Это сейчас 23 февраля – пафосный День защитника отечества, а тогда это был самый обыкновенный День СА и ВМФ – прекрасный повод для пьянки. Мы пили с Пузом на пляже гостиницы "Ялта". Весь день. Ближе к вечеру наша компания увеличилась вдвое. К нам примкнули не служившие, но исправно отмечавшие этот праздник, Русь с Базановым.


Миниатюры со знакомством.


1. Пузо – мой самый закадычный собутыльник. По совместительству он также являлся ялтинским фарцовщиком.

2. Кумиром Руся был Остап Ибрагим Берта-бей Бендер. Русь не только по профессии, но и по складу ума был аферистом.

3. Базанов только что вышел из мест не столь отдалённых за пьяный дебош в ресторане «Ванда» и, кроме своего немаленького роста, ничем существенным похвастаться не мог.


Всё началось с того, что Русь решил по легкому срубить деньжат. И с кого? С меня. Придурок. На его аферу я с радостью согласился и уже через пятнадцать минут стал богаче на пятьсот рублей, что по тем временам было очень даже не плохо.

Обмывая моё удачное приобретение в ресторане морвокзала, после второй бутылки водки мы решили поехать в Ригу. Попить томатного соку, ну и до кучи, за волыной для Руся. Сборы были недолгими. Моя пьяная рожа только заехала домой и объявила маме, что её сын отъезжает в Ригу. И отъехала.

Очнулся я на следующее утро. В обществе своих собутыльников. В каком-то автомобиле. Головушка бобо. Во рту кака. А похмелиться нечем. Ноль. Русь вышел из машины и, оглядев её, стал пересчитывать свои сбережения.

– Ты чего? – спросил его Пузо.

– Бабки считаю, – логично ответствовал Русь.

– Это я вижу. А зачем?

– Пытаюсь выяснить, за сколько мы купили эту девятку, – оказывается, мы находились в "Жигулях" девятой модели.

– Купили вы её за двести рублей, – сказал, вышедший из ворот молодой мужчина, – вернее, вы купили меня…

– В качестве извозчика, – догадался Базанов. Он вообще парень догадливый.

– Да, – водила обрадовался тому, что не нужно объяснять всех тонкостей предшествующей финансовой сделки.

– А в качестве похмелятора? – выразил я скромную надежду на поправку своего пошатнувшегося здоровья.

– Сейчас принесу, – сказал волшебный водитель и скрылся за таинственными воротами. Казалось, он ждал этого вопроса.

Бутылка водки на четверых – не ахти какое лекарство, но её хватило на то, чтобы мы смогли доехать до какого-то кафе в центре Симферополя. Потом было ещё несколько аналогичных заведений, в которых нам наливали только благодаря обворожительной улыбке Серёги (так звали нашего таксиста). Тогда время, с лёгкой подачи Эм Си Горби, до двух часов дня пахло исключительно кисломолочными продуктами.

В ресторан "Симферополь" мы заявились в 13 часов 41 минуту. Там наложили табу на нашу бутылку водки, сказав, что, во-первых: "В нашем ресторане запрещено приносить с собой", как будто в других кабаках эти действия поощряются; а во-вторых: "употреблять алкогольные напитки позволительно только с четырнадцати ноль-ноль".

В два часа пополудни, исполнив (стоя) гимн Советского Союза, мы извлекли из-под стола пузырь белой и, демонстративно разлив по фужерам его содержимое, выпили. Рюмки, глядя на это форменное безобразие, сначала оскорбились, а затем, обидевшись, просто ушли со стола. Обида была кровной. Несмотря на то, что это была та самая бутылка, которая подверглась унизительной процедуре запрета, ни официанты, ни метрдотель не имели ничего против. За двадцать минут мы их просто достали.


Пузо, откинувшись на спинку стула, спал. Его голова была запрокинута назад, а рот открыт. Базик с Русём играли в баскетбол на деньги. В качестве корзины они использовали открытый рот спящего Пуза, а мячом им служили маленькие кусочки поломанной шоколадной плитки. Шоколад во рту таял. Пузо уже начал издавать клокочущие звуки. Ещё немного и он утонет. В шоколаде. Я понимал, что, несмотря на всю красоту шоколадной смерти, это нехорошо, что надо спасать друга, бросить ему спасательный круг, но я прибывал в пьяном похуизме. Мне всё, решительно всё было по барабану. Скажи мне кто-нибудь в тот момент, что Христос спустился на грешную и, причём, исключительно для того, чтобы поговорить со мной, я, нисколько не удивившись (явление Христа Редину), плюнул бы на это диво. Мне все эти религиозные заморочки до женского полового органа. Я просто сидел и тупо смотрел на то, как два моих собутыльника пытались убить шоколадом третьего. Агонизирующего Пузо из сладкой пучины вывел наш извозчик. Он пришёл и сказал, что до отправления нашего поезда осталось пятнадцать минут.

В поезд мы вскакивали на ходу. Поблагодарив двух дам за прекрасно проведённое время, я бросил в них бутылку шампанского. По счастливой случайности, не попал. В отличие от девчонок. Но зато они не только слышали, но и смогли увидеть Брызги шампанского.

– Ты зачем их прогнал? – Русь не был огорчён. Он был в бешенстве. Но своё состояние скрывал умело.

Он знал, что дерьмо лучше не трогать. Вонять не будет. Я был тем самым дерьмом.

– А зачем они нам? – я не еврей, но многое мне у них нравится.

– Дурак. Они сосут.

– Ты хотел сказать: сосали. Кстати, где ты их откопал? – из машины мы выходили сугубо мужчинской (не мужики, а так, синие в хлам мужчинки) компанией.

– Да стояли на перроне, – более скоростного съёма мне наблюдать не приходилось.

Не успели мы зайти в купе, как Русь сразу же куда-то пропал. Впрочем, пропажу мы обнаружили, только когда он вновь появился перед нами. Русь был не один. С ним был ящик водки.

– Не в сухую же нам трястись трое суток, – оправдывался он, открывая бутылку, – жене от получки привет передай, сынишке пришли бескозырку, – продекламировал новоявленный Бродский, держа в руке алюминиевую пробку. Она действительно напоминала бескозырку.

– Ты где взял водку?

– Купил.

– Где?

– Отгадай с трёх раз, – и сразу: – у нашего проводника, – антиалкогольная кампания того времени на проводников не распространялась.

Время сгущалось сумерками и запивалось водкой. Я сделал большую ошибку, когда остался на ночь в нашем сумасшедшем купе и многострадальном вагоне.

Как только пассажиры стали взбивать голодные подушки и натягивать на уши то, что десять лет назад называлось одеялами, Русь с Базановым ощутили потребность в общении. Пузо спал. Я был неразговорчив. И они решили познакомиться с соседями.

Раздобыв где-то ведро с углем и металлический совок, они пошли по вагону в поисках потенциальных покупателей чёрного золота. Не спрос рождает предложение, а наоборот. Импозантная фигура Базанова была достойна кубизма Пикассо: стильные чёрные туфли, чёрные носки, модное чёрное пальто и жёлтые семейные трусы в синий горошек. Остальные предметы его туалета отсутствовали. Завершала этот ансамбль сорванная с окна занавеска. Она, словно официантский рушник, висела на правой руке Базика.

"Не желаете ли уголька?", – вежливо справлялись жаждущие общения продавцы. Но сонные люди не торопились расставаться со своими сбережениями ради синей чёрно-золотой химеры. Отказников Базанов помечал углем, рисуя им на лбу незатейливый крестик.

Я сидел в купе вкупе с водкой и спящим Пузом и втыкал. Фразы типа: "Сколько можно?", "Дайте покоя!" и "Вы что, с ума сошли, что ли?" давно уже стали привычными и почти родными, но кем-то оброненное слово: "милиция" заставило меня мгновенно протрезветь. Я выскочил в коридор. Или что там у них в вагоне вместо оного?

Базанов был занят бодиартом. Он рисовал на лбу возмущённой женщины очередной шедевр в виде креста. Русь смеялся, как сумасшедший. Извинившись перед дамой и заверив её, что больше такого не повторится, я пинками погнал продавцов угля в наше купе. Странно, но они не сопротивлялись. Наверное, они относились ко мне, как к своему папе, которого надо слушаться, но если он не видит, можно и пошалить.

– Я, наверное, застудил поясницу, – сказал Русь на следующее утро, – мне нужен массаж.

– Тебе нужен массаж мозгов, – ответил я и с помощью пилочки для ногтей сделал ему трепанацию черепа.

Мне нужно было извлечь из его серого вещества детище Ильфа и Петрова. Сначала мне попадались мелкие и довольно незначительные предметы: глобус, на котором ничего, кроме Северной Америки не было и старый трёхколёсный велосипед, женские трусики и их обладательница, пять пепельниц и афера века, рога и копыта, дети лейтенанта Шмидта и Марлен Дитрих, двенадцать стульев и золотой телёнок, Илья Ильф и Евгений Петров, и, наконец, сам товарищ Бендер.

Закрыв череп, я, довольно потирая руки, посмотрел на Руся. Передо мной была амёба. Инфузория-туфелька сидела передо мной. Тогда я, не соблюдая никакой последовательности, спешно запихнул обратно всё, что до этого извлёк из его серого вещества. Кстати, у него оно было нежного розового цвета.

– Почему? – спросил меня Русь.

– Что почему?

– Почему мне нужен массаж мозга?

– Забудь, – мне не давала покоя картина одноклеточного Руся, – давай лучше выпьем.

– Давай. А ты не будешь больше пинаться? А то, когда ты напьёшься, тебя клинит.

– Нет. Не буду, – заверил его я.


В вагоне-ресторане никого, кроме меня, не было. Я баловал себя кофе с коньяком. Оказывается, если как следует попросить, добавив для весомости к просьбе энное количество денег, то и в поезде можно получить хороший кофе.

Я не видел, как она вошла. За окном мелькали столбы, проплывали подо льдом реки, и стоял горизонт. Снег. Интересно, почему наш Дед Мороз передвигается пешком и с девицей, а их Санта Клаус в санях, запряжённых рогатыми животными и в гордом одиночестве?

Чехов. Она читала Чехова. Книга не лежала, а стояла на столе, поэтому я без труда смог ознакомиться с содержанием обложки.

– Вы Чехова любите или он Вам просто нравится? – я без разрешения уселся за её столик.

– Люблю, – оказывается, у неё приятный низкий тембр голоса.

– В таком случае, нам больше не о чем беседовать, – я заинтриговал её.