Робин Максвелл - Синьора да Винчи

— Просто он больше любит мужчин, — пояснил брату Лоренцо.

— А если выдается день, когда Лоренцо некогда исполнять обязанности конюшего, то Морелло хворает, — не унимался Джулиано и, обернувшись к брату, добавил со всей серьезностью:

— Когда ты отлучался в Неаполь, твой конек чуть не зачах от тоски.

За это время к нам подошли еще несколько молодых людей, но вскоре, не сказав ни слова, они тяжеловатой походкой, вперевалочку потащились обратно к городу. Кажется, первым песню завел Лоренцо, но ее тут же подхватили остальные, и вся компания принялась выводить непристойные куплеты о косматой прелестнице, которая, несмотря на волосатость, чудо как хороша в постели. Слова песни знали все, и заканчивалась она залихватскими хлопками по подмышкам, после чего все чуть не валились на землю от хохота.

К тому времени мы уже гурьбой шли по городским улицам и горланили под балконами то неприличных заведений, то роскошных дворцов, дожидаясь, пока не покажется в окне юная красотка и не улыбнется нам или почтенная матрона нас не выбранит.

Сандро Боттичелли юлил между мной и Лоренцо, подхватив нас обоих под руки.

— Найдутся ли у тебя на сегодня новые вирши? — осведомился он.

— Так, пара строчек, — скромно ответствовал Лоренцо.

— Значит, целый эпический опус, — поддразнил Сандро и заявил мне:

— Ты знаешь, он ведь у нас искусник сочинять сонеты!

— Неужели? — улыбнулась я.

— Еще желторотым юнцом он написал их прорву, — заверил меня Боттичелли. — Любовные стансы, посвященные прекраснейшей из флорентиек. Донельзя слащавые стишки!

— Тьфу на тебя! — рассмеялся Лоренцо, пихнув Сандро в бок, и вдруг велел:

— Стойте!

Вся компания тут же повиновалась, словно военный отряд своему старшине. Лоренцо трепетным голосом, более проникнутым страстью, нежели мелодией, затянул посвящение, обращенное к закрытым окнам третьего этажа:

Остальные хором подхватили за ним припев. Не успели они допеть до конца, как окно отворилось и на балкон вышла очень миловидная молодая женщина, несмотря на ночную прохладу, в одном только платье. Над узким корсетом вздымались молочно-белые пышные груди, озаренные лунным сиянием.

— Кто пропел мне серенаду? — обратилась она к нестройно голосящей толпе под своим балконом. Все в компании тут же притихли. — Ну же, назовитесь! Я что-то не различу вашего лица, но так хрипло каркать может только кто-то из Медичи!

Вдруг в воздухе очертил плавную дугу снежок и с мягким шлепком приземлился прямиком в ложбинку меж грудей девушки. Она тихонько взвизгнула, а с благородными повесами от хохота случились корчи. Джулиано изумленно воскликнул:

— Лоренцо, ты сумасброд!

Меня передернуло при мысли, что такой изысканный вельможа, каким я считала Лоренцо, оказался способен на подобную выходку. Затаив от ужаса дыхание, я ожидала, что за этим последует: ругань, поспешное исчезновение дамы с балкона с последующим появлением в дверях грозного родителя… Мне было страшно даже поглядеть, что делается наверху.

Однако ответом на снежок был такой же снежок, запущенный в голову Сандро Боттичелли. Молодые люди завопили от притворного возмущения и принялись нашаривать на земле остатки снега, чтобы запустить им в обидчицу, а озорница тем временем беззастенчиво стряхивала на их головы хлопья, осевшие на перилах балкона. Она заливалась смехом, но вдруг поперхнулась, свесила голову вниз, выставив напоказ лицо и грудь в талых потеках, крикнула шепотом: «Вы все негодники!» — и стремглав унеслась в полураскрытую дверь.

— Ничего, мамочка, — писклявым голосом передразнил воображаемые оправдания Джулиано, — я просто дышала воздухом!

Мы все с гиканьем поспешили свернуть за угол. Джулиано примкнул к Сандро, а мы пошли вдвоем с Лоренцо.

— Вы, кажется, недавно женились? — осведомилась я с неподдельным интересом, понимая, однако, что затрагиваю довольно щекотливую тему. — Разве так положено вести себя молодожену?

— Это не предосудительно, — растерянно возразил Лоренцо. — А позволительно и даже желательно. Ты ведь, наверное, и сам не чужд галантной любви. Но есть еще любовь платоническая. — Последнее слово, видимо, ввергло его в неловкость, потому что он торопливо добавил:

— Своего брата я люблю гораздо больше, чем жену. И Анджело Полициано, и Сандро Боттичелли всегда будут значить для меня больше, чем она. — Немного оправившись от смущения, Лоренцо принялся терпеливо разъяснять:

— Клариче «дарована» мне по причинам политическим и военным. Она станет матерью моих детей, и за это я буду превозносить ее и любить наших сыновей и дочерей. Но моя супруга не разделяет ни моих мыслительных… — Он поколебался и добавил:

— Ни духовных предпочтений. Мои упования на сей счет пропали втуне. Впрочем, неважно, — беззаботно улыбнулся он. — Я счастливейший человек на всем белом свете и больше ни разу не утомлю тебя жалобами на неудачную женитьбу!

Так, парами, мы и дошли до Меркато Веккьо. На рыночной площади уже собралась огромная толпа. Мужчины, женщины, дети переговаривались, ожидая чего-то, и прихлопывали в ладоши от холода. Посреди площади был сооружен временный загон, откуда доносилось цоканье копыт о мостовую — судя по звукам, туда согнали около полудюжины лошадей.

Мы с Лоренцо стали протискиваться вперед сквозь толпу, и в этот момент у меня заложило уши от громкого хлопка. Все небо внезапно озарилось, словно над нами разом вспыхнули тысячи звезд, — начался фейерверк.

Каждый новый взрыв неизменно сопровождался неистовыми ахами и охами публики. Мы с Лоренцо подошли вплотную к загону, кони в нем, не привыкшие к суматохе и беспорядочным огненным вспышкам, пугливо косили глазами. Кто-то открыл двери загона и впустил туда еще одну лошадь — это была кобыла. Только тут я поняла, что все остальные были жеребцами и только ее и поджидали. Толпа заволновалась. Никто больше не смотрел на салют — земное зрелище обещало гораздо больше остроты.

Запах самки мгновенно возбудил жеребцов: они разом захрапели, зафыркали и начали теснить друг друга, соперничая за близость с ней. В небе разорвался очередной снаряд, и огненные блики отразились в ошалелых глазах кобылы. В этот момент самый сильный из жеребцов покрыл ее, и флорентийцы разразились бурными восклицаниями. Конь наскочил снова, и я поймала себя на неспособности оторвать взгляд от мешанины взмыленных конских крупов, где в одно сливались острое животное удовольствие и боль.

Краем глаза я заметила, что Лоренцо отошел в сторону и разговаривает со слугой, которого я раньше видела в семейном дворце. Мне не было слышно слов, но по помертвелому лицу наследника, его болезненно-тоскливому взгляду я сразу поняла, что род Медичи постигла утрата.

Я протолкалась сквозь плотный строй зевак, чтобы быть ближе к другу. Он обернулся ко мне.

— Будь любезен, разыщи Джулиано и Сандро, — попросил Лоренцо, блуждая взглядом вокруг себя. — Наш отец… Мне надо идти, сейчас же.

— Я отыщу их, — пообещала я. — Лоренцо…

Он обернулся ко мне, глядя на меня так, словно его ударили по голове дубинкой. Я обняла его и прижала к себе:

— Я соболезную…

— Папочка… — прошептал он и скрылся в толпе.

А я отправилась на поиски его братьев.

Гулкие высокие своды в часовне Святого Лаврентия, как это, впрочем, бывает во всех церквях, многократно усиливали даже самые слабые звуки. Но сегодня под ними господствовала настоящая какофония. Все монахи-доминиканцы и пилигримы, распевавшие здесь свои ежедневные хоралы и молитвы, куда-то убрались, и их место заняло целое скопище каменщиков, плотников и слесарей. Все они что-то увлеченно и весьма деятельно долбили, обтесывали, распиливали.

Я с удовольствием узнавала среди них знакомые лица: многие ремесленники были умельцами или подмастерьями из боттеги Верроккьо. Сам маэстро стоял посреди часовни и что-то обсуждал с Лоренцо. Неожиданно, к моей великой радости, из двери черного хода показался Леонардо — сын тащил на плече обрезки тонкой крученой проволоки.

Я присела в сторонке на скамью у стены и принялась обозревать непривычный для меня интерьер. Если не считать часовни во дворце Медичи, я уже много лет не переступала порога религиозных заведений. Но ни прекрасная архитектура, ни пышность отделки не могли возвеличить в моих глазах лицемерную безгрешность сей капеллы. Они были не в силах повлиять на мою нетерпимость к Римско-католической церкви и ко всему, что стояло за ней. Мне было удивительно, что Леонардо, непреклонный еретик, умудряется как-то стерпеться с подобной обстановкой.

Лоренцо тем временем окончил разговор с Верроккьо, хлопнув его по плечу, и покинул часовню через заднюю дверь. Я пошла вслед за ним и проскользнула по боковому приделу столь незаметно, что никто из занятых работой мастеровых не обратил на меня внимания, в том числе и Леонардо. Я рассчитывала, что у меня еще будет время повидаться с сыном.

Снаружи, в монастырском дворике, царила желанная тишина. Увидев, что Лоренцо успел занять место на каменной скамье у фонтана, я подсела к нему. Он повернулся и одарил меня улыбкой, по-прежнему дружеской, но лишенной той живительной искры, без которой я даже не представляла себе его облик.

— Я скучал по тебе, — вымолвил он. — Мама говорит, что дела у тебя идут хорошо. Аптека благоденствует.

— Это во многом ее заслуга…

Мне подумалось, что Лоренцо приобрел непривычную степенность и за те десять месяцев, что мы с ним не виделись, возмужал на десяток лет. Впрочем, если бы мой отец скончался после долгой и тяжелой болезни, разве не прибавило бы это мне серьезности? А если бы я после этого сделалась влиятельнейшей персоной во всей Флоренции? Сюда, в часовню, Лоренцо приходил проследить, как продвигается сооружение усыпальницы для Пьеро — этот заказ он возложил на боттегу Верроккьо. Он, как старший сын, обязан был обеспечить надлежащее надгробие отцу, хоть и недолго, но верой и правдой послужившему Флоренции.