– Почему?

– Потому что, кроме того, что он жил в Ялте, я о нём ничего не знаю, – я встал из-за стола и, оставив даму в некотором недоумении, вышел из вагона, на котором было написано "Ресторан".

Я обманул её. С писателем меня связывало нечто большее, чем просто проживание в одном городе. Как-то, возвращаясь домой с очередной пьянки, я решил сократить путь и пошёл напрямик через территорию дома-музея А. П. Чехова, где и прихватил с собой лёгкое летнее кресло. Оно косило под плетёную дорогую мебель. На самом же деле, ничем, кроме того, что стояло на балкончике домика Чехова, оно похвастаться не могло. Теперь это кресло стоит на моём балконе.


Русь пытался всучить поварихе вагона-ресторана десять рублей за то, чтобы она позволила ему почистить картошку. Деньги она взяла, а работу доверить ему боялась. Он, как всегда, был пьян. Я устал одёргивать его и поэтому просто прошёл мимо. До чего же это утомительно – быть папой великовозрастного оболтуса.

Как это ни странно, в нашем купе было тихо. К спящему Пузу я привык (до чего же замечательный клиент – накатил и в люлю. Никаких проблем), но спящий Базанов – это нонсенс. На всякий случай, проверив его пульс (пульсирует родимый!!!), я устало сделал зарядку, совершил десятикилометровый кросс, принял контрастный душ (в мыслях), присел и закурил. Проводник давно махнул на нас рукой и, произнеся только одну фразу: "Главное, чтобы было тихо", удалился.

Прошлой ночью у нас гостил армянин с автомобильным именем Рафик. Русь подарил ему женскую косметику, купленную, по случаю, у цыган.

– На хрена она мне? – спрашивал болельщик ереванского "Арарата".

– Бабе своей подаришь.

– А на хрена она ей? – почти кричал любитель "Ахтамара".

– Не кричи, – я опять выполнял незавидную роль отца или надзирателя, – в соседнем купе спят дети.

– Да-да, – перешёл на шёпот потомок гостеприимных хозяев клочка земли, приютивших ковчег Ноя, – дети спят, – ревер работал исправно, правда, частично он выполнял функции реверса.

– Всякая женщина любит косметику, – продолжал свою мысль Русь.

– А моя не любит. И знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что у меня нет женщины, – и он громко рассмеялся.

– Рафик, тише.

– Да-да, – спохватился он и, переходя с шёпота на крик, выдал: – дети. В соседнем купе спят дети. Я их мамочку ебал.

Находиться дальше (или дольше) я там не мог. По счастливой случайности, мне повстречалась любительница Чехова. Ночь я провёл у неё, с ней, в ней. Самое приятное воспоминание, оставшееся от той ночи – это мой маленький Редин в объятиях её необъятной груди.


Эдик из Шауляя – это отдельная история. Типичный мальчик из Гитлер-югенд. Белобрысый, застенчивый, очкарик. Где они его откопали, я не знаю, но, тем не менее, с помощью водки заставили его, выбросив руку в приветственном фашистском жесте, кричать на всю Ивановскую, которая пролегала через вагон-ресторан: «Люфт Ваффе», что позволяло усомниться в его советской добродетели.

Я молча поглощал солянку. Боже мой, как же я устал. Я устал от водки, которая никак не кончалась. От своих собутыльников, которые никак не унимались. От случайных людей, которые постоянно появлялись на горизонте моей юности. От поезда, который никак не мог добраться до Риги. Да и от самой Риги я, похоже, тоже устал.

– Редин, смотри, – тоном белорусского партизана произнёс Базанов, – Фидель Кастро после менингита, – и он рассмеялся.

– Отстань.

– Нет. Я серьёзно. Посмотри, – смех усиливался.

– Не хочу.

– Ну, посмотри. Тебе что, трудно повернуть голову? – не унимался он.

Я повернулся только для того, чтобы он от меня отстал. Сначала я просто улыбнулся, но потом, не в силах сдержать приступа смеха, заржал, как табун весёлых лошадей. За моей спиной сидел действительно Фидель Кастро после менингита.


Когда мы шли вдоль состава по перрону рижского вокзала, проводники излучали радость. Они радовались тому, что наконец-то кошмар вынужденного общения с нами в прошлом.

– А где же ваши вещи? – спросил кто-то из них.

– Какие вещи, мать?


                              1900


Из сладких воспоминаний меня извлёк настойчивый стук в дверь. Куда подевались мои тапки с трусами? Вечно они по ночам где-то шляются, а под утро у них не остаётся сил добраться до моей кровати. Входную дверь я открывал голый, как штакетник в палисаднике тёти Кдары, и босой, что тот сапожник.

Костик молча пожал мне руку, прошёл на кухню и устало опустился на табуретку. Я оделся, нашёл одну тапочку и довольный уселся рядом. Большой и лысый, как буква Q, Костик…

– Только вот этого не надо.

– Чего этого?

– Сравнений всяких витиеватых. Заебал уже своими рюшами. Ты можешь изъясняться просто?

– Попробую.

– Сделай милость.

– А что мне за это будет?

– Чупа-чупс, – сказал он и выкатил на стол две водки.

– Так с этого и надо было начинать. Люблю сладкое. По какому случаю праздник?

– Да, парень, – посочувствовал мне Костя, – что-то с памятью моей стало? Сегодня 23 февраля.

– Я знаю.

– Ну, а чё ты тогда?

– Я имею в виду: откуда деньги?

– Да я для фирмы, где Алик работает, написал пару слоганов, – с плохо скрываемой гордостью за свой талант, сказал Костик, – и мне заплатили.

– Дай почитать.

Я знал, что гений своей рифмы он принёс с собой. Для этого не надо обладать никакими сверхъестественными способностями. Достаточно хотя бы чуть-чуть знать натуру Костика.

Он не спеша извлёк из внутреннего кармана помятый листок бумаги. На нём мелкими, но размашистыми каракулями было написано:

"Чтобы ночью был день Вам лампа нужна

И не простая, а в 100 киловатт.

100киловаттная лампа – вещь нужная.

Включаешь её и день после ужина…

И Солнце в твой дом войдёт трансформатором,

Элекрорубильником в дом твой войдёт.

Доверь фирме "Экструм" квартиру и офис

"Экструм" тебя не подведёт".

Костик явно косил под Маяковского, но порадовал он меня не этим. Столько скрытого эротизма, сколько я прочитал в его следующем опусе, раньше мне никогда видеть не приходилось: "Как легко и мягко ложится ладонь на рукоятку электрорубильника, знает только тот, кто пользуется электрорубильником фирмы "Экструм".

– Ну, что… нормально, – я вернул Костику его каракули. – Хочешь, я расскажу тебе, как меня чуть не убили?

«Лучше бы убили», – подумал он, а вслух:

– Давай.

«Наливается из графина. Слово…»:

Год 1990. Гостиница «Ялта-интурист». Под ней утюги. Над ними Башмаки, сейлемские всякие и шушера помельче. Они даже не предлагали охрану, а просто тупо разводили бедных фарцовщиков на бабло. Хочешь утюжить – плати. Каратистов среди утюжья не водилось. Платили. Все. Пить-то хотелось.

Под благовидным предлогом «на раскрутку» я занял у мамы 1 тщ. руб. Через неделю от означенной суммы остались слёзы на пиво.

– Редин, ты волыну сделать можешь? – спросил меня Русь.

– Тебе зачем? – ответил я Русю.

– Отстреливаться.

– Идиот, от кого?

– Можешь или нет?

– Могу, но для этого надо ехать в Ригу.

– Поехали? – он нарисовал увесистую пачку зелени. Не сотрёшь.

– Поехали.

Как мы добирались до Риги – это отдельная песня. Скажу только, что проводник нашего вагона икал и плакал от счастья расставания с Русём. Начальнику поезда тоже кое-что перепало от радости.

Вот только с пистолетом для Руся не срослось. Потерялись мы. Рига хоть и не резиновая, но город всё ж таки немаленький. Побухав ещё недельки полторы, я решил, что с меня хватит и сел на иглу. Это в Ялте я алкоголик, а в Риге – ещё и наркоман.

По Риге Колобок славился своим великолепным гагаринским замесом. Но ценила местная наркота Колобка ещё и за то, что у него была вместительная жилплощадь.

– Что значит гагаринский замес? – спросил Костик.

– Это когда ты на приходе только машешь рукой, а сказать ничего не можешь.

– А как же его знаменитое «поехали»?

– Чьё?

– Гагарина.

– Ну, разве что «поехали».

Я из тех, кто красивой улыбке предпочитает красивую женскую грудь. Однажды на хату к Колобку зашла одна поэтка. Худая и ваще хуй проссышь какая. Но грудь у неё была отменная. Зашла, да так там и осталась. Народец в притоне собирался ещё тот. Поэтессу сразу же подсадили на иглу. Она втиралась и начинала бормотать стихи. Как же она заебала всех своим хореем с танкой. Первых пару дней я терпел, а после утомился и заткнул ей рот своим хуем. Ей понравилось. Потом было не оторвать. Правда, перед минетом она должна была хотя бы что-нибудь, но продекламировать. Дабы и овцы, и волки, всучил этой суке книжицу Омара Хайяма – на бормочи – и на слух приятно, и кончать не в падлу.

Бля, да хоть в падлу. Лишь бы кончить.

В Риге я проторчал месяц. Скинул десяток лишних кг., но лёгкости не обрёл. Перед отъездом Колобок протянул мне несколько металлических пилюль.

– Может, пригодится, – сказал он.

– Это что за хрень?

– Взрыватели для противотанкового гранатомёта. Работают от электроконтакта. Бензобак разрывают на раз.

– Зачем они мне?

– Продашь местным бандитам.

– А они меня мусорам не сдадут?

– Не сдадут. Торговцы оружием среди реальных пацанов неприкосновенны.

Осталось только выяснить, знают ли об этом наши пацаны… В поезде я спал. Все трое суток. И во сне жалел только об одном: что дорога была такой короткой.

– Привёз? – Русь мне.

– Да, – я Русю.

– Поехали покажешь, – тормознул он такси.

– А водки?

– По дороге купим.

В такси хорошо. Водила молчит. Погода шепчет. В кульке позвякивает. За окошком проносятся голые женские коленки, зелёные кусты лавра-вишни, птичий гомон и прочая хрень жизнеутверждающая. И если бы не потерпевшая Татьяна Буланова из динамиков, то, вообще, не жизнь, а сплошное молоко с малиной.