же самое, так как ни за что не хотела первая покинуть, поле сражения, потому что это походило бы на бегство, хотя внутренне должна была сознаться, что охотнее всего убежала бы как можно скорее.

Но он снова был около отверстия. Сложив руки на груди, он прислонился к одной из обнажившихся балок, как будто стоял не на враждебной, а на дружеской почве. Лили чувствовала, что взгляд его устремлен на нее, она готова была прийти в отчаяние от нетерпения и смущения, но надо было употребить все усилия, чтобы выйти с честью из этого тяжелого положения.

Она не удостоила его ни одним взглядом и положила в ящик большую куклу, длинные белые локоны которой выбивались из-под детской шапочки.

— Очаровательное создание, — вдруг прервал он тягостное молчание. — Мне было бы очень интересно знать, может ли оно кричать.

Сколько иронии было в этом голосе. Он намеревался оскорбить ее, он обращался с ней, как с ребенком! Сильно возмущенная, она бросила на него гневный взгляд.

— А, прекрасно! — вскричал он с улыбкой, поймав этот взгляд. — Мне просто хотелось узнать, понимаете ли вы по-немецки. Теперь в этом нет сомнения, и я надеюсь, что вы мне ответите, по крайней мере, на один вопрос: простите ли вы мне, что по моей вине вас испугали и помешали вам?

— Я не так легко пугаюсь и не намерена ничего больше отвечать вам.

По его лицу пробежала как бы молния, но он не сделал ни малейшего движения и, по-видимому, не намеревался покинуть свой пост.

— Поневоле я должен признать, себя удовлетворенным этим, сказал он, наконец, с юмором. — Но вспомните, что Моисей, услышав журчание вызванного им источника, не остановился на этом... Я хотя и не имею никакого законного основания, кроме присущей всем любви к ближнему, однако осмеливаюсь обратиться к вашей доброте. Будьте так же любезны, как добрая фея, исполнившая три желания бедного человека, ответьте мне на три вопроса.