Леонардо вспыхнул от смущения, а мне стоило немалого труда сохранить невозмутимость.

— Еще бы, — ответил мой сын, наконец совладав с собой. — Только не сразу: если не доделаем работу, маэстро живо нас пропесочит.

Его приятель отправился дальше искать компаньонов для ночной вылазки.

— Что ж, — поднялся Лоренцо, — не вернуться ли нам в часовню, пока там не слишком людно, и не посмотреть, как продвигается строительство усыпальницы?

Я тоже встала и попрощалась:

— Ciao,[15] Леонардо.

— Дядюшка… — кивнул он мне.

— Удачи вечером! — пожелал ему Лоренцо и заговорщически подмигнул.

Впрочем, встретившись со мной взглядом, он почему-то поспешно отвел глаза.

— Уж я расстараюсь! — выкрикнул вслед нам Леонардо.

Подойдя к притвору часовни, Лоренцо обернулся и крикнул в ответ:

— Не забудь зайти в конюшню!

ГЛАВА 14

Еще ни разу не заставала я Леонардо в таком волнении. Вместе с младшим подмастерьем из боттеги он носился взад-вперед среди колонн серебристо-серого нефа церкви Сан-Спирито, в этот час пока безлюдного, в последний момент что-то подправляя в декорациях к вечерней sacre rappresentazione[16]«Схождение Святого Духа на апостолов». Это представление, устроителем которого выступал Джулиано де Медичи, должно было явиться эффектной кульминацией официального визита, с которым пожаловала во Флоренцию миланская королевская семья, и завершить четырехнедельную вакханалию безумных увеселений.

Герцог Галеаццо Мария Сфорца был тираном, и молва о его ужасных зверствах гремела по всей Италии. В тавернах и подворотнях за последний месяц люди слышали таких историй без счета: о незадачливом охотнике, изловившем на герцогских землях зайца и за это приговоренном съесть свою добычу целиком — вместе со шкуркой, зубами и лапами, об изнасилованных придворных дамах и о пристрастии герцога голыми руками вспарывать животы неугодным ему людям.

«Зачем Лоренцо ищет дружбы с таким мерзавцем?» — громко возмущались перед моим прилавком своенравные горожане. Однако даже распоследний невежда понимал, как важен для Флоренции подобный альянс.

— Его супружница Бона — дочка французского короля, — высказался один из посетителей аптеки.

— Засветим Папе Римскому прямо в глаз, — добавил другой. — Пусть Сикст убедится, что мы с Миланом во век не рассоримся! Вот лучший способ показать ему, как мы сильны.

Пока я разглядывала протянувшийся через всю церковь горный хребет, очень правдоподобно намалеванный на деревянных панно, Леонардо незаметно подошел сзади и спросил:

— Дядюшка, как все это смотрится? — Но стоило мне открыть рот, как он тут же прервал меня:

— Подожди-ка минутку…

Леонардо дал знак мальчику-помощнику, стоявшему у декораций, и тот в мгновение ока куда-то исчез. Послышался скрип приведенного в действие механизма, и, к моему изумлению, горы тоже пришли в движение: передний ряд подался влево, а задний — вправо.

— Сегодня вечером, — заявил Леонардо, восторженно поблескивая глазами, — огни засверкают так же ярко, как вспышки молний, а грохот здесь будет стоять совершенно несусветный, как будто во время землетрясения случилась буря!

Я лишь качала головой, дивясь новым проделкам сыновнего ingegno.[17]

— Это самая сказочная из твоих придумок, — искренне выразила я свое мнение. — И я так говорю, Леонардо, не для красного словца.

Он польщенно ухмыльнулся. И вправду, для бывшего простодушного деревенского паренька мой сын разительно преуспел. За пять лет учения у Верроккьо он из мойщика кистей дорос до подмастерья, а затем заслужил доверие называться лучшим учеником маэстро. Его наставник никогда не позволял себе из зависти препятствовать продвижению своих подопечных. Первым серьезным заданием Леонардо была фигура ангела на полотне «Крещение Христа». Сначала маэстро самолично закончил писать вымученные образы Иисуса и Крестителя на реке Иордан, а затем предоставил юному помощнику полное раздолье в применении масляных красок, которыми тот едва-едва научился пользоваться. Получившийся в результате образ — держащий одежды Иисуса божественный отрок со слегка запрокинутой головой, воздушными белокурыми локонами и розовато-медовым оттенком кожи — немедленно прослыл самостоятельным шедевром. Леонардов ангел не только ошеломил и растрогал Верроккьо, но и побудил его признать собственную несостоятельность. Наставник во всеуслышание объявил, что отныне он отказывается писать маслом, передавая это искусство во власть истинным корифеям. Он оставлял за собой лишь свои первые и любимые занятия: золочение и содержание боттеги, чем и собирался отныне удовольствоваться. Создание образа ангела выявило в моем сыне и незаурядность, и самобытность, и невиданную глубину чувств. Репутация Леонардо в кругу флорентийских живописцев невероятно упрочилась, оставаясь с тех пор незыблемой.

Миланское монаршее семейство провело в нашем городе уже целый месяц, за который я почти не виделась с Лоренцо: он едва ли не все время посвящал гостям с севера, дабы заверить их в прочности союзнических связей. А Леонардо был неразлучен с Джулиано, ведь именно младший Медичи заведовал устройством и финансированием всех зрелищ и шествий, проводимых во славу герцога Сфорца.

В этот момент Джулиано собственной персоной прибыл в храм, немного опередив гостей, которые должны были вот-вот нагрянуть. Отойдя в сторонку, я видела, как он сразу двинулся по длинному центральному проходу к Леонардо, и тот не мешкая стал пересказывать своему покровителю последовательность вечернего действа. Они разговаривали, сдвинув головы, а я украдкой рассматривала Джулиано и думала о том, что совсем скоро он станет настоящим красавцем.

«К счастью, — отметила я, — и добродушие, и мальчишеское обаяние пока остались при нем».

Внезапно непомерно высокие своды храма и его внушительные колонны словно раскололись от громогласного хохота двух приятелей, и я почувствовала, что мое сердце рвется прочь из груди. Я глядела, как младшие ученики из боттеги зажигают бесчисленные свечки, отбрасывавшие золотистый отсвет на лица Леонардо и Джулиано, и понимала, что превосходнее друга для моего сына и пожелать невозможно.

Вскоре огромные створы храма распахнулись и в них ввалилась смешанная толпа флорентийцев и миланцев, добравшихся сюда кто пешком, кто верхом, кто в карете. Все они прибыли с южной оконечности города, от дворца Медичи, по мосту Санта-Тринита, перекинутому через Арно.

Шагая по центральному проходу гулкого храма в сопровождении миланской знати, Лоренцо заметил меня и подвел ко мне невысокого юношу, на вид не более пятнадцати лет. Под его бархатным колетом угадывались плотные мускулы — явный забияка, хоть и богато принаряженный. «Аккатабрига», — обозвала я его про себя, вспомнив Тонио Бути, хотя этому задире сопутствовали и деньги, и власть. Самой примечательной его чертой, впрочем, был цвет лица — насыщенно-оливковый, почти коричневый.

— Познакомься, Катон, это Лодовико Сфорца. Вико — младший брат герцога Галеаццо.

Согнувшись в неглубоком вежливом поклоне, я вдруг ощутила внутри некое предчувствие, словно предугадывая присутствие этого юноши в своем будущем.

— Что скажешь, Катон? — осведомился Лоренцо, шутливо поддев гостя локтем. — Разве Вико не смуглее меня?

— Кажется, он слишком злоупотребляет загаром, — уклончиво ответила я, боясь показаться чересчур дерзкой.

— Обожаю жариться на солнце, — отозвался юноша, ничуть не обидевшись на мои слова. — Я густо умащиваю кожу оливковым маслом, оттого она и темнеет.

— Вико Il Moro, — пошутил Лоренцо.

— «Мавр», — повторил Лодовико. — Такое прозвище мне по вкусу. Годится.

Народу в церкви все прибывало. Лоренцо, завидев супругу и мать, повел обеих под руку к алтарной части, жестом пригласив меня присоединиться к его свите. Я было двинулась вслед за семейством Медичи, но меня почти сразу отрезала от них шумная компания юнцов, спешивших занять места поближе к декорациям. Отделенная от друзей добрым десятком рядов, я с нетерпением ждала, пока рассядется вся огромная толпа зрителей. Казалось, целая вечность прошла, когда наконец заунывно запели свирели и зазвучали аккорды лир.

После этого с обещанным Леонардо неистовством вдруг задвигались и загрохотали горы, а в небе появилась летучая стая ангелов — юношей и мальчиков, подвешенных на невидимых веревках и талях.[18] Пространство храма сотряслось от ударов грома, взрывы сопровождались искрометными, но быстро гаснущими вспышками, очень похожими на всамделишные молнии. Женщины вокруг меня визжали от ужаса и удовольствия, да и у многих мужчин душа наверняка ушла в пятки.

Предание о схождении Святого Духа — высокой мрачной фигуры в развевающихся одеждах, с золотым шипастым ореолом вокруг головы — на двенадцать съежившихся от страха апостолов разворачивалось на фоне нарисованных на деревянных щитах облаков и дыма, клубившегося из-за искусственных гор. Зрелище настолько захватывало и повергало в трепет — даже неверующих вроде меня, — что никому и в голову не пришло, что дым-то настоящий!

Внезапно пожар вырвался из-за декораций, и нарисованный Леонардо пейзаж охватили языки пламени. Зрители, объятые паникой, завопили и скопом кинулись назад, к дверям. Краем глаза я заметила Лоренцо и Джулиано — их взгляды встретились всего на краткий миг, но в них читалась несокрушимая воля к преодолению ситуации. Оба сохранили невозмутимость и проявили такую слаженность в намерениях, словно нынешняя трагедия была для них столь же привычна, как игра в calcio.[19] Обменявшись несколькими жестами и кивками, они приступили к действиям.

Джулиано ринулся сквозь густеющие клубы дыма к переднему ряду и, подхватив мать и невестку Клариче, вместе с ними начал проталкиваться к боковому приделу. Лоренцо стремительно развернулся, выхватил из хлынувшей к выходу беспорядочной толпы Бону, герцога Галеаццо и Лодовико Сфорца и, будто пастуший пес заблудших овец, стал подталкивать их в том же направлении, куда его брат увел дам клана Медичи.